Триумф Клементины, стр. 42

Даже «Ришелье», построенный великим кардиналом для своего отдыха, был знаком Квистусу.

— Но это поразительно, — кричала Клементина, — а я думала, что мы его открыли.

Он засмеялся.

— Я был такого же мнения. И мне думается, что каждый, кто там побывает, считает себя маленьким Колумбом.

— Что вам там больше всего нравится?

— Старина, кавалькады свиты Ришелье в костюмах Людовика XIII… шум оружия проезжающих воинов… Там легко писать на старинные сюжеты.

— Томми это сделал, — добавила Клементина, — он сделал великолепный эскиз кардинала, входящего в свою карету, окруженную телохранителями.

Это перевело их разговор на картины. Оказалось, что он был знаком со всеми галереями Европы, и с большинством современных произведений. Она и не подозревала, что он имеет такие познания в искусстве. Он ненавидел то, что он называл «кошмаром техники» ультрасовременной школы.

Клементина придерживалась того же мнения.

— Все великие произведения отличаются простотой. Поставьте пейзаж Хоббема и св. Михаила Рафаэля рядом с истерическими произведениями салона независимых и вы увидите, что стены закричат от этого хаоса.

— Это напоминает мне, — продолжал он, — небольшой эпизод на первой международной художественной выставке в Лондоне. Париж, Бельгия и Голландия выставили свои ужасы, к которым многие были непривычны. Там были женщины с оранжевыми лицами и зелеными волосами, сидящие в пурпуровых кафе; отвратительные ню, с вырисованными мускулами; портреты до того плоские, что они казались прикрепленными булавками к стене насекомыми. Я помню, что ровно ничего из этого не понял. А в середине же всего этого лихорадочного бреда висел маленький шедевр, такой законченный, простой, здоровый и в то же время полный выражения, что я остановился перед ним и стоял до тех пор, пока мне не стало лучше; затем я отправился домой. Это было удивительное ощущение прикосновения холодной руки во время горячечного бреда. У меня не было каталога, так что я до сих пор не знаю имени автора.

— Какой сюжет этой картины? — осведомилась Клементина.

— Ребенок в белом платье с голубым поясом, и даже не особенно хорошенький ребенок. Но это было восхитительное произведение.

— Не помните ли вы, — спросила она, — слева от девочки на маленьком столике перламутрового ларчика?

— Да, — вспомнил Квистус, — был такой… Вы знаете эту картину?

Клементина улыбнулась. Она так улыбнулась, что стали видны ее белые здоровые зубы. Квистус никогда не видел зубов Клементины.

— Я ее написала, — вытянув обе руки, торжественно сказала она.

Одна из ее рук наткнулась на стакан с кофе и опрокинула его. Квистус инстинктивно отскочил вместе со стулом, но большая струя кофе залила его жилет.

Торжествующая, благодарная и тронутая Клементина, не дожидаясь лакея с салфеткой, схватила свои перчатки и насухо вытерла его ими.

— Ваши перчатки! Ваши перчатки! — протестовал он.

Она, смеясь, выбросила их на улицу, где они сейчас же были подняты проходящим мальчишкой, потому что во Франции ничего не пропадает.

— Я бы вытерла вас чем угодно, за то, что вы вспомнили мою картину.

— Но, — возразил он, — комплимент, хотя был и искренен, но лично к вам не относился.

Подошедший лакей восстановил нарушенный ею порядок.

— Станем достойными осуждения, — в наилучшем настроении воскликнула Клементина, — и спросим зеленого шартреза.

— С удовольствием, — улыбнулся Квистус.

Ложась в постель, Клементина удивлялась, почему она до сих пор терпеть не могла Квистуса.

ГЛАВА XIX

Клементина легла в постель, чувствуя себя бесконечно счастливой. Не доверяя китаянке, она велела поставить кроватку Шейлы в свою комнату. Ребенок крепко заснул, прижимая к себе в самой неудобной позе безответную Пинки. Сердце Клементины забилось, когда она склонилась над ней. Все, за что она боролась и чего достигла, — совершенства в искусстве, славы и богатства, — все это было ничем в сравнении с этим божественным даром. Она вспомнила сказанную ею однажды Томми брезгливую фразу: «У женщины разум забит ее полом». Теперь она познала истину этой фразы и поблагодарила Бога за нее. Она неслышно разделась и босая ходила по комнате, боясь разбудить ребенка.

Она была кроме того счастлива своим примирением с Квистусом; впервые у нее появилось желание ближе узнать его и добиться его дружбы; в ней росло решение внести больше оживления в его жизнь. Как хорошая хозяйка, которая, входя в дом одинокого человека, моет и выставляет окна, натирает полы, снимает паутину и приносит с собой свет и радость, так и Клементина решила освежить и обновить одинокое сердце Квистуса. Он богато одарен. Во всяком случае, человек, помнивший столько лет ее картину, чего-нибудь да стоит. Они с Шейлой обратят его в ангела. Улыбаясь при этой мысли, она и заснула.

Клементина не выносила дураков. Поэтому, считая Квистуса дураком, она столько лет не признавала его. Поэтому же она не выносила постоянно безмятежно улыбающейся няньки-китаянки.

— Я видеть не могу, как она умывает ребенка, — объявила она, — я стану кусаться, если она еще сейчас здесь останется.

В результате, посоветовавшись с Квистусом и с консулом, Клементина отправила няньку с первым пароходом в Шанхай. В Лондоне для девочки будет нанята настоящая христианская нянька, которая научит ее молитвам и опрятности; и во всяком случае, она сама будет наблюдать за развитием Шейлы.

— Я не желаю сделать из нее легкомысленную юную девицу, — заметила она, — я смогу держать ее в руках, не в пример вам.

— Каким образом может это меня касаться? — осведомился Квистус.

— Но вы же будете ответственны за нее, пока она будет в Руссель-сквере.

— В Руссель-сквере? — повторил он.

— Да. Она будет жить частью со мной, частью с вами. Поочередно, по три месяца с каждым из нас. Где же, вы думали, ребенок будет жить?

— Честное слово, — сказал он, — я об этом совсем не думал… хорошо… хорошо…

Он зашагал по вестибюлю, обдумывая это новое неожиданное предложение. Что он будет делать с пятилетней девочкой в мрачном неприветливом доме? Это нарушит все его привычки. Клементина искоса следила за ним.

— Вы, кажется, хотели все заботы взвалить на меня?

— Нет, нет… — поспешно возразил он. — Конечно, нет. Я великолепно понимаю, что мы должны нести ответственность пополам. Но, мне кажется, ей будет очень тоскливо жить со мною…

— Вы можете приобрести кошек, собак и лошадей и устраивать детские рауты.

Шейла, погруженная в расследование парижского туалета, купленной ей Клементиной дорогой куклы, подняла головку.

— Тетя говорит, что я буду жить с вами… я буду у вас хозяйкой дома.

— Как так? — осведомился Квистус.

— Я буду настоящей леди, сидеть на конце стола и занимать гостей.

— Кажется, она ничего не имеет против меня, — улыбнулся он.

— Конечно, — подтвердила Клементина, сознавая, что он никогда не поймет той жертвы, которую она приносит.

Настал день погребения Вилля Хаммерслэя на маленьком протестантском кладбище. Служил капеллан, состоявший при консульстве. На панихиде присутствовали только взрослые, так как сочли этот обряд слишком мрачным для ребенка. Клементина так плакала, как будто хоронила свою юность. Квистус стоял с печальным лицом и влажными глазами. Теперь он был здоров. Теперь он мог жить спокойно. Но он знал, что воспоминание об умершем будет для него всегда исполнено горечи. Разум не мог побороть его. Лучше было все забыть… предоставить мертвецам погребать своих мертвецов. Ребенка он возьмет ради него самого на свое попечение. Если же она, сделавшись взрослой, отвернется от него и отплатит ему изменой и неблагодарностью, то это присуще всем. Он во всяком случае останется верен своему слову. После панихиды он несколько времени молча смотрел на могилу. Клементина прижалась к нему и указала на гроб.

— Он, может быть, и обманул вас, но он верил вам, — тихо сказала она.