Серенький волчок, стр. 44

– Радость дарит, ты слышишь, Вадим? – буйствовал Денис, к удивлению очереди. – Радость! А ты что думал? Радоваться тебе надо, слышишь?

Потом Майбах сочинил продолжение, что-то типа

Впрочем, в глубине души он был уверен, что неведомый поэт прав: ему самому любовь всегда несла только радость. Рецепт был прост: Майбах никогда не позволял себе влюбляться без взаимности, ожидать от возлюбленной больше, чем она может дать, и отказывать себе в том, что могло доставить удовольствие. Он поддерживал многолетние отношения с двумя-тремя подругами – иногда звал их к себе, иногда оставался у них ночевать. Одна девушка была счастливо замужем последние три года, и Денис всегда с удовольствием расспрашивал про мужа и интересовался, когда же крестить детей. Абросимов говорил, что это все – не любовь, в лучшем случае дружеский секс. Денис не согласился.

– Нет, я их очень люблю, – объяснял он. – Даже просто люблю, без "очень". Мне прямо сейчас становится тепло от мысли, что они существуют. Поверь, каждая из моих женщин прекрасна по-своему. Они для меня – воплощение восхитительного разнообразия мира. Ты будешь смеяться, но любовь делает меня счастливым. И дарит радость – прямо как в стишке.

Именно эту радость испытывал Денис, глядя на Машу Манейлис. Ему нравился голос, мягкий и певучий, нравился легкий акцент, нравились крупные черты лица и черные вьющиеся волосы, которые она то и дело теребила. Вот и сейчас, откинувшись на спинку крутящегося стула, Майбах слушал Машину историю, больше наблюдая за тем, как шевелятся ее губы, чем вслушиваясь в слова.

А Маша рассказывала, что, когда семь лет назад приехала в Израиль, совсем не знала иврита. Первым местом ее работы стал ночной боулинг на Цомет Кирьят-Ата, где главной задачей было не столько разносить напитки, сколько отбиваться от разгоряченных игрой мужиков. Тогда-то коллега научила Машу волшебным словам лё роца, лё царих, миштара – "Не хочу, не надо, полиция". Слова не раз выручали Машу, но в их магическую силу она поверила, когда из Питера к Марику приехала старая приятельница Наташа. Через пару дней она решила съездить в Иерусалим – скорее туристкой, чем паломницей. Город так потряс ее, что она заблудилась – по счастью, в еврейской части Старого Города. Какой-то старый хрен, у которого она спросила дорогу к Стене Плача, увязался за ней, предлагая beautiful night of sex [4]. Наташка сначала вежливо ответила «no, thank you» [5], потом сказала «you are old dirty pig» [6], потом прибавила «fuck off, asshole» [7] – но слова будто падали в бездонный колодец, не вызывая даже ряби на лоснящемся лице непрошеного спутника, бубнившего про найт оф секс, будто других слов и не знал. Потом уже девушки шутили, что, может, его запас английского в самом деле ограничивался фразой про бьютифул найт, но тогда Наташке было не до шуток и наконец, уже на площади перед Стеной Плача, пустынной в это время суток, она в отчаянии вспомнила хоть что-то на иврите. Лё роца, лё царих, миштара, – сказала она и человек исчез. Обернувшись, Наташка не увидела даже спины, будто он растворился в воздухе. Никакой страх перед полицией не мог объяснить такого стремительного исчезновения. Ничто его не объясняло, и, значит, три слова были магическим заклинанием, от которого рассасывались демоны похоти. По крайней мере – демоны еврейской похоти около Стены Плача.

– А это были первые слова, которые ты выучила в Израиле? – спросил Иван.

– Нет, – ответила Маша, – первым словом было масриах.

– Что это значит?

– Воняет, – пояснила Маша и вспомнила ряды караванов-времянок, в одном из которых жила по приезде в Израиль. – В караване была такая вонища.

И она сморщилась, зажимая нос над чашкой чая "Липтон".

Так проходило время – в байках, слезах и анекдотах. Информация в газетах устаревала быстрее, чем их успевали купить, телевизору никто не верил, и выяснилось, что единственный надежный источник – никому не известная еще месяц назад лента новостей РосБизнесКонсалтинга в Интернете.

В один из этих суматошных дней Маша отозвала Свету в сторонку и спросила:

– Послушай, а твоя Вика может найти какую-нибудь вещь, если тот, кто ее спрятал, уже умер?

– Конечно, – ответила Света, – почему нет? Ведь и мертвые, и живые существуют в одном и том же сакральном пространстве – надо просто уметь в него войти.

– Понятно, – кивнула Маша, не слишком верившая в сакральные пространства. – А можно мы с Лизой Парфеновой к твоей Вике сходим?

– Без проблем, – сказала Света, доставая мобильный. – Мы же сестры с Лизой, как я могу ей не помочь? Позвоню сейчас Вике и запишу вас.

– Погоди, – удержала ее Маша. – Я ее спрошу сначала.

Эту неделю Лиза едва ли не единственная продолжала работать. Когда-то она в шутку говорила, что финансиста кормят ноги – как волка и проститутку. Высокая, худая, она ветром проносилась по офису, подписывала бумаги и снова исчезала. Как отмечал еще Питкунов, ноги у Лизы были красивые, но последнюю неделю что-то болели вены, и вообще хотелось лечь и отдохнуть, но как раз этого и нельзя: надо спешить заработать хотя бы часть этих страшных тридцати тысяч. Лиза не появлялась у мамы, не отрывала мобильного от уха, назначала деловые встречи и отклоняла все приглашения на ужин от друзей-мужчин, какой тут ужин, не говоря уж об остальном, когда она спит по три-четыре часа в день! Она говорила себе, что должна смириться с мыслью, что тридцать тысяч долларов исчезли навсегда, словно их и не было, – и потому предложение Маши сходить к ведьме, "или, если угодно, экстрасенсу", изрядно ее развеселило.

– Я в это не верю, – сказала Лиза. – Я позитивистка. Не может человек, который не знал Волкова, понять, куда он спрятал деньги, если даже их не унес убийца.

Она рассмеялась и вдруг неожиданно для себя прибавила: "А ладно, давай попробуем", – терять нечего, ведьма так ведьма.

24

Отпуск все-таки удался. Здесь, в Израиле, впервые за два с лишним года Горский жил, не задумываясь о том, что сделает завтра. Он бродил на Нордау, выбирал редкие записи в "Третьем ухе", пробовал медитировать в "Ган а-псалим" рядом с бахайским храмом. По вечерам Женя возвращался с работы, они шли в какой-нибудь ресторан на набережной или ужинали дома. Горскому было совсем нечем себя занять. Он как-то совсем расслабился и даже размышления о том, кто же убил Сережу Волкова, не омрачали его безоблачного настроения.

Москва, куда он так и не добрался, напоминала о себе Машиными звонками. Сейчас уже трудно было представить этот безумный город, где Горский провел почти всю жизнь. Москва советская, перестроечная, кооперативная, рейверская, карнавально-революционная, и расстрельно-бунтарская… и вот теперь – кризисная. Кто убил Сережу Волкова, куда пропали кредиты МВФ? Горский разговаривал с Машей, покупал русские и американские газеты, смотрел по телевизору на опустевшие полки магазинов – и Москва не становилась реальней, зато Калифорния как-то плавно растворялась в жарком израильском воздухе. Подшучивая над собой, Горский спрашивал, вспомнит ли, вернувшись, английский.

Силиконовая долина напомнила о себе письмом Йена, бывшего коллеги, какое-то время назад свалившего из "Sun Microsystems" искать удачу и создавать старт-ап: с тех пор как "Netscape" в августе 1995 года с потрясающим успехом выпустил в открытую продажу свои акции, только ленивый в Силиконовой долине не мечтал сделать свой интернет-проект и заработать несколько миллионов. Сам Йен, впрочем, апеллировал не к "Netscape", а к "Yahoo!", приводя в пример Джерри Янга и Дэвида Файло, стэнфордских студентов, в одночасье ставших миллиардерами. "Надо делать свой старт-ап", – повторял Йен, словно призывая из ближайших гаражей духи Билла Хьюлетта, Дэвида Паккарда, Стива Джобса и Стива Возняка.