Генерал Корнилов, стр. 93

Корнилов почесал бородку:

– Но-о… Керенский? С ним-то как?

– Это калиф на час. Век таких недолог. Разовый товар! Капитан добавил, что также склоняется к значимости фигуры

Троцкого. Этот господин в нынешней скачке совершенно не участвует. Он – темная лошадка и может выскочить на самом финише.

Корнилов, слушая, морщился, как от невыносимой боли.

– Если бы вы знали, Митрофан Осипович, как болит сердце! Как невыносимо смотреть на все вокруг! Ну что мы за страна… что за народ, прости ты меня, Боже? До чего дошли! Стыд и срам…

Нежинцев торжественно поднялся:

– Лавр Георгиевич, я подал рапорт. Работать в штабе больше не могу. Не выносит душа! Я уже имел честь докладывать, что мною начато формирование ударных батальонов. Льщу себя надеждой в скором времени сформировать ударный полк. Мы, группа офицеров-добровольцев, решили назвать его Корниловским.

– Голубчик… – растерянно проговорил Корнилов и стал не ловко выбираться из-за стола.

– Прошу прощения, ваше превосходительство. Позвольте мне закончить. Поверьте, у меня занозой в сердце сидит наше недав нее… ну, недоразумение. Клянусь честью, я никакой не юдофоб. Наоборот, со своей ротой я защищал евреев от погромов. И даже стрелял в громил! Наша беда не в этих несчастных жестянщиках. Это смешно. Они жалки… Но в то же время я заявляю, я готов кричать, как Достоевский: Россия гибнет от жида! Я же показы вал вам список Бурцева. На нас идет нашествие… беда страшней татарской. Батый и мамаи! Мы стали жертвой хорошо продуман ной и организованной системы. Но против системы необходима также система, а не… какое-то жалкое партизанство. Потому я и объявил запись добровольцев. Нас теперь спасут две вещи: сила и идея. Сила – армия, наша славная русская армия. Идея же… я бы одел ее в ослепительно белый цвет: чистые помыслы, чистые руки, чистые одежды. Ризы, если уж на то пошло!

Протянув руки, Лавр Георгиевич засеменил к струной натянутому офицеру. У него внезапно обнаружился стариковский, пришаркивающий шаг. Нежинцев пригнулся и позволил себе приобнять генерала за спину.

– Голубчик, это просто удивительно… – растроганно бормо тал Корнилов. – Позвольте же… так сказать… Ну и все такое, в общем-то…

Глаза Нежинцева за стеклышками пенсне увлажнились. Он себя сдерживал с трудом.

– Ваше превосходительство, честное офицерство все свои по мыслы связывает с вашим именем. Мы готовы, располагайте нами. Что же до меня, то я готов отправиться в Петроград и разрядить свой пистолет в какого-нибудь Троцкого или… – Он помедлил и все же произнес: – Или в Керенского.

Корнилов отпрянул с изумленным видом.

– А вы… что же?.. Керенский, считаете, тоже? Нежинцев сурово, жестко произнес:

– Одна банда!

Затем он, не сдержав порыва, разразился горькою тирадой. Самый состав Временного правительства показывал, что русские совершенно утеряли вкус к управлению своей страной. Ограничиваясь обывательским брюзжанием, они никак не хотели связываться с трудностями и лишениями настоящей борьбы. В этом своем сибаритстве они прямо-таки созрели для рабства. Их сейчас берут, можно сказать, голыми руками, берут те, кто закалились и сплотились, подобно стае голодных волков из морозного леса…Одрябшая в своих пуховиках Россия становится легкою добычей хищников, мускулистых и безжалостных.

– Мне горько видеть, ваше превосходительство, что мы, рус ские, превращаемся в стадо баранов!

Повесив голову, Корнилов задумался. Горизонты предстоящей борьбы раздвигались.

Последнее замечание Нежинцева с безжалостной прямотой обозначило главную цель: стать русским национальным сопротивлением новому басурманскому нашествию. Погибельная гниль державы продолжала расползаться. В самом деле, разве он не сталкивался в эти дни с военным министром, не разглядел его как следует? Теперь этот нелепый человек в наряде и с ухватками завсегдатая бильярдной вдруг сместил белесенького пустомясого князя Львова и поставил сам себя во главе России!

– Хочу обратить внимание вашего превосходительства, – служебным тоном докладывал капитан, – что Керенский и Троц кий, безусловно, связаны. Мне, например, известно с достоверно стью, что именно Керенский уже два раза спасал Троцкого от верной смерти. У преображенцев он его буквально из рук вырвал! Ну а Троцкий со своей стороны недавно спас Чернова. Компания, как видите, с чесночным духом: Керенский, Троцкий, Чернов. Думаю, что они себя еще покажут…

Лавр Георгиевич поинтересовался отношением капитана к Савинкову. Недавно бывший террорист и литератор оставил фронт и уехал в Петроград. Керенский, став премьер-министром, оставил за собой и пост военного министра. Савинкова он поставил во главе своей военной канцелярии.

Вместо обычного ответа напрямик Нежинцев спросил:

– Вам, ваше превосходительство, не доводилось читать его сочинений? Любопытно. Мне кажется, он так долго прожил среди шпионов и провокаторов, что сам невольно влез в их шкуру. Попробуй-ка после этого разберись, кого он, в сущности, всю жизнь обманывал: своих врагов или себя самого?.. – Помолчав, прибавил: – Такие особи обычно продают себя любому, кто их купит.

Нежинцев считал и Керенского, и Савинкова ягодками с одного куста. Обе знаменитые фигуры обозначились из смрадного тумана, заклубившегося тучей над вспучившимся российским болотом. Тот и другой, военный министр и главный армейский комиссар, жили на проценты с политического капитала, для обоих трамплином послужили их пестрые, отчаянные биографии.

Как специалист по террору, Савинков представлялся капитану личностью более основательной. По крайней мере, у него хватило ума не напяливать на себя эти пошлейшие желтые сапоги с серебряными шпорами! Пожалуй, Савинков продержится подольше. Если Керенский уже достиг предела, потолка, то Савинковпо-прежнему устремляет свои хищные глаза наверх – для близкой соблазнительной вершины ему оставалось совсем немного.

Держаться друг за дружку обоих заставляют обстоятельства. Однако наверху, на самом острие, двоим уже не поместиться. Следовательно…

– Вообще, они охотно продадут себя любому, кто их купит. Вопрос: кто соблазнится? Товар подержанный.

Решившись на последний разговор с Корниловым, капитан Нежинцев искренне сострадал полюбившемуся ему генералу. Громадный пост представлялся невыразимо тяжким. Вокруг царила обстановка лживости и жадности. Он мог опереться лишь на кучку подлинных патриотов. Минину и князю Пожарскому было много легче: им помогала вся Россия. Да и в Кремле тогда засели чужаки, поляки, басурмане. Теперь же в Зимнем и в Таврическом дворцах неистово хозяйничали русские, российские, свои. Нынешняя гангрена была куда страшнее и опаснее тогдашней.

Тем настоятельнее требовалось поторопиться со спасением России!

Расставшись с умницей капитаном, Лавр Георгиевич вспомнил недавние пророчества начальника своего штаба. Золотая голова Нежинцева на самом деле обещала ему большой полет. К сожалению, несчастья России ломали судьбы многих ее выдающихся сыновей.

Капитан оставил свой важный и секретный пост и отправился в строй обыкновенным офицером-командиром. Он принялся сколачивать ударный полк из первых добровольцев Белой идеи. Так потребовалось для любимой им России.

Сейчас Отечество более всего нуждалось в верных солдатах.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В роковые для России годы небывалую активность в ее столице проявляли посольства трех держав: Германии, Великобритании и Франции. Это были три гнезда, три центра, три деятельных штаба, каждый во главе с опытнейшим дипломатом.

Начало мировой бойни заставило графа Пурталеса уехать в Берлин, оставив величественный особняк германского посольства на растерзание обезумевшей уличной черни. В Петербурге (вскоре переименованном в Петроград) остались действовать Морис Пале-олог и Джордж Бьюкеннен. Оба имели за плечами колоссальный опыт и, сознавая, что от состояния российских дел зависит будущее как Европы, так и мира, напрягали все свои усилия, чтобы громадная держава на востоке континента исправно функционировала, используя свои безграничные ресурсы всяческого сырья и людского материала.