Генерал Корнилов, стр. 47

Не справившись с волнением, он резко встал и вышел.

С ошеломленным видом депутаты накинулись на генерала Рузского. Что за неожиданный поворот? Михаил… Кто и когда посмел перерешить? Грубейшее нарушение закона о престолонаследии! При живом-то царевиче? Генерал отчаянно оправдывался. Он сам был изумлен не меньше депутатов. Великий князь как регент – да. Но не император, не венценосец!

Внезапно в горячий разговор вмешался граф Фредерике. О нем совсем забыли. Дождавшись паузы, он своим старческим бесцветным голосом спросил, не довелось ли приехавшим видеть его, графа, сгоревший в Петрограде дом. Он беспокоился о больной жене.

Оба, Гучков и Шульгин, уставились на ветхого старца и делали усилия, чтобы вникнуть в смысл его вопроса. Их мысли были заняты совсем другим. Генерал Рузский глянул на графа с откровенным раздражением.

В эту минуту в салон вернулся Николай II. Все разом повернулись. Государь положил на столик несколько белых телеграфных бланков: манифест об отречении, каким он поступил и был принят из Ставки от генерала Алексеева. Внизу стояла всем хорошо знакомая царская подпись.

Гучков жадно пробежал глазами документ.

– Ваше величество, просил бы вас заменить вот здесь и здесь…

Не переспрашивая, не вникая, Николай II внес небольшие поправки. Всякий раз, указав мизинцем, Гучков прятал руку за спину.

– И еще, ваше величество…

Гучков подал текст двух царских указов Правительствующему сенату: один – о назначении Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, другой – о назначении председателем Совета Министров князя Г.Е. Львова. Оба указа будут считаться подписанными до отречения. Так требуется для пользы дела.

Тень раздражения прошла по бледному лицу государя. Он быстро, нервно поставил обе подписи.

Оставшись в салоне одни, генерал и депутаты с облегчением расправили плечи. Кресла стояли в беспорядке. На красном ковре валялись бумажные обрывки. Изящные настенные часы показывали без четверти двенадцать.

– Пожалуйте, господа, ко мне, – пригласил приехавший Рузский.

У себя в штабе генерал потребовал от депутатов расписку о документах, которые они забирали с собой в столицу. Гучков ткнулся за стол и размашисто, ликующей рукой начертал: «Высочайший манифест от 2 марта 1917 г. получили».

– Подпишитесь и вы тоже, Василий Витальевич, – обратился он к Шульгину, поднявшись из-за стола. – Генерал, вам этого достаточно? Тогда честь имею! Мы торопимся.

В 3 часа ночи, уже 3 марта, локомотив помчал вагон с депутатами обратно в Петроград.

А час спустя тихо, без гудков, без света, отошли два царских поезда. Не пропущенный в свою столицу, отрекшийся император возвращался в Могилев.

На рассвете все телеграфные линии России залихорадило: император Николай II отрекся от престола! Крик восторга катился по стране и примерно с суточным опозданием достиг далекого берега Тихого океана. Здесь, во Владивостоке, был конец русской земле.

Обыватель, не вникая в газетные строки, срывал с головы шапку и принимался горланить. В отличие от него генерал Алексеев был читателем дотошным. Получив первые газеты, он внезапно ощутил что-то похожее на озноб. Манифест нисколько не походил на тот документ, который он сам отдал на узел связи Ставки. Куда девался наследник Алексей? Почему вдруг Михаил? Кто исправил?.. Кто посмел вмешаться? Кому взбрела в голову подобная нелепица: при живом наследнике отказываться в пользу брата? Они там, в Петрограде, что, окончательно сошли с ума?

Словно нарочно, как раз в эти дни навалилась высочайшая температура – генерал на ногах переносил жестокую испанку.

Лукавил и отвечал увертливо генерал Рузский. Он словно забыл о чинопочитании. Никакого толку было не добиться и от Петрограда. В конце концов Алексееву дали понять, что он лезет совершенно не в свои дела. А миновали сутки с небольшим – и страну прострелило новое известие: великий князь Михаил, не принимая трона, отрекался и выражал желание, чтобы вопрос о дальнейшей форме российского государственного управления решался Учредительным собранием. «Дальнейшей форме…» Алексеев обомлел. С самодержавием, с династией было покончено. Выходит, с ним только заигрывали. Его до поры до времени водили за нос, словно несмышленого мальчишку.

Он наивно понадеялся, что Россия найдет свое спасение в новом Романове, который разгонит всю нечисть вокруг Зимнего дворца и призовет на правительственную службу ответственных специалистов. Ради этого он употребил весь свой авторитет и, обеспечив согласие всех командующих фронтами, надежно изолировал царя от армии.

Вообще, военных с их колоссальной, но безрассудной силой ловко использовали – как обух. Теперь же в них отпала всякая необходимость.

Всяк сверчок знай свой шесток!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Солидный трехэтажный особняк на островах казался малообитаемым. Никогда, ни днем ни ночью, три ряда его окон не оживлялись светом ламп или свечей, всегда они чернели безжизненными провалами. И все-таки дом жил, функционировал, причем довольно оживленно. По ночам к его подъезду подкатывали автомобили, оттуда гурьбой вываливались подгулявшие мужчины. На короткий миг улочка оглашалась громкими хмельными голосами. Распахивались крепкие массивные двери, обнаруживая внутри нестерпимо яркое буйство электрического света, шумная компания поглощалась, и двери вновь надежно отсекали от любопытствующих взглядов загадочное назначение этого странного ночного заведения.

Поздние посетители попадали в атмосферу света, шума, музыки и разнообразных ароматов кухни. На пороге ресторанной залы гостей встречал величественный распорядитель в отлично сшитом фраке. С ним здоровались, нередко фамильярно. Подбор посетителей заведения был строго ограниченный, избранный, прямо с улицы сюда никто не попадал.

Заведение «Вилла Родэ» ценилось знатоками за секретность и интимность. Сюда приезжали расслабиться, забыться, дать передышку издерганным нервам. К услугам гостей были молодые красивые женщины, умевшие поддержать интересный, умный разговор. Свежие, обольстительные, они как бы плавали в томительно-тягучей мелодии румынского оркестра. Скрипач, тучный, черномазый, с порочным морщинистым лицом, имел обыкновение приближаться к кутившим компаниям и, осклабившись, делая сладкие глаза, выводить своим смычком особенно задушевные ноты. Млели женские глаза поверх бокалов, мужчины бесшабашно совали скрипачу крупные купюры. Он моментально схватывал их рукою со смычком и столь же неуловимо ловко прятал.

Два верхних этажа занимали уютно отделанные комнаты с альковами. Загулы завершались там. Безмолвные вышколенные официанты подавали в номера все, чего гость ни пожелает.6 Заказ 306

И в вестибюле, и в ресторане, и в комнатах наверху все окна были плотно завешены толстыми двойными шторами. Наружу из особняка не пробивалось ни звука.

Ресторанная зала затихала на рассвете. Собрав инструменты, уходил оркестр. Лакеи приглушали свет и принимались озлобленно срывать скатерти со столов. Стулья водружались на столы кверху ножками.

Коридором первого этажа румын-скрипач устало брел до самого конца и там своим ключом отпирал узенькую дверь в стене. За дверью открывалась затхлая лестница наверх. Грузными шагами он поднимался по ступеням и на третьем этаже входил в большую угловую комнату. Там ровно и небойко горел камин да в углу под самым потолком светился огонек лампады. Иконы не было. Скрипач с отвращением сдирал с себя концертный фрак и в изнеможений валился в низенькое кресло возле самого каминного огня. Вытянув ноги, он закрывал глаза и распускал живот. Тело начинало отдыхать после долгого утомительного дня.

Не открывая глаз, он нашаривал кнопку на подлокотнике кресла. Тихо открывалась дверь, и услужающий, не говоря ни слова, вкладывал в протянутую руку небольшую коробочку, после чего так же безмолвно удалялся. По дороге он подбирал с ковра сброшенный фрак. Из карманов падало несколько смятых кредиток. Фрак был набит небрежно засунутыми деньгами. Услужающий, гибко нагибаясь, подбирал кредитки, комкал их в кулаке.