Территория, стр. 44
Утром Жакон есть жакон выпускал Бога Огня на работу, смотрел ему в спину и что-то говорил по-татарски, жалостно покачивая головой. Через несколько дней история повторялась. Жакон никогда не ругал и не оскорблял Бога Огня. Может быть, жалел как больного, может быть, суеверно побаивался его, а может быть, просто за многие годы совместных походов в КПЗ у них выработалась своеобразная дружба.
…В прокуренный воздух управленческих коридоров проползла тревога. «Помню, прошлый год, на весновке…» Взгляд, уставленный в угол или в окно, усмешка. Весновка была ежегодным откровением жизни, возвращением к ней после затхлого воздуха коридоров и комнат. Солнце, сверкающий снег, крики обезумевших куропаток, сиплое тявканье песца. Мир заполнен выше краев. Белая мгла над тундрой, освещенная изнутри велением неизвестных сил. Вот что такое, братцы, весновка. Мотаешь неизвестно куда и зачем с ружьем, и желание быть в одно и то же время повсюду: на закинутых в небо хребтах Азии, в тундре с темными проталинами по берегам мерзлых рек, в тех самых залах, где ходят чудесные женщины, чудесные, как птица в тропиках, или лучше всего у себя в деревне на коне по лугу, пестреющему, как ситец, цветами. Все это и есть весновка. Придешь в себя, база где-то сзади в десяти километрах, туман, еще эту базу надо найти, размытые тени, усталость и вдруг, верь не верь, трубный гусиный крик, тревожный, как долг, и ясный, как жизненная задача. Весновка!
Но до этого проза жизни: проект, защита отчета. Одним словом, когда-то еще прилетят пуночки. На доске приказов висели распоряжения Чинкова. График сдачи отчетов. График сдачи проектов. График выезда в тундру. Раньше выезжали без графиков, все было тихо, мирно. Все было путем, посмотрим, как оно будет с графиками.
23
Чинков предвидел, что начальником центрального геологического управления бывшего «Северстроя» назначат Робыкина. Но все же, узнав, помрачнел и долго сидел у себя в кабинете. Взгляд в стол и поза, как будто Чинков прислушивался к внутренней боли.
Конец «Северстроя» означал конец эпохи в истории Реки, Территории… В этой эпохе тесно сплелись жесткие законы освоения новых земель, государственная потребность в золоте и специфический образ жизни замкнутой организации, именуемой «комбинат особого типа». После «Северстроя» остались десятки заброшенных в тайге приисков, сотни километров автомобильных трасс, проложенных по следам легендарных маршрутов первооткрывателей золота. Остался Город, выстроенный на месте груды сваленных на морском берегу грузов. И еще остался след «Северстроя» в судьбах и душах сотен тысяч людей.
Правительственный указ о его ликвидации странным, может быть, даже символическим образом совпал со свойственным Городу климатическим феноменом, из-за которого он считался самым опасным для сердечников и гипертоников местом в стране. В конце зимы или в разгар лета в Городе вдруг начинала беситься погода: ветер сменялся снегом, снег — дождем, дождь — ветром противоположного направления и солнцем. Ртутный столбик барометра прыгал по шкале, точно регистрировал землетрясение. Машины скорой помощи носились по Городу, как завывающие вестники служебных перемещений, уходов на пенсию и смертей. (Ритм и обычаи «Северстроя» быстро изнашивали сердца.) Существовала строгая, хотя и никак на связанная с медициной и временем телефонного звонка, иерархия вызовов: чей считается первым, чей — вторым, кто может подождать в демократической общей очереди.
Именно такая сумасшедшая погода выпала на второй день после опубликования указа. Телефон в «Скорой помощи» звонил беспрерывно. Но иерархия и регламент были уже нарушены — неизвестно, кто звонит, бывший или, наоборот, будущий. Торжествовали порядок и медицина. Эту ночь в устной хронике Города так позднее и окрестили — «ночь инфарктов».
«Ночь инфарктов» миновала Робыкина, более того, вознесла. «Дело не в том, что я когда-то перебежал Коте дорогу, — думал Чинков. — Сила, слабость и опасность Коти в традиции. Он целиком за Реку. Не верю я, что у Робыкина хватит ума подняться».
Чинков вполне допускал, что в борьбе с ним Робыкин будет использовать все связи, любые средства. Чинков и сам действовал так. Но он считал необходимым в любую интригу вкладывать изящество и красоту. «Котя играет в „очко“ или в покер. Я играю по шахматным правилам», — думал Чинков.
Назначение Робыкина начальником центрального геологического управления озадачило не только Чинкова. Робыкин не совершал прославленных маршрутов или открытий, не имел странностей, не славился беспощадным азартом в работе.
«Северстрой» же был избалован яркими личностями на руководящих постах. Все они прославились либо причудами, либо разного рода страстями, проявлению которых способствовали крупные северстроевские оклады и почти бесконтрольное положение. Но из всех приличных и неприличных свойств их натур всегда выделялись ум, сила воли, страсть и удача в работе. Сложившийся за двадцать лет ореол исключительности, которым обладал каждый начальник геологической службы «Северного строительства», был автоматически перенесен на Робыкина. Его автоматически окружили люди, которые занимали различные мелкие должности в управлении, но главной должностью которых была близость к начальнику управления. И так как Робыкин все-таки явных внешних черт исключительности не имел, то молва решила, что Робыкин чрезвычайно хитер. Что он обладает невероятным даром интриги, что прежнего начальника управления и всех возможных кандидатов на этот пост он переиграл в несколько ходов, что… Надо отдать должное Робыкину — никакими чрезвычайными интригами он не занимался, и его назначение на пост было, может быть, просто следствием его заурядности. Все предшественники наряду с яркими достоинствами обладали и яркими недостатками.
Всякий руководитель провинциальной службы «Северного строительства» имел в Городе свою агентуру. Чтобы узнать заранее проекты, решения и изменения. Агентурой Чинкова была Лидия Макаровна, у которой все секретарши, машинистки, стенографистки являлись подругами давних лет. Они сообщали ей новости посредством несложного кода в радиоразговоре, телеграмме или письме. Если из центрального управления приходила бумага, Лидия Макаровна просто клала ее на стол Чинкову. Если бумаге еще предстояло прийти, она сообщала об этом устно. Такова была их игра.
Так и сейчас Лидия Макаровна вошла, встала у порога и, самозабвенно дымя папиросой, сказала: «Телеграмма с вызовом в Город. Подпись Робыкина. Вопрос об ассигнованиях, в том числе и о тех, что получены целевым назначением в обход Города». Она еще раз пыхнула папироской, хотя знала, что Чинков, как и Робыкин, табачного дыма не терпит. Табачный дым также входил в игру. Лидия Макаровна знала, что Чинков, могучий Будда, боится попросить ее не курить. Боится, и все.
Чинков пошел на рацию. Гаврюков долго вызывал базу Монголова, мешали разряды. Умформер рации тревожно гудел, прерывался и снова гудел. Чинков стоял рядом со стулом радиста, стоял, опустив руки по швам, и, сжав губы, смотрел в пол. Наконец, Гаврюков оживился и, не снимая наушников, повернулся к Чинкову.
— Запросите результаты промывки, — глухо сказал Чинков.
Веснушчатая с рыжими волосами рука Гаврюкова выбила запрос, через минуту послышался короткий, как выстрел, писк ответа.
— Ничего нет. Все пусто, — сказал Гаврюков.
— Передайте. Приказываю немедленно перенести промывку в котловину. Немедленно. Приказываю. Чинков. — Чинков назвал номер линии. Именно тот, который указывал в докладной записке Сергей Баклаков.
База Монголова озадаченно замолкла. Гаврюков скосил глаз на Чинкова. Тот коротко кивнул головой. Гаврюков поспешно выбил «це эль» — «работу закончил» — и снял наушники.
Чинков покачался с пятки на носок, как ванька-встанька, и вдруг громко спросил:
— Скажите, как часто бывает непрохождение при связи с Монголовым?
— Случается, — пожал плечами Гаврюков.
— Сегодня была отвратительная слышимость, не правда ли? — тихо произнес Чинков и утвердил печально: — Разумеется, на редкость отвратительная слышимость. Жаль!