У самого синего моря. Итальянский дневник, стр. 41
Вполне понятно, что и свое погружение в итальянское кино я начала, ступая на твердую и хорошо знакомую мне почву знаменитого итальянского неореализма – можно ли было устоять против искушения пересмотреть фильмы-легенды в оригинале? Как и следовало ожидать, я обнаружила целый кладезь информации для лингвиста-неофита. Ни в коем случае я не могу пожаловаться на переводы, нет-нет. Но в оригинальном звучании эти фильмы дают такой богатый спектр диалектальных оттенков и полутонов, что я очень надолго закопалась в фильмы Феллини, Висконти и Пазолини. Дальше пошли всенародно любимые итальянские фильмы, которые здесь называют «классикой» (хотя правильнее было бы сказать «культовые», или cult), от которых я получила огромное удовольствие. «Новый кинотеатр Парадизо» Джузеппе Торнаторе, «Ночь святого Лоренцо» братьев Тавиани, «Marrakech express» Габриэля Сальватореса и много, много других – более чем достойных, которые помимо чистой радости принесли мне и легкое сожаление о том, что наша «классика» – подчас даже смешные в своей наивности, но все-таки очень важные для нас советские фильмы, так и останутся совершенно неизвестными для западной публики. Главный русский режиссер, которого все знают, – это, конечно, самый русский из всех русских Никита Михалков – отчасти потому, что в его фильме «Очи черные» снимался Марчелло Мастроянни. Но как бы мне хотелось, чтобы помимо михалковской версии загадочной русской души за пределы России просачивались и другие версии. Да в конце концов и бог с ней, с душой, но вот что интересно: почему в процессе международного обмена между высоким искусством и развесистой клюквой всегда зияет такая гигантская дыра? Наверняка и даже совершенно точно в России люди, занимающиеся кино, знают Сальватореса и Торнаторе, так же как и здесь знают… ну, допустим, Серебренникова и Звягинцева.
На другом полюсе будет какой-нибудь удивительный «Волкодав» и… или итальянская кинематографическая клюква не доходит до русского кинопроката? Ну, может, оно и к лучшему. Я имела в виду дешевый интертеймент. Так или иначе, но он тоже прокатывается широкой волной по городам и странам. А нечто среднее – не по качеству, а по жанру – то есть все, что стоит между высокоинтеллектуальным фестивальным кино и блокбастерами, оказывается вне оборота? Впрочем, что я спрашиваю, я же все знаю про формат и неформат. Но сколько было радости у моих студентов, когда они нашли на ютьюбе нарезанный на мелкие кусочки и снабженный английскими субтитрами фильм «Москва слезам не верит»! Прыгали вокруг меня, как дети, и требовали еще. Всю ночь, говорят, смеялись и плакали и снова будем смотреть.
Ну что ж, ежели вместо сакраментальных «доколе?», «что делать?» и «кто виноват?» можно просто сказать спасибо мастерам-умельцам из ютьюба – уже хорошо. Вот кому надо давать гранты и премии от государства за пропаганду русской культуры за рубежом. Впрочем, как только начнут распределять гранты, боюсь, снова попрет такая клюква, с таким Михалковым, что даже всетерпящему ютьюбу жарко станет. Нет, уж лучше без премий, на чистом энтузиазме, но зато от чистой души.
Жена Ансельма
Об одной из песен Фабрицио Де Андре
У Фабрицио Де Андре есть песня под названием «Дольченера» (буквально: «сладкая черная», а вообще переводов и определений по нашему запросу не найдено). Песня с его последнего альбома, в котором, как и во многих последних альбомах, весомость сказанного, как говорят математики, стремится к бесконечности. В песенке – незамысловатая по сюжету история о вышедшей из берегов реке (она и есть дольче и нера – почему нера, понятно, а дольче – потому что пресная вода называется «дольче» в противовес к «салата», то есть соленой) и жене Ансельма, которая зашла погостить на часок, и…
Жена Ансельма – это тебе не жена Лота, например. Жена Ансельма – это просто чужая жена, какого-то никому не нужного и неинтересного Ансельма, у которого, видимо, кроме имени (и жены) ничего и нет. Но ведь поди ж ты… ведь большая часть мира заселена такими вот ансельмами, а у нас у всех есть свои жены ансельмов. Больше того, они даже и не наши, а, как было указано с самого начала, Ансельмовы. И вся функция Ансельмовых жен сводится к тому, чтобы мы их хотели. Хотели так, как только в детстве можно хотеть луну с неба или петушка на палочке. Чтобы вынь и положь. И чтобы немедленно. И никакого после обеда или завтра, а уж тем более на Новый год. Это что-то такое, что надо хотеть как в первый или в последний раз в жизни, чтобы свет мерк и дыхание останавливалось. И в тот момент, когда мы это получаем… вот тут-то и наступает знакомое больше по литературе, чем по личному опыту, мгновение, когда можно смело сказать Небу о том, что оно ошиблось, что его, Небесные, планы ни в какие ворота не лезут, потому что у меня здесь и сейчас наконец-то есть Ансельмова жена, и плевал я не только на эту самую заповедь про чужих жен, но даже и на то, что ты, Небо, сейчас можешь рухнуть, потому что это и есть моя луна с неба, мое «остановись, мгновенье, ты прекрасно» и «меня выпьет Грей, когда будет в раю», и…
Но вот что интересно, кажется мне теперь – или меня божественный Де Андре навел на эту мысль? – дело-то не в том, чтобы получить заветный леденец на палочке, а в том, чтобы дожить до того дня, когда можно обратить лицо к Небу и сказать: ты ошиблось. Я точно знаю, что я делаю, и что это совсем не момент Всемирного потопа, как ты думаешь, плевал я на твой Всемирный потоп, потому что у меня есть жена Ансельма, ибо к чему вообще все, если оно не приводит тебя к диалогу с Небом?
В общем, практически все я про жизнь теперь поняла, кроме того, как же тогда живут атеисты и агностики, если им не надо ничего доказывать Небу?
И что такого должно быть в Ансельмовых женах (если вы понимаете меня), чтобы в одну секунду с легким сердцем противопоставить правоту земную правоте небесной?
И снова – Тоскана
Вдали от туристических троп
Основная тема последних лет – это неожиданные открытия. Например, недавно я окончательно поняла, что всякий туризм бессмыслен и что с первого раза разглядеть ничего нельзя. С первого раза вообще что-либо распробовать сложно. До сих пор помню, как я некультурно выплюнула первую в жизни оливку – так возмутительно не соответствовал ее вкус ожиданиям, которые рождала эта восхитительная округлость и сочная синева. Мне было пять лет, но я хорошо помню.
С Тосканой все проще. Она настолько хрестоматийна, что сразу знаешь, чего от нее ожидать, еще Бунин писал, как ему надоел Данте в своем бабьем шлыке и русские провинциальные баре, разглагольствующие про Кватроченто. Возрождение, Медичи, Макиавелли, Леонардо, апогей международного туризма во Флоренции и просто богатые англичане, наводнившие ее окрестности. Все кишит как муравейник. Какое-то непрерывное броуновское движение, отдающееся звоном в ушах и зудом в конечностях. А мы, бедные, ездим в эту самую Тоскану довольно часто – раза два-три в год, практически как культурные люди на дачу в какой-нибудь средней полосе. В шезлонге покачаться, по окрестностям пройтись, закатом полюбоваться, нарезать букет одичавших цветов, проредить заросли мяты около туалета (пригодится для мохито) – и домой, к работе и цивилизации.
А в этот раз просто чудо случилось, никак иначе не объяснишь. То ли гул сам собой стих, то ли мы к нему наконец-то притерпелись, то ли попросту догадались к Флоренции даже близко не подъезжать. Все с самого начала разворачивалось как скатерть-самобранка для не верящего в чудеса младшего научного сотрудника: начало осени, прозрачное небо, солнце, краски, листья, ветер, путешествие… Простые вещи, предстающие в своем истинном обличье.