У самого синего моря. Итальянский дневник, стр. 23
Но – внимание! Это только фон. А на всем этом фоне – цыганочка с выходом – русские на пасхальных каникулах. Бродят, как по лесу, аукают, перекликиваются («Ой, Вань, смотри, какие клоуны!»). Хуже русских только итальянцы, увешанные детьми, фотоаппаратами и приклеенные к мобильным телефонам («Кьяра! Ты знаешь, где мы сейчас? Вот ни за что не угадаешь! В Монте-Карло!»). Официанты-банкиры делают вид, что не понимают ни слова из того, что им не предназначено, вежливо слушают чудовищный французский и обслуживают публику почтительно и виртуозно. Счет тоже получается… виртуозный.
Как ни странно, нет такого размаха, как в Портофино, – там, например, был круглосуточный магазин бриллиантов «Голубая мечта». А здесь все сдержанно и достойно. Солидно и надежно. Обеспеченно и гарантированно.
И больше всего на всем Лазурном Берегу мне запомнился маленький магазинчик в Монте-Карло, сплошь заклеенный газетной хроникой из жизни королевской фамилии, а среди газетных статей – старая фотография принца, проходящего со свитой мимо дверей этого самого магазинчика. И хозяин в дверях стоит и благоговеет.
Мобили Милана
Мебельный салон в Милане
Слово mobili(мебель) меня почему-то очень забавляет. Immobili– это недвижимость, а mobiliполучаются ему антитезой – то есть то, что можно сдвинуть. За этой смысловой парой мне мерещатся целые ряды судебных исполнителей из европейской литературы. А из русской литературной мебели мне вспоминается только глубокоуважаемый шкаф, который был такой же частью вишневого сада, как дом и деревья. Здесь, в Италии, мебель – это чаще всего объект искусства. Мебель, выставленная в витринах, мне попадается на глаза гораздо чаще, чем, скажем, лыжи или сковородки. Все антикварные магазины в первую очередь торгуют мебелью, а под картины и прочие штучки отводят лишь то небольшое пространство, что не занимает мебель. И таких магазинов в историческом центре очень много, потому что предметы мебели в первую очередь мобильны, то есть подвижны – простите меня за дурацкий каламбур, – а это значит, что любой охочий до старины американский турист может взять их и увезти к себе домой, чтобы его соседи от зависти поумирали. С этим понятно, а вот почему так много очень скромных и явно не рассчитанных на туристов мастерских-магазинов, забитых исключительно старинной мебелью, где ее чинят, реставрируют, заново заплетают соломой или обивают кретоном и где никогда нет ни одного покупателя? На что живут такие мастерские? Какие у них бывают клиенты? И бывают ли? Я клиентов ни разу не видела, но, проходя мимо, всегда замечала, как прилежно трудится сам хозяин мастерской, опустив голову над своими глубокоуважаемыми стульями, обхаживает их и ни на минуту не оставляет без внимания. Я иногда не могу удержаться и подглядываю немножко в витринообразное окно мастерской – уж очень это все интересно.
Так что как только мне представилась возможность посмотреть на Миланский мебельный салон, я немедленно согласилась. Туда собирались мои русские приятели и попросили меня их сопровождать. Они архитекторы, занимаются в основном дизайном, решили наладить поставки итальянской мебели напрямую. Так, для себя, для своих клиентов. Вот мы по этому Салону и шлялись несколько дней подряд.
Салон необъятный, павильонов много, но «центральное» (или в данном случае «центровое»?) место отведено для мебели, производимой специально для русского рынка. С одной стороны, приятно, конечно, что кто-то специально для нас, русских, старается, с другой – ужасно обидно. Обидно прежде всего за итальянскую мебель, которую я так нежно полюбила в последнее время (заметьте, любовь моя была совершенно платонической, без всяких посягательств на обладание) и которая в экспортном варианте «специально для России» из элегантной дамы, практически музы, стремительно превратилась в вульгарнейшую девку – много краски, много цацок и никакого содержания за всем этим не разглядишь. И за хороший вкус итальянцев обидно – вот уж не думала, что они так легко им жертвуют. Но уж совсем обидно за русских. Неужели стереотипные представления о вкусах нуворишей нужно класть в основу целого сегмента – и немаленького! – мебельного рынка? По этим мобил ям было вполне понятно, чтo их производители думают о вкусах русского потребителя, но неужели у них ни разу не мелькнула мысль о том, что русский потребитель подумает о них, производителях знаменитой итальянской мебели?
Из всего, что было выставлено в «русских» павильонах, заслуживало внимания только позолоченное кресло, отдаленно похожее на трон, обтянутое снежно-белой кожей с гигантскими разноцветными кругами. Что за чудо! Все остальное также было китчем и по сути, и по форме, но китчем унылым, без огонька. Золото, красное дерево, резьбы опять же побольше, шелк, кожа и перламутровые инкрустации где попало. Ну, чтобы сразу было видно, за что деньги плoчены.
И при всей этой красоте обязательно девка русская болтается, подробно про все рассказывает с сильнейшим ставропольским акцентом.
А ведь рядом, через два-три стенда, сидят artigiani, те самые художники-ремесленники, и творят настоящие произведения искусства! Так хоть бы кто из русских остановился! Я своим и моргала, и подбородком показывала, и под конец уже за рукав тащила: вон, говорю, гляньте, я вам, не заглядывая в буклет, скажу, что это мебель настоящей флорентийской школы. Нет, говорят, неинтересно это нашим клиентам. Расстроилась до слез. Нажаловалась вечером мужу, а он мне говорит: «Что ты волнуешься? Когда мафиози покупают белые диваны из человечьей кожи, нам волноваться нечего, а вот когда у них неожиданно прорезывается хороший вкус – это значит, что они пришли к власти. Впрочем, тогда уже волноваться поздно».
А я-то всегда думала, что хороший вкус лучше хороших принципов. Может, тогда уж и не надо – культуру в массы?
Некоторое время спустя загорелось мне купить какое-нибудь колечко симпатичное с сапфиром – все потому, что мы с Петрухой изучали книжку по минералогии. От теории пришлось переходить к прaктике и демонстрировать разные бабушкины и прабабушкины драгоценности. А вы думали? Кто же нам, родителям, поверит на слово, когда мы говорим что-нибудь вроде того, что на стекле можно писать, как на грифельной доске? Петька порисовал на стеклах, все пощупал, потрогал, поковырял, как и положено будущему ученому, а потом совершенно неожиданно пожаловался за ужином папе: вот, мол, бедная мама, а сапфира-то у нее ни одного и нету. «А что, – сказал добрый папа, – это мысль. Давай мы ей и подарим. А то мы ей не дарим драгоценностей, а она возьмет и убежит от нас. Говорят, женщинам обязательно надо дарить драгоценности, хотя я лично еще не пробовал, может, потому-то я от них убегал, а не они от меня». Оба принялись хрюкать в тарелку, представляя, как они убегают от разновозрастных девчонок, а я сначала подумала, что вот эти люди потом упрекают нас, женщин, в отсутствии логики, а потом решила присмотреться к сапфирам. А ну как не шутили? Надо было на всякий случай прицелиться.
Я честно стала разглядывать все подряд ювелирные витрины. И чем больше я разглядывала, тем больше понимала, что ничего из того, что я видела, даже в сравнение не шло с украшениями, доставшимися мне по наследству от бабушек и прабабушек. Я быстро потеряла и терпение, и интерес, так что не исключаю, что совсем не то или не так смотрела. Но у меня сложилось впечатление, что современные ювелирные изделия даже не пытаются делать красивыми. То есть они красивы ровно настолько, насколько может быть красив, например, бриллиант в полтора карата ну или в пять каратов – шкала ценности очень простая: чем больше, тем красивее. А эстетическая составляющая не то чтобы не имеет значения, а просто отсутствует изначально. Наверное, наши далекие предки так же переживали, когда вместо полновесных золотых и серебряных монет стали выпускать ассигнации, которые и на зуб не проверишь, и о прилавок со звоном не бросишь. Может быть, надо уже готовиться к моменту, когда женские украшения будут совершенно одинаковы по форме, но будут различаться по номиналу? Только цифру номинала придется очень крупно писать.