Призрак улыбки, стр. 29

Поначалу, хоть я и напоминал себе, что получил полную (и даже больше того) меру причитающихся наслаждений, страстных восторгов и нежных чувств, мне было все-таки нелегко. Но теперь роль бесполого праведника с каждым днем становится все приятнее. Выгляжу я по-прежнему крупным, сильным, спортивным. С помощью упражнений и диеты почти удалось снизить вес до 275 фунтов — моей нормы во времена занятий регби. Так что от себя прежнего я отличаюсь лишь тем, что, как говорится в пословице, не ношу пистолет в кармане. Все это прекрасно, как в сказке, и меня можно сравнить с человеком, у которого нет ни еды, ни рта, принятого на работу, главное условие которой — строгий запрет на принятие пищи.

Говоря откровенно, это не тот счастливый конец, которого я бы себе пожелал, но все же он куда лучше возможных альтернатив: смерти, комы, жизни токийского серийного убийцы. Отвар, приготовленный для меня Рэйко на основе маринованных слив умэбоси,китайских трав и еще нескольких ингредиентов (не заставляйте меня разглашать рецепт: в скором времени я надеюсь начать с его помощью спасать жизни по всему тихоокеанскому бассейну), не только нейтрализовал действие принятого мной смертельного яда, но, похоже, и излечил меня от повадок чудовищного зверя. Хотя, может, мое вторичное превращение было вызвано и совсем иными причинами. Как бы то ни было, я бесконечно благодарен судьбе за то, что снова стал самим собой, и бесконечно сожалею о жизнях, которые я погубил. Может быть, в строгом смысле слова, в совершенных убийствах повинен не я, все же я отношу их на свой счет и осознаю необходимость нести всю полноту ответственности, за исключением сдачи в полицию и последующего тюремного заключения, которые не принесли бы пользы решительно никому.

Жизнь для меня теперь — что-то вроде второй инкарнации, дающей возможность покаяния и неустанных попыток творить добро. И порой, когда я обедаю с мамой, а на столе у нас свежая рыба, лиловый сладкий картофель и салат из приправленной водорослями кокосовой мякоти, или когда наблюдаю за командой собранных мною юных игроков в регби, обыгрывающих соперников с какого-нибудь другого архипелага, когда благословляю новорожденного или провожу церемонию проводов души одного из моих собратьев-островитян, у меня появляется ощущение, что на этот раз мне все удастся. Пусть в скромных размерах, но я познал вкус богатства и славы, однако высшее счастье дают мне занятия, проще которых нет: например, насадив на отцовскую бамбуковую удочку муху, ловить, стоя на береговом уступе, рыбу, или забраться в облюбованную еще в детстве развилку дерева и смотреть на оранжево-розовые зарницы заката, или помогать маме аккуратно складывать выстиранное белье. Она ежедневно пользуется стиральной машиной, но для сушки использует веревку, протянутую между двумя кокосовыми пальмами, потому что ей нравится запах высушенной на солнце ткани и потому что, как она мне смущенно призналась, бак для сушки она приспособила под хранилище для зеленых бананов.

Глядя в зеркало, я не вижу теперь ни чудовища, ни самца с агрессивным взглядом. Скорее, на меня смотрит человек, чья шерсть вся на виду, а воля устремлена на то, чтобы быть добрым, в той степени, в какой это возможно. В душе я продолжаю каждый день повторять слова покаяния, но знаю и другое: чтобы выучиться прощать других, надо сначала простить себя. Любить других — нетрудно, гораздо труднее — во всяком случае мне — научиться любить себя.

Любовь страждущих призраков

Можете говорить, что это атавизм, но, оказавшись в опасности, я часто черпаю силы и бодрость, оглядываясь на прошлое. Например, так я поступила на острове Кулалау, куда приехала, охотясь за очередным пикантным букетом путевых историй (одна — о костюмах аборигенов, другая — о местной склонности к эротическим формам надгробий, третья — об усиливающей сексуальность траве, которая по причудливому лингвистическому совпадению именуется amatti. Если вспомнить латинский корень: любовный, любовь…). В тот момент территориальные споры переросли там в военный конфликт между племенем Желтого Мотылька и племенем Белой Акулы, и обстоятельства сложились так, что ослепительный молодой воин из племени Мотылька взял меня в качестве заложницы, но я вышла из этого переплета целой и невредимой, так как воспользовалась нестареющим советом, данным однажды моей матери ее матерью — бабушкой Ледой, только что опубликовавшей скандальный опус «Мои дни (и ночи) с мистером Панчо Вильей». «Запомни, милая девочка, — сказала она тогда, — все бандиты в глубине души джентльмены. Веди себя как леди, и они станут обращаться с тобой как с богиней».

В случае с воином из племени Мотылька (звали его Раади Улонгго) совет Леды подействовал просто магически. Редко мне приходилось видеть кого-либо привлекательнее его, и к моменту, когда волнения были подавлены, мы с Раади составили то, что моя мать назвала бы «сладкой парочкой». Роман длился недолго, но вовсе не потому, что ослабла тяга друг к другу: просто мне нужно было назад, к работе, а Раади ждали его дела: ловля осьминогов, вырезание масок ангелов и поклонение черепам предков.

Но все же мы не теряли друг друга из вида. Дома у него телефона не было, в школу, где он преподавал, звонить было нельзя, так что звонила я в гостиницу «Веселый огонек» — раз в неделю, в заранее оговоренное время. И однажды услышала от дежурного, что, идя к телефону, чтобы поговорить со мной, Раади попал в засаду, и воин из племени Голубой Змеи застрелил его. Откуда-то из глубины слышны были кровожадные клики, и я повесила трубку, чувствуя бесконечную боль не только из-за бессмысленно оборванной прекрасной молодой жизни и утраты возлюбленного моей мечты, но и от бесчеловечной жестокости племенных войн любого масштаба.

Узнала я все это, сидя дома, на острове Мауи, и тут же отправилась на велосипеде в Кипахулу, где находилась ближайшая церковь: маленькая белая часовенка, стоявшая среди источавших головокружительный запах желтых деревьев, с соцветиями, напоминающими пучки экзотических перьев. Опустившись на колени перед безыскусно простым алтарем, я сквозь слезы пробормотала бессвязную, к конфессиям не относящуюся молитву и зажгла двадцать шесть свечей — по одной за каждый стремительно промелькнувший год жизни Раади. «Покойся с миром, — прошептала я. — Любимый мой мотылек, мое до времени сгоревшее пламя».

«Веди себя как леди, и они будут обращаться с тобой как с богиней».Полезный совет, спору нет, но положение, в котором я оказалась пятью годами позже на заброшенной горной дороге в суровом районе Японских Альп, известном под названием Долина Ада, диктовало необходимость обратиться к заповедям совсем другого рода. Было сомнительно, что благородные манеры произведут впечатление на хищных медведей, которые, как мне казалось, находились на изготовке, чтобы вдруг выпрыгнуть из леса и растерзать мою нежную плоть. Теперь мне требовалось другое заклинание, что-нибудь вроде: «Нет ничего страшного, кроме самого страха». Но на самом-то деле выручило бы только ружье-пугач или славненькое такси. Но, увы, я была совершенно одна среди темных зарослей, а такси я в последний раз видела несколько часов назад, на привокзальной площади в Киото.

В то утро, когда я читала купленный на развале путеводитель и хрустела тартинками, намазанными имбирным мармеладом (мне все еще не удалось пристраститься к традиционному японскому завтраку из рыбы, риса, водорослей, сырого яйца и супа мисо), все казалось таким безмятежным. Сидя на веранде своего маленького, из дерева и бумаги выстроенного домика в Охара, пригороде Киото, я смотрела на геометрически четкие контуры золотисто-зеленых рисовых полей и яркую медную крышу заброшенного храма по другую сторону дороги и экзальтированно благодарила судьбу за свой скромный удел.