Королевское правосудие, стр. 60

«Ну что, мой неуловимый священник-Дерини,» — спокойно сказал Эдмунд Лорис. — «Думаю, что настало время для долгого разговора. Ты и твои собратья-Дерини доставили мне немало неприятностей. Теперь я отвечу тем же.»

«Мне не нравится то, что мне пришлось сделать сегодня,» — сказал один из тех самых собратьев-Дерини.

Морган стоял у входа в палатку, которую делили они с Келсоном и в которой он не так давно закончил допрашивать последнего из сорока меарских солдат. Плоды его работы еще подергивались на ветвях дерева на противоположной стороне поляны, рядом с уже неподвижно вытянувшимися телами Итела и Брайса.

Келсон, сидевший за столом за спиной Моргана и глотавший через силу скудный походный паек, фыркнув от отвращения, оттолкнул тарелку.

«А мне , по-Вашему, это понравилось?»

«Не знаю.»

«Не знаете?» — удивленно повторил Келсон.

Морган, искоса наблюдая за реакцией короля, спокойно посмотрел на дерево, использованное в качестве виселицы, возле которого похоронная команда ожидала разрешения снять тела четырех казненных меарцев. Он как никто другой знал, что именно эти люди заслужили смерть за насилие над жителями Меары, но ему не понравилось, что Келсон вынудил его судить их.

Келсон почувствовал его недовольство и, вскочив, подошел ко входу в палатку и задернул полог, чтобы не видеть происходившего снаружи.

«Помогло?» — спросил Морган.

Келсон явно сник и, вцепившись руками в полог палатки, повесил голову.

«Я должен был разрешить Ителу и Брайсу исповедаться, так?» — прошептал он.

«Это был бы благородный жест,» — ответил Морган.

Келсон несчастно вздохнул и поднял голову, в глазах его блестели слезы, которые он даже не пытался скрыть.

«Генри Истелину этого не позволили,» — сказал он, не глядя на Моргана.

— «А как… как Вы думаете, он и вправду окажется в аду из-за того, что умер без исповеди?»

«А как Вы думаете, осудит ли справделивый и милосердный Господь верного слугу Своего только за то, что ему не дали соблюсти формальности, требуемые для спасения его души?» — возразил Морган.

Когда Келсон быстро тряхнул головой, он продолжил.

«Посему, мне думается, что мы можем быть уверены, что если бы Ител и Брайс искренне раскаялись в своих преступлениях, за которые они были казнены, то Господь не покарал бы их десницей своей,» — он помолчал и тихонько перевел дух. — «Если я неправ, да и вообще, на будущее, хотел бы заметить, что король должен быть милосерден, как Господь наш — и милосердие никак не мешает правосудию. Вам ниего не стоило дать им немного времени, чтобы они могли приготовиться к смерти — хотя в случае Итела и Брайса я понимаю причины, по которым Вы отказали им в этом.»

«А Вы разрешили бы?» — спросил Келсон.

«Не знаю,» — честно ответил Морган. — «Не я принимал это решение, так что нам не суждено знать это.»

«А как насчет остальных четверых?» — спросил Келсон, заложив руки за спину и полуотвернувшись от Моргана к закрытому занавесью входу. — «Я должен был разрешить им исповедаться. Вы бы разрешили.»

«Да. И, честно говоря, я разрешил … хотя предпочел бы, чтобы не я принимал это решение.»

«Что?»

Келсон изумленно посмотрел на Моргана.

«Государь, Вы велели мне выбрать четырех наиболее виновных, чтобы казнить их,» — спокойно сказал Морган. — «Я так и сделал. Но приказав мне казнить их, Вы тем самым позволили мне самому принимать решение о процедуре их казни. Я разрешил им провести пять минут с отцом Лофлином. После этого их повесили.»

«Я должен был приказать так,» — добавил Келсон, закусив губу. — «Вам не стоило говорить мне об этом.»

«А разве я что-то сказал, государь?»

Келсон с трудом сглотнул и снова склонил голову.

«Вы правильно сделали, что устыдили меня,» — прошептал он. — «Я позволил желанию мести взять верх над своей честью. Я был так рад тому, что поймал Итела, что… Боже, как бы мне хотелось, чтобы Дункан был рядом!»

«А что, Ваша совесть прячется в Дункане?» — спросил Морган, не будучи уверен, что Келсон осознал свою ошибку.

«Нет, конечно, но он помогает мне услышать глас совести,» — ответил Келсон. — «Я должен был проявить милосердие! Обойдясь с Ителом и Брайсом так же, как они поступили с Истелином, я опустился до их уровня!»

«Государь, для человека Ваших лет эта ошибка легко объяснима,» — мягко сказал Морган.

«Король не может позволить себе пользоваться таким оправданием!»

«А юноши могут,» — ответил Морган, — «по крайней мере, пока они учатся на своих ошибках. Еще никому не удавалось стать мужчиной, избежав юношеских ошибок.»

«Люди будут ненавидеть меня,» — твердил свое Келсон, падая на походный стул.

«Солдаты поймут Вас,» — возразил Морган. — «Все очень переживали по поводу того, что случилось с Генри Истелином. Его уважали во всем Гвинедде. Он никак не заслуживал участи, уготованной ему меарцами. А кроме того, все Ваши офицеры знают о том, что произошло в обители святой Бриджиды и прочих местах, и о зверствах, которые творились с разрешения Брайса и Итела. Так что никто не винит Вас за то, что Вы прислушались к голосу сердца, а не разума. Келсон, у всех солдат есть или жены, или сестры с матерями. Так что вряд ли Вы найдете в их сердцах сочувствие к судьбе Итела и Брайса.»

«Но мне все-таки стоило бы распорядиться насчет меарских офицеров,» — сказал Келсон, вяло пытаясь продолжить ругать самого себя.

«Может быть. Но Вы этого не сделали.»

«Нет. Я заставил Вас выполнять мои обязанности вместо себя. Я не должен был делать этого.»

Морган вздохнул. Они, наконец, добрались до того, что Морган хотел, чтобы Келсон понял.

«Это правда, государь,» — спокойно сказал он, кладя руку на плечо Келсона и массируя напряженные мышцы. — «Но я согласен нести это бремя, поскольку Вы кое-чему научились. В следующий раз Вы сделаете все лучше. Тем более, что Вы не сделали ничего плохого. Поверьте.»

«Надеюсь, что вы правы,» — сказал Келсон.

Вскоре он, чувствуя, что валится с ног от усталости, с радостью позволил Моргану перейти от физического воздействия на него к более сокровенным методам и вскоре провалился в блогословенное забытье, вызванное Морганом.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Когда Дугал и его угрюмый эскорт остановились в скрывавшей их роще, уже почти стемнело. Дугала шатало в седле, и не только от изнеможения, но и от той, куда более сильной, душевной боли, которую ему пришлось вынести во время бегства с равнины Дорны.

С ним остались только Сайард и еще трое. Их упреки в его адрес, казалось, окружали их, подобно давящему и гнетущему облаку, но он не мог винить их в этом. Они не знали, что Дункан приказал ему оставить его и отправляться за помощью; они знали только, что их молодой господин бросил своего командира в бою и приказал им поступить так же. Они не могли даже предположить, чего стоило Дугалу выполнить этот приказ, и насколько вырастала эта цена всякий раз, когда Дугал пытался мысленно дотянуться до Дункана, но ответом ему была только полная тишина.

Давя отчаяние, порожденное ощущением тяжелой утраты, Дугал соскользнул на землю и, расслабив подпругу, присел, чтобы, скользя руками по лоснящимся от пота ногам и щеткам коня, проверяя, не хромает ли он, взглянуть, прикрывшись животом коня, на Сайарда. Молчание слуги, не проронившего за последние четыре часа ни слова, причиняло боль не меньшую, чем молчание отца. Сайард и трое остальных расседлали своих лошадей на другой стороне поляны и сейчас казались лишь неясными тенями в темном лесу, но Дугалу не было необходимости ясно видеть их, чтобы заметить их презрение к нему. Он никогда еще не видел, чтобы Сайард был столь зол на него.

Заблокировав свои деринийские способности, он задрожал, не в силах вынести, что остальные держатся от него подальше и физически, и душевно. Когда он снял седло с потной спины своего коня и, пошатнувшись, опустил его на траву, он начал обтирать животное пучком травы, стирая с когда-то шелковистой шкуры пот и грязь, пытаясь хоть на несколько минут найти забвение в физических усилиях, несмотря на то, что все его тело болело от долгой езды. Удовольствие, испытываемое его конем от этой простой процедуры, и привязанность, которую жеребец выразил легким толчком в ухаживающую за ним руку, хлынули в разум Дугала подобно целительному бальзаму, помогая ему отгородиться от враждебности остальных, занятых тем же самым на другой стороне поляны.