Сказание об истинно народном контролере, стр. 74

Марка затошнило.

— А, это товарищ Евсюков! — сказал кто-то, наклонившись к голове лежавшего мужчины. — У него жена здесь… Надо сообщить…

— Пойдем! — ткнул поэта в бок Марк. — Мне нехорошо…

Отошли в сторону. Остановились.

Марк нагнулся под кустом, но желудок не желал очищаться.

— Очень символично! Очень! — произнес потрясенным голосом Вячеславин. — Это же он на тебя кричал? Он?

— Да… — не распрямляясь, выдавил из себя Марк, и тут его стошнило.

Отплевавшись, он обернулся к поэту.

— Я к себе пойду. Сделай одолжение, сходи на пляж, там подстилка и Кузьма в клетке!

Поэт кивнул и направился к дорожке, ведущей к морю.

Глава 29

Школа готовилась к празднику.

— Левее, левее! — командовал завуч Кушнеренко двум старшеклассникам, вешавшим лозунг «Наши знания — Родине!» напротив главного входа. — Так… Отлично!

Работы впереди было еще много. «Хорошо, если управимся до вечера, — думал завуч, — а если нет, то придется и ночью этим заниматься. Ведь еще и первый этаж не закончен, а потом еще три, плюс классные комнаты и фасад школы…» Банов сидел в кабинете и сосредоточенно думал.

Зазвонил телефон.

Дежурный Наркомпроса предупредил, что в школу выехал курьер с «праздничной атрибутикой», и, быстро попрощавшись, положил трубку.

Банов скривил губы. Он не знал, что такое «атрибутика», и, может быть, поэтому показалось ему, что дежурный говорил с ним по телефону с нескрываемым высокомерием.

В кабинет без стука вошел завуч Кушнеренко. Озабоченно посмотрел на Банова.

— Может не хватить гвоздей! — сказал он.

— Должно хватить, — несколько удивленно произнес директор школы. — Доложишь после обеда, если не будет хватать — попросим у стройки! — и Банов кивнул на окно, за которым виднелась свежая кирпичная стена будущего здания.

Кушнеренко вышел.

Банов в ожидании курьера барабанил пальцами по столу. Из коридора доносился шум. Хотелось чаю.

В дверь постучали.

Вошел учитель Можайкин с портретом Калинина в руках. Поздоровался и ищущим взглядом прошелся по стенам кабинета.

Банов с удивлением глянул на него.

— Товарищ директор… — заговорил Можайкин. — Надо повесить, положено, чтоб в кабинете директора был портрет…

Банов поджал нижнюю губу и тоже обвел взглядом стены своего кабинета: три стены, на одной — портрет Дзержинского, на второй — часы, третья занята книжным шкафом.

Учитель подавленно молчал, ожидая указаний директора.

А Банов тем временем думал: как быть? Снимать Дзержинского и вешать на его место Калинина? Или снимать часы с другой стенки и вешать портрет туда?

В дверь снова постучали. Три раза.

Вошел дежурный Наркомпроса в звании старшего лейтенанта с довольно большим опечатанным сургучом фанерным ящиком в руках. Он опустил ящик на директорский стол, потом попросил Банова расписаться на бумажке в получении и, козырнув, вышел.

Банов посмотрел на опечатанный ящик, потом на учителя Можайкина, и учитель все понял.

— Извините, — сказал он. — Я его здесь оставлю… Вы заняты…

И Можайкин тоже вышел, прислонив портрет Калинина к книжному шкафу.

Оставшись один, Банов прежде всего поставил чайник на примус. Потом распечатал фанерный ящик. Обнаружил в нем картонную коробку с ярлыком, на котором было написано: «Значки „Красный донор“ — 1000 штук», отдельно лежала затянутая бечевкой пачка уставов организации с тем же названием и рядом такая же пачка листков с нотами и словами новой песни Орлова-Надежина «Юный донор».

Мысли Банова вернулись к портрету Калинина. Хотелось побыстрее решить эту задачу и спокойно посидеть за чашкой чая. «А что, если повесить его рядом с Дзержинским?» — подумал Банов, и мысль эта показалась ему вполне приемлемой. Он нашел в ящике стола коробочку с гвоздями и молоток и, встав на стул, вбил в стенку гвоздик как раз на уровне носа Дзержинского, но только справа, в полуметре от портрета рыцаря революции.

Когда Калинин уже висел на стене, Банов отошел к книжному шкафу и оттуда посмотрел на оба портрета.

«Да… — подумал он, мысленно вздохнув. — Да они ведь как братья! Так похожи!» Потом заметил, что портрет Дзержинского висел чуть выше портрета Калинина, но подравнивать их не стал.

Время шло медленно. Осеннее солнце, иногда выглядывая из-за облаков, рисовало на полу кабинета квадрат окна.

Лозунги уже украшали вычищенный до блеска коридор второго этажа, и теперь за дверью директорского кабинета было тихо. Кушнеренко, перед тем как заняться третьим этажом, зашел к Банову и сообщил, что гвоздей хватает.

Все было хорошо.

От нечего делать директор почитал устав организации «Красный донор», а потом почитал и песню композитора Орлова-Надежина.

Устав как устав, да и песня как песня. Ничего особенно нового, подумал Банов.

В дверь снова постучали.

Зашел человек довольно зрелого возраста, с сединой в волосах, аккуратно и неброско одетый. Остановился в центре кабинета.

Банов смотрел на него вопросительно, ожидая каких-нибудь слов, но и человек этот также смотрел на Банова. И тут директору школы показались знакомыми глаза этого человека. Усталые, прищуренные глаза.

— Вы —товарищ Банов? — спросил после молчания вошедший.

— Да, — ответил директор.

— Моя фамилия — Карпович, — сказал человек. — Василий Карпович…

Банов, чуть повернув голову в сторону окна, посмотрел на Карповича искоса, словно присматривался к нему.

«Карпович, Карпович…» — мысленно повторял директор школы.

— В девятнадцатом, под Екатеринославом… помните, я приносил вам патроны… два ящика… на колокольню. У вас еще затвор тогда заело у «максима».

После напоминания Банов легко вспомнил этот эпизод, и лицо его выразило улыбку.

— Садитесь! — сказал он Карповичу. — Чай будем пить? Карпович расслабленно улыбнулся в ответ. Кивнул. Директор школы достал две кружки. Чайник уже стоял на примусе на подоконнике, оставалось только подкачать и зажечь примус.

— А я газету читал недавно, там заметка о школе была, и вдруг вижу — директор школы В. Банов… — говорил Карпович. — Вот и решил отыскать и проверить: ты ли это? Извини, что на «ты» сразу, может…

— Да ну, перестань! — оборвал его Банов. — Что мы, чваниться тут будем?! Ты-то сам где сейчас?

— Тут, в Москве. В общем-тоне сложилось как-то после войны в смысле специальности… Дворником в Кремле работаю…

— В Кремле?! — переспросил Банов. — А говоришь, не сложилось!

— Ну… — Карпович пожал плечами. — Не звучит оно как-то — дворник. Хотя, конечно, в Кремль кого попало дворником не возьмут… Я ведь там разные секреты знаю, по работе положено. Даже в НКВД расписку давал о сохранении тайн.

— Вот видишь, — сказал Банов серьезно. — А у меня никаких тайн, школа, знаешь, дети да учителя, образовательный процесс, одним словом. Страшно скучно бывает. Просто хочется снова на колокольню и…

— Да, — кивнул Карпович. — У меня тоже так бывает… Метешь, метешь, и вдруг покажется на момент, что в руках не метла, а винтовка…

Карпович вздохнул, посмотрел на чайник. Сказал: «Кипит!» — Женат? — спросил Банов.

— Нет. Не сложилось… Когда воевал — была жена… А ты?

— Тоже нет, — ответил директор школы после короткой паузы.

— Знаешь, — заговорил вдруг полушепотом Карпович. — Я тебе, как старому боевому товарищу, тайну скажу…

Банов почувствовал себя неудобно. Испугался он за Карповича, ведь тот расписку давал, а тут ее нарушать хочет. Но, правда, и тайна, какая она ни была, вызывала интерес уставшего от скучности жизни Банова.

— Так знаешь… он ведь жив! — Карпович перешел на шепот.

— Кто?

— Ну он, помнишь: он жил, он жив, он будет жить… ну Кремлевский Мечтатель… так там его внизу называют!

— Внизу? — Банов в раздумье поковырял в ухе, потом снова поднял вопросительный взгляд на Карповича. — Где внизу?

Карпович тяжело вздохнул. Было видно, что больше, чем сказал, он говорить не собирался, но, решив все-таки уважить недопонимание своего боевого товарища, прошептал: «Внизу Кремля…» — Давай чай пить, уже заварился… — заторможенно произнес озадаченный Банов.