Сказание об истинно народном контролере, стр. 56
— Что ты? — испуганно спросила Катя. Оба они остановились и смотрели друг на друга не мигая, неподвижными, но живыми взглядами.
— Что ты? — повторила она, и в ее голосе прозвучало уже другое, самое простое и женское волнение. — Не заболел ли?
— Нет, — выдавил из себя ангел и тут же подивился заботе, прозвучавшей в вопросе учительницы.
— Может, обиделся? Ты же верующий, я знаю… Но нельзя, ты понимаешь, мы будем бороться за каждого верующего, чтобы возвратить его к людям.
— Но я ведь с вами, — оторопело проговорил ангел.
— Нет, еще не совсем. Но я верю, что ты будешь с нами. — Катя перешла на нервное причитание, и ангел даже было подумал: «А не заболела ли она? Может, жар, горячка?» — И мы обязательно, мы обязательно будем вместе. Здесь будет совсем другая жизнь. Ты мне веришь?!
Ангел не мог понять смысла ее слов, однако, думая о ее здоровье, кивнул и негромко выдохнул: «Верю».
И тогда Катя широко улыбнулась, игриво оглянулась по сторонам — а было темно, и не было видно шедших рядом людей — и поцеловала его в щеку.
И снова остановился ангел, но теперь не от ужаса, а от другого чувства, от какого-то чужого, но сладкого чувства, во время появления которого он забывал о себе, о прошлом, о всей жизни, и несло его это чувство на небеса, но на другие небеса, на небеса, где никого больше не было. И снова подумал он: «А не больна ли Катя?», и тут же эта мысль проскочила перед глазами, как мошка, и, внезапно увеличившись, превратилась в птицу и растворилась в темноте наступающей ночи.
Катя тоже остановилась. Она стояла так близко, что ангелу делалось жарко. И хотел он идти, бежать, знал он, что надо ему бежать отсюда, но другое чувство держало его на месте, как на привязи, и не знал он, что ему делать.
А руки учительницы обвились вокруг его шеи, и тут же, хотя были они теплые, по спине ангела пробежала дрожь, но руки его, не повинуясь ни разуму, ни предупреждавшей дрожи, обняли Катю, и прижались они друг к другу, и так молча стояли долго, под накрывавшим землю одеялом неба.
Глава 21
Апрельские дожди лили целыми днями.
У Марка болела голова — видно, здорово он перенервничал, когда получил в Казанской гостинице срочную правительственную телеграмму с приказом тотчас вернуться с птицей на свою служебную квартиру в Москву и ждать распоряжений.
Вернулся, и буквально через полчаса приехали Урлухов из отдела культуры ЦК и незнакомый человек лет сорока пяти в темном костюме. Привезли пачку сборников поэзии. Урлухов объяснил, что впереди — очень ответственное выступление, и тут же добавил, что Марку самому придется выбрать пять стихотворений о вожде, таких, чтобы стыдно не было. Он, конечно, имел в виду, что стихотворения крестьянских поэтов о вожде для программы не годились.
Урлухов еще сказал, что на подготовку дается Марку пять дней, по дню на каждый стих.
Усевшись на кухне, Марк обхватил голову руками.
Почему они сами не выбрали для него репертуар? Почему они первый раз в жизни «доверили» ему самому составить программу для Кузьмы?!
Нехорошие предчувствия усиливали головную боль. Где будет это выступление?! Наверняка в самом Кремле!
Дрожь пробежала по спине Марка.
Он снова посмотрел в окно —лиловый апрельский вечер все еще купался в дожде.
«Наверно, и давление в воздухе ненормальное», — подумал артист, решив, что погода может взять на себя часть ответственности за его плохое самочувствие.
Когда стемнело, Марк принялся за чтение сборников. Мельтешили в свете настольной лампы десятки фамилий известных и неизвестных поэтов, поклонявшихся в своем творчестве великому вождю. Дрожали перед глазами строчки и строфы, наполненные великим именем, которое некоторые стихотворцы умудрялись иногда рифмовать очень необычно, из-за чего у Марка возникало смешанное чувство гордости за чужую смелость и боязни за свое будущее.
Спать он в тот вечер так и не лег, а к шести утра, перечитав уйму произведений, выбрал пять из них, которые были и несложны для попугая, и написаны были добротно и не без таланта.
И работа началась. Под звуки непрекращающегося дождя строфа за строфой читал Марк по двадцать-тридцать раз каждое стихотворение сидевшему тут же на столе в своей клетки попугаю. Попугай слушал и, должно быть, запоминал. Прошли отведенные на подготовку к выступлению дни. Еще полторы недели, и начнутся майские праздники, а потом можно будет отдохнуть.
На шестой день позвонили из отдела культуры ЦК. К этому времени Кузьма уже читал все пять стихотворений одним блоком, делая короткие перерывы только между строфами. Марку оставалось выучить очередность фамилий поэтов, а название у всех стихотворений может быть одно: «Ленин».
— Вы приготовились? —спросила Марка поднятая телефонная трубка.
— Да, все готово, товарищ Урлухов, — ответил Марк.
— Хорошо. Будьте дома, высылаем машину!
Приехали действительно в Кремль.
Беспокоясь о здоровье попугая, Марк натянул на клетку зимний шерстяной чехол. И всю дорогу шофер бросал на странную клетку любопытные взгляды.
Машина остановилась у невысокого кирпичного здания. Марк распахнул дверцу, раскрыл зонт и тут же, захватив клетку, перебрался под него.
Постовой милиционер сидел за столом лицом к дверям. На столе стояли два телефонных аппарата. Милиционер что-то читал, но тут оторвал взгляд от строк.
— Вы к кому? — достаточно вежливо спросил он.
— Я не знаю… — опешил Марк. — Я выступать… И в доказательство своих слов приподнял затянутый в шерсть конус клетки.
Милиционер задумался, раскрыл лежавшую тут же на столе тетрадь, полистал.
— Не Иванов?
— Да, да, Марк Иванов, — обрадовался артист.
— Минуточку, товарищ Иванов! — попросил милиционер и ушел в глубь начинавшегося за его спиной коридора. Вернулся быстро и не один.
— Здравствуйте, — протянул руку Марку пришедший с ним сухощавый мужчина средних лет. — Старший лейтенант Волчанов. Пойдемте!
Зашли в кабинет, почти без мебели. Один только стол и несколько стульев.
— Вот, распишитесь тут! — попросил Волчанов, положив перед Марком на стол отпечатанные листки.
— А что это? — спросил Иванов. — Это финансовые документы?
— Нет, — ответил старший лейтенант. — Это ваше обязательство не разглашать ни при каких обстоятельствах все, что вы сегодня увидите. Вам вообще лучше будет сегодня же вечером забыть об этом выступлении. Понятно?
Артист закивал. Обмакнул ручку в чернильницу, торопливо поставил свои подписи на всех подсунутых бумагах.
— Теперь пойдемте, — Волчанов встал. — Погодите, это ваше? — остановил он сорвавшегося с места Марка, указывая на оставшийся на полу у стола конус клетки.
— Ой, да! — Марк метнулся, схватил клетку, и они вышли из кабинета.
Долго шли вниз и по коридорам.
Несколько раз Марку делалось страшно — ведь опускались они глубоко под землю, и было в этом что-то зловещее. Через полчаса вышли в ярко освещенный электрическим светом зал.
Там стояли двое военных. Они кивнули вошедшим, но ни слова не сказали.
Подошли к двери. Тут Волчанов почему-то улыбнулся, остановившись. Потом резко толкнул двери.
И Марка ослепило. Он поднял обе руки к лицу, пытаясь закрыть глаза, и даже ударил себя клеткой по подбородку. — Да бросьте! — снисходительно хмыкнул старший лейтенант. — Что, солнца не видели?!
Постепенно Марк привык к солнечному свету. Опустил руки. Осмотрелся: перед ним, как в сказке, лежала потрясающей красоты и в то же время совершенно обычная русская земля. Леса, холмы, поля. орешники. Тропинки разбегались веером от порога, на котором он стоял.
Посмотрел на стоявшего рядом Волчанова. Хотелось объяснения этому чуду, научного объяснения. Ведь там наверху еще сорок минут назад шел дождь, а тут — звонкое русское лето и даже слышны птицы!
Но Волчанов молчал и улыбался.
«Кузьма может перегреться!» — подумал внезапно Марк.
Снял шерстяной чехол с клетки и спрятал его в карман плаща.