Добрый ангел смерти, стр. 53
Петр кивнул, не поднимая головы. Снова поднес трубку ко рту.
Я вспомнил, что в сопроводиловке на груз упоминалось про двенадцать тонн песка. Двенадцать тонн — это, наверно, почти полный вагон или по крайней мере полвагона. А сколько здесь? Я задумался, прикидывая количество мешков с песком.
«Да нет, глупое это занятие», — решил я и выглянул в открытую дверь. Небо поднималось все выше и выше под напирающими снизу горами.
— Я зараз, — сказал Петр и пошел в купе. Вернулся он уже без трубки, с двумя пиалами кофе в руках.
— Что делать будем? — спросил я, грея горячей пиалкой ладони. — До первой большой станции и в милицию? А?
— И що будэ? Забэруть нас, писок выкынуть, наркотыкы… хто його знае, що з нымы зроблять?.. — Он снова вздохнул, пригубил кофе. — Трэба довэзты писок до Украйины, а там можна и в милицию, там вжэ своя милиция…
— Да, украинская милиция нам быстрее поверит, что мы вообще-то песок из Казахстана везли, а не оружие и наркотики… Особенно, если мы попросим полковника Тараненко подтвердить, что говорим правду.
— Нэ повирять нам, — холодно произнес Петр, но не было в его голосе ни отчаяния, ни особого беспокойства. Он словно успокоился, поняв, что так просто нам из этой ситуации не выбраться. — Трэба йихаты дали, начэ мы ничего нэ знаемо. Бог допоможэ — довэзэмо писок, а там вжэ подывымось, що робыты…
Я опустился на корточки, прислонившись спиной к стенке. Пил мелкими глотками крепкий горький кофе и посматривал на дрожащее под стук колес небо.
Вспоминал начало своего бегства-путешествия. Оно и начиналось с трех банок наркотинов, прихваченных со склада «детского питания», и завершается в вагоне, везущем с Кавказа «камыш покруче» в белых мешках, спрятанных под мешками с песком. Вся эта мистика с запахом корицы казалась теперь детской сказкой.
«Материальные проявления национального духа…» — вспомнил я слова полковника и горько покивал" головой. Хорош полковник, подумал я, светлая голова — превратить двух совершенно разных идиотов-идеалистов в команду рейсовиков, сопровождающих оружие и наркотики!
Я вернулся мыслями к нашим раскопкам около укрепления. Был там и запах корицы, и мумия с таким же запахом. В карманчике рюкзака до сих пор лежат золотой крестик и такой же желтый ключ, найденные там, в песке. Эти находки были реальными. И часы, найденные Галей. Все это было нормально, все это не выходило за рамки реальности. Даже похороны майора Науменко были относительно нормальными. Но то, что произошло потом? Выкапывание песка, погрузка его на самосвалы, паром «Нефтяник»? И полковник, обещавший догнать нас по дороге, оставшийся по каким-то важным делам в Красноводске?
— Мне кажется, Тараненко все это заранее подстроил, — сказал я Петру. — Песок — это миф! Нас просто в сумасшедший дом загребут, если мы кому-то станем рассказывать о песке, способном изменять психологию человека… Мы влезли в уголовщину…
— Ты не прав, — Петр перешел на русский язык. — Разве ты не помнишь, как казах-торговец чуть не подарил нам весь свой товар? А думаешь, я стал бы с тобой раньше, до этого, по-русски говорить?.. То, что мы не можем научно объяснить загадку этого песка, еще не значит, что ее не существует. Мы же неученые!
— Эт точно, — горько усмехнулся я. — Нас, похоже, уже поздно учить…
— Ты зря так, цинизм — это, наверно, самая большая беда нашего поколения, и если вера в песок хотя бы от этой беды нас очистит, уже появится надежда на лучшее будущее для всей страны.
— Вера в песок?.. — повторил я.
— Да не песок это, — Петр, нервничая, повысил голос. — Это дух, растворенный в песке.
— Подождем, может полковник все-таки появится и подробнее расскажет. И про мешки с песком, и про другие мешки. — Я медленно поднялся на ноги.
Кофе был допит. Спать не хотелось, но и оставаться здесь, в тамбуре, рядом с Петром, не было никакого желания. Мой ночной цинизм явно задевал его веру, и продолжать наш спор не имело смысла.
Вернувшись в купе, я залег на свою полку.
На столе все еще горела спиртовая таблетка. Женщины спали.
Я повернулся на бок и наткнулся ребрами на что-то чужеродное. Вытащил из-под подстилки пистолет и сунул его в рюкзак.
Глава 62
Утром я проснулся под давно забытый звук — шепот дождя. На фоне этого шепота отдельными мерными ударами падали капли воды, сочившейся через щель в деревянной крыше купе. Ветер порывами забрасывал дождь через оконницу внутрь, и мелкие капли падали мне на лицо, но ощутил я их только проснувшись. Провел ладонью по щекам — словно умылся.
Я проснулся последним, все остальные уже бодрствовали. Гуля сидела рядом, на моей полке. Петр и Галя сидели напротив. Все было как обычно, только влажный ветер время от времени пытался потушить горящий примус, на котором стоял котелок.
Все, кроме меня, пили чай. Я уселся. Гуля, прихватив котелок полотенцем, налила и мне.
— Вночи Грозный пройихалы, — сообщил мне Петр. За чаем я извинился перед ним за свой ночной цинизм.
— Ничего, бувае, — добродушно произнес он. За окном проносилась мокрая зелень деревьев, крыши домов, проселочные дороги. Одна такая дорога бежала как раз вдоль полотна. Серое небо напоминало об осени.
Состав мчался, словно пытаясь убежать из-под дождя. Мимо пролетела и осталась позади мокрая платформа с приземистым одноэтажным вокзальным зданием.
«Станция Лабинск». В двух окнах этого вокзальчика горел ярко-желтый, теплый свет.
До меня вдруг дошло, что Кавказ остался позади. Мы еще спускались с его холмов, скатывались в равнину, имени которой еще не знали. Но русские названия проносившихся мимо железнодорожных станций радовали душу. Я глянул на Петра — он тоже смотрел в окно. Его лицо было царственно спокойно, в глаза вернулась твердость и самоуверенность. Может, и прошлой ночью в тамбуре, он тоже был спокоен и уверен в себе? Это я психовал, пытаясь найти мгновенный выход из ставшей понятной ситуации. Это я, вдруг почувствовав себя преданным всем и всеми — и полковником Тараненко, и этим песком, и собственным прежним идеализмом, попытался заставить Петра разделить со мной мое разочарование и неверие. А он принес мне кофе и прочитал лекцию о вреде цинизма. Да, цинизм вреден, особенно массовый цинизм. Но не было в моих ночных словах цинизма. По крайней мере сейчас мне казалось, что не было. Я и сейчас мог бы, пожалуй, повторить все то же самое — мое мнение за несколько часов сна не изменилось.
Изменилось состояние. Но, вероятно, состояние духа сейчас куда важнее. Если твердое заблуждение помогает Петру сохранять спокойствие, то ничего в этом плохого нет! Пускай и дальше заблуждается! Я и сам был бы рад заблуждаться, приписывать этому песку чудодейственную силу и полностью полагаться на эту силу в будущем возрождении Украины.
— Коля! — отвлек меня вдруг Петр. — А що, як нам вси ци наркотыкы повыкыдаты на ходу?
— Ты що! — Галя бросила на него пристальный взгляд. — А якщо диты знайдуть?
Петр, не обратив внимания на Галину реплику, все еще смотрел на меня, ожидая услышать мое мнение.
Я провел рукой по влажным волосам. Думал, пытаясь найти ответ на его вопрос.
— Розумиеш, на кордони пэрэвиряты будуть! — продолжал свою мысль Петр. — Спочатку росийська таможня, потим — наша. Якщо хтось з ных полизе пид брэзэнт — нам хана.
— Кто-нибудь, да полезет, — согласился я с ним. — Может, действительно выбросить на ходу?
— Если бы в речку выбросить, — предложила Гуля. Петр усмехнулся.
— Цэ трэба, щоб вагон на мосту зупынывся и дэсь з годыну там простояв! — И он отрицательно мотнул головой.
Минут через пятнадцать мы с Петром пробрались в грузовую часть вагона.
Прошлись под дождем по скользкому брезенту.
— Ну що, опробуемо? — Петр остановился у внутренней стороны откатной двери вагона.
Мы попробовали открыть дверь, но она мертво сидела на месте. Ручки с внутренней стороны у нее не было, и мы упирались руками в мокрое дерево, а ногами-в скользкий брезент. Ноги отъезжали, а дверь стояла на месте.