Дневник кота-убийцы, стр. 2

Мы были добрыми приятелями. Даже друзьями. Так что я обрадовался, что благодаря усилиям Элли он смотрится таким франтом.

— И что дальше? — спросил папа.

Мама поглядела на него так, как она иногда смотрит на меня, только немного добрее.

— Ну уж нет, — сказал он. — Только не я. Нет, нет, нет и еще раз нет.

— Или ты, или я — одно из двух, — сказала она. — Не мне же идти, правда?

— Почему? — спросил папа. — Ты меньше меня. Тебе легче пролезть под живую изгородь.

Вот тогда-то я и понял, что они задумали. Но как я мог их остановить? Объяснить, что ли?

Я же всего лишь кот.

Оставалось сидеть и смотреть.

5. Пятница

Я говорю — пятница, потому что они дождались ночи. Часы показывали за полночь, когда отец Элли наконец поднял себя из уютного кресла перед телевизором и пошел на второй этаж. Когда он вернулся, он был одет во все черное. С головы до ног.

— Ты похож на котокрада, — сказала мама.

— Жаль, на нашего кота ни один котокрад не позарится, — проворчал папа.

Я проигнорировал его слова. На это мне хватило ума. Они вместе дошли до двери черного хода.

— Не включай свет во дворе, — предупредил папа. — Еще выглянет кто-нибудь.

Я тоже попытался выскользнуть на улицу, но мама Элли придержала меня ногой.

— Сегодня дома посидишь для разнообразия, ничего с тобой не случится, — сказала она мне. — Хватит с нас неприятностей на этой неделе.

Ой, я вас умоляю, тоже мне секрет! Мне все равно потом все пересказали Белла, Тигр и Пушкинс. Отличные, кстати сказать, ребята. Они все были свидетелями того, как отец Элли крадется через лужайку с пластиковым пакетом, в который был втиснут бедняга Шлеп, аккуратно завернутый в полотенце, чтобы не испачкался. Как он продирается сквозь лаз в живой изгороди и на животе переползает лужайку наших соседей.

— Я все ломал голову — что же это он вытворяет? — говорил потом Пушкинс.

— Загубил наш лаз, — пожаловалась Белла. — Так его раскочевряжил, что ротвейлер Томпсонов теперь в него запросто пройдет.

— У этого господина ночное зрение никуда не годится, — сказал Тигр. — Он целую вечность искал в темноте кроличью клетку.

— И открывал задвижку.

— А потом он запихнул туда старину Шлепа.

— И аккуратно уложил на соломенной подстилке.

— И ушки поправил.

— И соломкой подоткнул.

— Чтобы казалось, будто он спит.

— Кстати, получилось очень натурально, — сказала Белла. — Я бы поверила. Случись кому мимо идти, тот непременно решил бы, что старина Шлеп мирно, спокойно умер во сне от старости.

Они захохотали.

— Ш-ш-ш! — сказал я, — Потише, ребят. А то услышат, а мне не положено сейчас быть на улице. Меня отстранили от полетов.

Они уставились на меня.

— Да ты что!

— Серьезно?

— За что?

— За убийство, — говорю. — Хладнокровное кроликоубийство.

Тут мы все снова покатились со смеху. Прямо-таки застонали от смеха. Последнее, что я слышал перед тем, как мы всей бандой рванули по Бичкрофт-драйв, был звук распахнувшегося окна спальни и вопль папы Элли:

— Как ты выбрался, хитрый зверюга?

Ну и что он теперь сделает? Заколотит кошачью дверцу?

6. Все еще пятница

Он заколотил-таки кошачью дверцу. Нет, вы представляете? Утром спустился по лестнице прямо в пижаме и сразу же схватился за молоток и гвозди.

Бам, бам, бам, бам!

Уж как я выразительно на него смотрел! И вдруг он поворачивается и говорит мне без зазрения совести:

— Опля, дело сделано. Теперь сюда открывается — он толкнул дверцу ногой, — а сюда нет.

В обратную сторону дверца действительно не открывалась. Он вбил гвоздь.

— Вот так-то, — сказал он мне. — Выйти — пожалуйста. Ради бога, топай, скатертью дорожка. Причем можешь оставаться на улице сколько угодно, хоть навсегда. Но если тебе вздумается вернуться, не мучайся зря, ничего с собой не тащи. Потому что теперь эта дверца — все равно что улица с односторонним движением, и тебе придется сидеть на коврике у порога, пока кто-нибудь не впустит тебя в дом.

Он поглядел на меня с нехорошим прищуром.

— И горе тебе, Таффи, если рядом с тобой на коврике окажется чей-нибудь труп.

«Горе тебе»! До чего дурацкое выражение. И что оно вообще значит? «Горе тебе»!

Это ему горе.

7. Суббота

Ненавижу субботнее утро. Суета, беготня, хлопанье дверей, крики «Ты взяла кошелек?», «Где список продуктов?», «Нам нужна кошачья еда?». Разумеется, нам нужна кошачья еда. Чем еще мне питаться всю неделю? Воздухом, что ли?

Но сегодня все были какие-то притихшие. Элли сидела за столом, вырезая Шлепу надпись на симпатичном надгробном камне из остатков пробковой плитки для пола. Надпись гласила:

— Только соседям не показывай, — предупредил ее папа. — По крайней мере до тех пор, пока они не скажут нам, что Шлеп умер.

Некоторые люди такие мягкотелые. Ну вот, опять у нее слезы на глазах.

— Вон, кстати, и соседка, — сказала мама, глядя в окно.

— Куда это она?

— В магазин.

— Хорошо. Надо постараться не столкнуться с ней, когда понесем Таффи к ветеринару.

Таффи? К ветеринару?

Элли испугалась больше меня. Она бросилась к отцу и принялась молотить его кулачками:

— Папа! Нет! Ты не посмеешь!

Я дрался намного эффективнее: когти-то у меня ого-го! Когда папа наконец выковырял меня из темного шкафчика под раковиной, его свитер представлял собой жалкое зрелище, а руки были расцарапаны до локтей.

Ему это не понравилось.

— А ну вылезай, ты, жирный, мохнатый психопат! Тебе всего лишь антипаразитарную прививку сделают, хоть это и пустая трата денег!

Вы бы ему поверили? Я не был уверен на сто процентов. Элли, видимо, тоже, поэтому она пошла с нами. Когда мы подошли к клинике, я все еще был полон подозрений. Именно поэтому я и зашипел на девушку в регистратуре. Вовсе ни к чему было писать на моей карточке «ОСТОРОЖНО! ОПАСЕН!». Даже у ротвейлера Томпсонов на карточке нет надписи «ОСТОРОЖНО! ОПАСЕН!». А со мной-то что не так?

В комнате ожидания я вел себя немного грубовато. Ну и что? Ненавижу ждать. Тем более в душной кошачьей перевозке. В ней тесно. В ней жарко. И скучно. После нескольких часов ожидания любой на моем месте начал бы дразнить соседей. Я не собирался пугать до полусмерти бедного больного крысенка. Я просто смотрел на него. У нас же свободная страна, правда? Разве кот не имеет права даже посмотреть на миленького крошку-крысенка?

Если я и облизывался (чего и в помине не было), так это оттого, что жажда замучила. Честно. У меня и в мыслях не было его есть. Беда крысят в том, что они совсем не понимают шуток.

Как и все прочие в этом помещении.

Папа Элли оторвал взгляд от брошюры «Ваш домашний любимец и глисты». (Мило. Очень мило.)

— Поверни клетку сеткой в другую сторону, Элли, — сказал он.

Элли перевернула.

Теперь я смотрел на терьера Фишеров. (Уж если на чьей-то карточке и надо написать «ОСТОРОЖНО! ОПАСЕН!», то на его.)

Ой, да ладно, я вас умоляю, ну, зашипел я на него. Подумаешь, один жалкий «фшик». Это какой острый слух надо иметь, чтобы такой «фшик» услышать?

Ну, порычал он чуть-чуть. Уж если на то пошло, отчего бы ему не порычать? В конце концов, кто из нас двоих собака?