Мой генерал, стр. 31
Я слушаю отца, и мне все грустнее становится. Конечно! Разве может муравьишка с электростанцией соревноваться?
– Ты не думай, – говорит отец, – что мне муравьишек не жалко. Но что делать? Приходится идти на жертвы.
– А ты не иди! – раздается голос дедушки.
Я оборачиваюсь. Он стоит за моей спиной и сердито смотрит на отца.
– Вообще это не первый разговор у нас, – говорит он папе. – Мелочь – гвозди, доски, цемент. Мелочь – муравьи. Размашисто очень мыслишь, товарищ технократ.
Папа даже побледнел. Технократ – это же бюрократ. Только технический. Технический бюрократ – это такой, который, кроме техники, ничего не видит. Мне не нравится, что дедушка с папой опять ссорятся. Какой папа технократ? У него просто работа такая, он занятой человек. Ему действительно про бетон-то думать некогда, не то что про муравьев.
– Дедушка, – говорю я, защищая папу, – ты все-таки не кипятись!
– «Не кипятись»! – возмущается дед. – Нет, вы на него поглядите! Только что муравьев жалел и вдруг – пожалуйста! Так ты как думаешь все-таки? Что важнее? ГЭС или муравьи?
– Разве можно сравнивать, – говорю я, вздохнув.
– Вот! Вот! Вот! – кричит дедушка. – Правильно сказал. Разве можно сравнивать? Какого-то несчастного муравьишку и электростанцию! Нельзя их сравнивать, понимаешь! Никак нельзя! Муравьи – это муравьи. А ГЭС – это ГЭС!
Дедушка неожиданно умолкает. Я вижу – ему плохо. У него всегда такой цвет лица, когда болит сердце. Я вскакиваю, бегу к рюкзаку, достаю склянку с лекарством, капаю в кружку, добавляю воды. Приношу деду, говорю:
– Ты, кажется, просил пить…
– Да, да, – кивает он мне, – спасибо.
Мы переглядываемся понимающе.
– В общем, Антон, – говорит дедушка, – твой папа не прав, хотя он и взрослый.
Папа краснеет. Но дедушка не замечает этого.
– Муравьев надо спасать, – продолжает он. – Взрослым дядям не до этого. Предложи отряду, – смотрит на меня, – составить карту муравейников в затопляемой зоне. А потом перенести их на новые места.
– Донкихотство это, – ворчит отец.
Мы едем дальше.
Тайга расступается неожиданно, и странное поле открывается перед нами. Будто грибы какие-то – пеньки, пеньки, пеньки. Направо – голая земля, налево, впереди, позади… Пни белеют свежими срезами, и если смотреть не пристально – кажется, кто-то расставил по полю множество тарелок.
– Вот готовое дно, – говорит мама.
– Бывает дно песчаное, бывает илистое, – говорит дедушка, – это будет пнистое.
Впереди из-за горизонта поднимается дым. Потом видно пламя. Мне кажется, это пожар. Я нетерпеливо ерзаю на сиденье, и мама прибавляет газу.
Но это не пожар. Костры. Много-много костров. В кострах жгут ветки, а за дымной стеной – рокот тракторов, гул бензиновых пил, оживление, шум.
За дымной стеной – настоящая битва. Люди в касках передвигаются от дерева к дереву. Визжит пила, и дерево падает. Кусты вырубают топорами.
У больших деревьев обрубают ветки. Стволы цепляют специальные трактора. Отвозят к дороге. Складывают в штабеля. Грузят в машины. И на глазах стена деревьев отступает, оставляя свежие пеньки.
Мы выходим из «газика». Смотрим, как сражаются люди с тайгой, как побеждают ее – уверенно и ловко.
К нам подходит мужчина в каске.
– Не из райкома? – спрашивает нас. – А то ждем не дождемся. Людей не хватает.
Человек поглядывает на меня и говорит:
– Нам бы и огольцы пригодились! Человек сто. Можно и двести. Ветки таскать. Костры палить! Веселая работа!
Дедушка стоит, опустив голову. Перед ним раздавленный муравейник. Виден гусеничный след. Наверное, трактор проехал. Муравьишки хлопочут, суетятся, таскают бревнышки-хвоинки, пытаются отремонтировать свой дом.
Дед поднимает голову, спрашивает человека в каске:
– Муравейников много?
– Полно! – отвечает он весело. – Все же тайга!
– Ну и как с ними?
– С кем? – не понимает мужчина. – С помощниками? Да не хватает!
– Нет, – говорит дедушка, – с муравейниками?
– Как? – удивляется человек. – А никак! Нам про них думать некогда. Нам лес вырубить надо.
Он уходит. Деревья падают одно за другим. Урчат трактора. Дымят костры.
Море и мама
Мы едем дальше.
Дедушка хмуро смотрит по сторонам. Папа поглядывает на него боязливо. Боится заговорить. Я тоже молчу.
Что тут скажешь?
Дедушка расстроился, его понять можно. Он за муравьев заступился, а по муравейникам тракторы ходят. И ничем не поможешь. Конечно, можно муравейники спасти. Перенести их на новое место. Но много ли? Тайгу уже рубят. Торопятся. До муравейников дела никому нет.
– Не огорчайся, – шепчу я дедушке.
Он обнимает меня, прижимает к себе. Разглядывает мое лицо. Подмигивает невесело. Шепчет в ответ:
– Просто я старый Дон-Кихот! Шабашников не победил, помнишь? Муравьев не защитил! Много чего не сделал!
Он хмурится, смотрит в окно. Я заглядываю дедушке в глаза, мне его погладить хочется, сказать какие-нибудь слова. Но что слова значат? Нужно сделать то, что он не успел. «С шабашниками буду бороться, – решаю я, – муравьев спасу. Мало жалеть, надо делать, вот что».
Мы приезжаем в деревню, где маме надо работать. Идем вместе с ней в контору. Там уже люди собрались. Мама велит нам на завалинке посидеть. Подождать, пока она выступит.
Мы послушно садимся. Окна в доме распахнуты. Слышно, как мама говорит:
– Товарищи! Будущее море не должно стать источником болезней. Поэтому территорию, которую зальет вода, надо специально подготовить. Зарыть землей помойки. Предварительно обработать их известью. Все, что может вызвать инфекцию, – сжечь. Это не просто предосторожность. Это нужно для всех вас. Для вашего здоровья…
Я думаю про будущее море. Оно будет огромное. По нему пойдут пароходы. Наверное, морские. И волны, наверное, будут, как на море. Огромные. Настоящие!
Вот море будет настоящим, а мама говорит про помойки. Неужели это важно для моря?
Мама закончила выступление, пошла по дворам. Что-то горячо говорит. Жестикулирует. Рисует карандашом на листочке бумаги. Пишет.
Потом возвращается к нам.
– Половина деревни уже уехала, – говорит она, – давайте погуляем.
Я думал – это интересно, посмотреть на бывшую деревню. А оказывается, печально. Еще как печально.
Вдоль улицы стоят голые печки. Заборчики, которым нечего теперь разделять. Колодезные журавли осиротело понурили головы.
И вдруг на дорогу выскочила желтая кошка. Села посредине и замяукала жалобно. Эх, кошку забыли! Мама взяла кошку на руки, и та сразу успокоилась, замурлыкала.
Я представил, как будут стоять на дне моря старые печки, которые раньше людей согревали, и мне сделалось неуютно.
И тут послышались голоса.
Мы пошли по улице, миновали старые амбары и увидели избушку на курьих ножках. Окна и те покосились от старости.
Возле избушки стояли мужчины и о чем-то громко спорили. Мы подошли поближе. Поздоровались. Спорщики затихли ненадолго. Потом закричали опять. Оказалось, они и не спорят совсем. А, перебивая друг друга, что-то доказывают маленькой старухе.
Старуха была повязана темным платочком почти по самые глаза. Смотрела испуганно на кричавших. Губы у нее дрожали. Время от времени старушка глубоко вздыхала и упрямо повторяла:
– Никак не могу!
– Пожалуйста! – кричали люди.
– Очень просим!
– Там же лучше!
– Никак не могу! – отвечала старушка.
– Новый дом! – кричали мужчины.
– Бесплатно!
– Все удобства!
– Никак не могу! – отвечала старушка.
– Да что с ней разговаривать! – крикнул один.
– Грузи в машину, и дело с концом! – гаркнул второй.
– Прощайся, Яковлевна! – велел третий.
– Никак не могу! – сказала упрямо старушка и шмыгнула носом.
Мужчины двинулись было к избушке, решительно загибая рукава, но один оглянулся на нас и сказал:
– Постойте-ка, да это никак генерал Рыбаков!