Цирк в шкатулке, стр. 13
Он осторожно потрогал кончиком языка чуть не сломанный зуб, и мысли его свернули в иную сторону. А именно: господин директор подумал о мадемуазель Казимире. Господин директор вообще редко думал о женщинах. Но о мадемуазель Казимире он думал часто.
Как правило, в итоге этих раздумий господин директор фыркал и пожимал плечами. Нелепая мадемуазель Казимира. Слишком шумная мадемуазель Казимира. Слишком назойливая мадемуазель Казимира. При любом удобном случае господин директор старался поговорить с Казимирой о том о сем, чтоб убедиться — нет, она недостаточно возвышенная, очень, очень приземленная… Вот и сейчас — директор нарочно взял погрызть ее сушки, чтоб лишний раз убедиться: нелепо, нелепо, все не так, не так сушки жесткие. Он съел уже с десяток, чтоб окончательно в этом убедиться.
— Какая жалость, — вздохнул господин директор, мусоля одиннадцатую сушку, — что в жизни мне не посчастливилось встретить свою мечту.
Мечта господина директора являлась ему во сне. Снилась ему музыка, и нежные колокольчики, и золотые искорки, и светлый проем двери, в котором стоит, протянув к нему, директору, руки, неземная, воздушная, нежная, такая особенная — нимфа.
Однако жизнь проходила, а нимфа не появлялась. И господин директор с грустью думал, что никогда ему не услышать этих колокольчиков…
Неожиданно кто-то загородил от него солнце, и господин директор оказался резко вырван из мира своих грез.
— Вы начальник этого балагана?
Перед господином директором стоял мрачный человек в красном мундире генерала столичной полиции. У него были холодные голубые глаза и рыжие жесткие усы, которые топорщились, как щетка.
— Да, я. К вашим услугам. С кем имею честь? Желаете приобрести контрамарку? — Директор старался говорить как можно любезнее.
— Ни в коем случае. Я — помощник начальника полиции, нахмурился человек в генеральском мундире. — У меня для вас строжайшее предписание.
И он протянул господину директору плотный лист бумаги, густо облепленный сизыми печатями.
Пробежав его глазами, директор побледнел.
— В бумаге говорилось, что представление цирка запрещается.
— Но… позвольте… как же так… по какой причине… и билеты… билеты же раскуплены…
— О причинах сообщать не уполномочен. Однако полагаю, вы обязаны знать: все развлекательные мероприятия в городе дозволяются только с особого разрешения министра культуры, а неразрешенные мероприятия строжайше запрещаются. Что касается билетов, то не позднее завтрашнего дня вам необходимо уплатить в городскую казну налог со всей суммы, полученной вами за билеты. Не вздумайте обмануть: я наблюдал за очередью и зафиксировал, какое количество билетов было вами продано. Кроме того, необходимо заплатить налог на воздушные шары, на музыку и на следы на песке, которые вы изволили оставить, расположившись на этой поляне.
— Но простите… если представление не состоится и мы вернем деньги публике, то как мы заплатим налог?
— Не могу знать, — сухо ответил помощник начальника полиции. — Всего наилучшего.
И он отправился прочь.
Марик слышал весь этот разговор, и он был просто потрясен неожиданно свалившимся на цирк несчастьем. В отчаянии он побежал вслед за полицейским:
— Погодите, господин помощник начальника, погодите!
Полицейский развернулся, остановился и отдал Марику честь, глядя мимо него холодными голубыми глазами и топорща усы.
Марик слегка оробел, но собрался с духом:
— Дяденька… господин начальник помощника… то есть… А если попросить министра культуры, он разрешит нам выступать?
— Министр культуры принимает население два раза в неделю, и сегодня у него неприемный день. У тебя все вопросы, мальчик?
— Нет, не все. А скажите, зачем надо платить налог на воздушные шарики?
— Потому что, надувая их, вы используете в целях духовного обогащения королевский воздух столицы. Это облагается налогом. И если твои вопросы закончились, то мне пора идти.
— Представление должно было начаться через сорок минут. Если мы вернем билеты, то мы разорены. Заплатить налог будет совершенно не из чего, а кроме того, если мы начнем с такого скандала, кто же потом захочет ходить в наш цирк! — Господин директор огорченно махнул рукой с зажатым в ней налоговым уведомлением.
— Да, — подала голос Казимира, — когда этот полицейский начальник протянул мне этот налоговый документ вместо того, чтоб купить билет, я просто обомлела. Вы видели, какая там непомерная сумма? Ведь это же две трети нашей выручки!
— Не забывайте, мадемуазель Казимира, что мы вообще не получим никакой выручки, если представление запрещено! Мы разорены. Мы погибли.
— Чепуха! — Рио-Рита топнула ногой и еще раз громко повторила: — Че-пу-ха! Нам никак нельзя отменять представление. Ну что случится от того, что мы выступим один-единственный раз? А завтра мы пойдем к министру культуры и получим разрешение. Ведь это же министр куль-ту-ры — не может же он не понять нас, артистов. Я уверена, что завтра все уладится! Давайте готовить арену!
— Что вы скажете, друзья мои? — Директор обвел глазами притихшую труппу. — Как нам поступить? Эва, вы у нас человек новый, что вы думаете по этому поводу?
Шкатулка невесело улыбнулась:
— С таким же успехом вы можете спросить Миску, она тоже новичок в нашем цирке. Я думаю, что поскольку рискуют все, то и решать надо всем вместе. Голосованием.
— Голосуем. Отличная мысль, — вздохнул господин директор. — Итак, Флик, Фляк, Хоп, Иогансон, Рио-Рита, Эва, Мелодиус, Казимира — сколько получается человек?…
— Постойте, — прервала его Шкатулка. — Вы кое-кого забыли. Марик, Китценька, Аделаида, Филипп, Миска, лошади…
— Марик? Но он еще ребенок, и потом, он все же не член нашей труппы, — возразил было господин директор.
— Вы так думаете? — подняла брови Шкатулка. — Мне кажется, вы сказали это сгоряча. Рискуем мы все одинаково, заметьте.
— Хорошо, — сдался господин директор. — Зовите всех.
Через сорок минут цирк был полон.
Представление началось.
Глава одиннадцатая
Про то, как господин директор оказался в королевской тюрьме, а Китценька обрела нового друга
Горе очень часто уживается с радостью. И тот, кто радуется сквозь горе, очень стесняется, что радость сильнее его. Потому что кажется, что горевать надо всей душой, — иначе это нечестно.
Китценька впервые в своей жизни испытывала это странное чувство — горе пополам с радостью.
Горя было предостаточно.
Сегодня вечером их с мадемуазель Казимирой номер был последним по счету. Но не успела Китценька сделать на арене первый пируэт, как неожиданно музыка смолкла, а по залу пронесся шум.
Звеня зеркально отполированными саблями, на манеж шагнули полтора десятка полицейских. Возглавлял их уже знакомый усач.
— Неразрешенное представление запрещается! Прошу всех немедленно покинуть зал! — громко объявил он.
В публике начался ропот, заплакали дети, однако блеск полицейских сабель оказался очень убедительным. Публика потянулась к выходу, и через пять минут в цирке остались только циркачи и пятнадцать людей в форме.
— Попрошу всех нарушителей явиться сюда. Не пытайтесь скрыться, это бесполезно, — сказал помощник начальника. — Я имею портреты всех участников представления, и завтра каждый сбежавший будет объявлен во всекоролевский розыск как враг королевских подданных и личный враг короля!
Никто и не думал убегать. Цирк «Каруселли» стоял перед полицейскими как маленький сплоченный отряд. Даже маленькая Китценька прижалась к ноге Казимиры, но никуда не убегала, хотя ей и было ужасно страшно и язык у нее пересох.
Господин директор вышел вперед.
— Я полагаю, вы несете ответственность за все происходящее? — осведомился усатый.
— Да, — тихо ответил директор. — Я один несу за все ответственность. Мои люди тут ни при чем. Я… я приказал им начинать представление. И я готов ответить за все.