Крылатая звезда, стр. 23
— Я не знал… я не хотел… — начал было оправдываться Тимка.
Но милиционеры не стали его слушать и, как всякие милиционеры, спросили:
— Ваши документы!
— У меня нет документов, я ученик…
Милиционеры удивлённо переглянулись. В это время Тимка вспомнил, что у него за пазухой лежит аттестат, который ему выдали на Сером Свинусе. Он сказал:
— У меня есть только вот это.
И протянул им свёрнутый в трубку измятый аттестат.
Дежурные очень внимательно осмотрели документ. Особенно долго они изучали прекрасные пятёрки. Наконец один из них спросил:
— Вы хорошо учились или плохо?
Тимка сделал над собой усилие и сказал правду. При этом он назвал все отметки, кроме «плохо». Получилось примерно так:
— Я занимаюсь очень не отлично, вернее, не очень удовлетворительно, а точнее — очень нехорошо.
Дежурные немного подумали и всё-таки пришли к выводу, что учился он плохо.
Наконец один из милиционеров спросил:
— Почему вы среди бела дня болтаетесь на улице?
И Тимка честно признался, что по указанию профессора Нервика его несли на излечение в детский сад № 7, но он от санитаров сбежал и заблудился.
Дежурные немедленно вызвали реактивную скорую помощь и в мгновенье ока доставили больного в образцовый детсад № 7.
ГЛАВА 31 — о Зелёной стране
«Ковёр-самолёт» быстро и плавно парил над землёй. Пассажирам его отлично были видны сияющие чистотой большие и малые города.
Чем дальше они летели, тем больше Зоря привыкала к своим спутникам — соседям по «ковру-самолёту». Они весело болтали и, прыгая на своих креслах, раскачивали «ковёр-самолёт». Иные даже перегибались через его края. Хорошо, что безопасность пассажиров была здесь абсолютно обеспечена. Магнитные кресла далеко не отпускали своих седоков.
Но вот скоро вдали показался материк, густо покрытый зеленью. Солнце щедро проливало свет и тепло на его цветущие просторы. Это была знаменитая Зелёная страна. Жители Крылатой звезды любовно называли её «скатертью-самобранкой». Ведь в этой стране круглый год собирали невиданные урожаи.
Словно тяжёлые волны, переливались под ними колосья золотой пшеницы; сады были пригнуты к земле тяжёлыми плодами, а на огородах пестрели огромные яркие овощи. Между полями и плантациями стояли длинные светлые здания. Из их труб в небо поднимались всевозможные ароматы.
— Ах, как чудесно пахнет! — сказала Зоря.
И тут, наконец, заговорил её белокурый сосед справа.
— Здесь пахнет трудом! — вежливо объяснил он. — Поэтому воздух этот не менее полезный, чем лучи Пурпурной страны!
— Но позвольте, — возразила Зоря. — По-моему, пахнет сдобными булочками, пирожными, фруктами…
— Ха! — не дал ей закончить белокурый сосед. — А кто, по-вашему, пашет, сеет, варит, жарит, печёт, солит, сахарит?! Если б люди здесь не трудились — не было б этих запахов. Вот у нас и говорят: «Это пахнет труд!»
— А я думала, — сказала Зоря, — что у вас только машины работают на полях.
— Ха! — снова подскочил удивлённый сосед. — Конечно, можно было бы справиться совсем без людей. Науке ничего не стоит создать машину, в которую с одной стороны будут всыпать всякие порошки и пилюли, а с другой стороны будут выходить жареные индюшата, поросята, начинённые кашей, или пончики с повидлом. Это даже просто. Но неужели вам не известно, что плоды, которые вырастают без помощи человеческих рук, не имеют никакого вкуса, а главное — не приносят пользы. В них совершенно нет витамина «трудина»!
— Да, да, конечно, — закивала головой Зоря. — Теперь мне всё понятно, спасибо!
Но словоохотливый сосед и не думал кончать разговор. В нём вдруг произошла какая-то перемена. Глядя вдаль, на цветущие просторы, он взволнованно сказал, будто пропел:
Зоря с уважением посмотрела на него и спросила:
— Вы, должно быть, юный поэт?
Белокурый сосед скромно потупил глаза, и чуб его опустился на лоб.
— Это очень хорошо! — сказала Зоря. — Я стихи люблю и учу их наизусть… А скажите, у вас много хороших поэтов… таких, как вы? — вежливо спросила она.
И юный поэт с гордостью сказал:
— Все, кто пишет о будущем! Все, кто…
Но тут его перебил беспокойный сосед с глазами-ёжиками. Он тоже искал случая вступить в беседу.
— Есть и другие поэты, — заявил он, ёрзая на стуле. — Вон под деревом на лугу сидит человек, видите?
Действительно, под деревом сидел человек и что-то записывал в тетрадку, а невдалеке на лугу паслось стадо, вокруг которого беспрестанно бегали какие-то голенастые машины. Если от стада отбивалась корова, машина моментально возвращала её на место. Эти механические помощники пастухов были настроены на запах парного молока и действовали безотказно.
Человек под деревом время от времени поглядывал на стадо, нажимал на небольшом щитке кнопки и спокойно продолжал писать.
— Так это же пастух! — вмешался в разговор Павлик.
— Не только! — заявил непоседа. — Он ещё и поэт, я его знаю! Он пишет в новом стиле!
— Вот если бы послушать его стихи! — сказала Зоря. — Только вряд ли он захочет нам читать.
— Поэты никогда не отказываются читать, — возразил непоседа. — Наоборот, их потом не так просто остановить.
— Так давайте попросим, — предложил Павлик.
«Ковёр-самолёт», приглушив моторы, повис над самой верхушкой дерева. Павлик перегнулся через край «ковра» и громко попросил:
— Уважаемый поэт, не смогли бы вы…
Поэт, как ужаленный вскочил на ноги и радостно закричал:
— Пожалуйста! С удовольствием! Я как раз написал стихи в новейшем стиле! — И он быстро начал листать тетрадку.
— Ну вот, — сказал непоседа. — Я же говорил, что его долго просить не придётся.
Поэт стал в позу и начал читать:
Павлик на миг зажмурил глаза и представил себе корову в виде гастронома с вывеской на рогах. Получилась очень хорошая, вкусная корова. Но тут Миша Кометов, который всё это время разглядывал маршрутную карту путешествия, сердито оглянулся.
— Я думаю, хватит! Наслушались!
И, не дождавшись согласия путешественников, направил «ковёр-самолёт» дальше.
— Эй-эй! — закричал поэт. — Это ещё не всё! — и прочитал им вдогонку окончание стихов:
На этом выступление поэта оборвалось, потому что луг со стадом и пастухом-поэтом исчезли.
— Какой стыд! — сказал белокурый Зорин сосед. — Рифмовать «папу с мамой» и «корову с дорогой»?!
Зоря, по-видимому, была с ним согласна, а Павлик, который не очень-то разбирался в поэзии, возразил:
— А по-моему, ничего, всё в рифму, гладко.