Вид из окна, стр. 60
— Значит, вы об этой винтовке ничего не знаете?
— Сказать, что совсем ничего, гражданин следователь, значит — соврать, — кривлялся Пашка, — но, с другой стороны, мои инфернальные знания только осложнят вашу работу.
— За что вы получили орден Ленина на закате социализма?
— За то, что работал над прибором, который любит ковыряться в человеческих мозгах так же, как и вы.
— Итак, что вы можете сообщить о винтовке?
— Из неё, разумеется, стреляли. Стреляли в человека. Не знаю, насколько удачно, а подбросили на чердак, чтобы опорочить имя честного человека.
— Ваше?
— Да кому я нужен! Ваш наряд просто прихватил меня, потому что им нужно было кого-то прихватить вслед за стволом, который выстрелил в предыдущем акте пьесы.
— Где он выстрелил, проверит баллистическая экспертиза. А вот вас зачем сюда принесло?
— Товарищ попросил. Нужна была экспертная оценка… э-э-э… спиртных напитков продаваемых на рынках севера.
— Дегустировали?
— Да… Не покладая рук, не давая продыха больному организму.
— За это орден Ленина не дадут.
— А его теперь вообще ни за что не дадут.
— Кто проживал в квартире Егора Васильевича, кроме вас?
— Никто.
— А что делали там Словцов и Хромов?
— Зашли… Продегустировать…
— С утра?
— С утра, утренний алкоголь очень полезен. Промывает сосуды.
Сергей Петрович чувствовал, что теряет связь с «клиентом», более того, осознавал, что находится где-то рядом с истиной, но уловить её не может. А Павел Леонидович продолжал его огорошивать.
— Вот вы, гражданин следователь, собираетесь увольняться из органов. Не надо… Вы ничего не умеете лучше…
— Это не ваше дело! — вспылил Ерышов.
— Конечно, не моё, но вы дослужитесь до весьма высоких званий, а если уйдёте, останетесь серым «никем», может, даже и став более обеспеченным человеком. Кроме того, вы же так и не раскрыли главного преступления — того, что случилось много лет назад? Вы так и не знаете, что произошло на рыбалке, когда ваш отец провалился под лёд?
— Бросьте мне этот фрейдизм, я мечтал ловить преступников ещё до того, как с отцом случилось несчастье. И вы говорите так, будто знаете, что там произошло.
— Почти, — спокойно заявил Пашка. — Ему просто не оказали помощь. Сознательно или из трусости, вот этого я сказать не могу…
— Да я это и без вас подозревал…
— В главном я прав, этот вопрос мучает вас всю жизнь.
Сергей Петрович ещё внимательнее посмотрел на допрашиваемого. Поймал себя на мысли, что к этому человеку, несмотря на застоявшийся запах алкоголя, нельзя испытывать неприязни. Да и не было у него особых оснований держать его в КПЗ и донимать допросами с пристрастием. Но был ещё один вопрос:
— Скажите, Павел Леонидович, как вы считаете: Хромов и Словцов друзья?
— Настолько, насколько могут быть друзьями уважающие друг друга соперники.
— А соперничают они из-за Веры Сергеевны, — сам для себя сделал вывод Сергей Петрович.
— И стрелять они друг в друга не станут, — продолжил его мысль Пашка.
— Значит, есть кто-то третий…
— Но вам его уже не достать.
— Почему?
— Ну, скажем так: все знают, где находится Березовский, но его зачем-то объявляют в федеральный розыск, как будто никто не знает, где он.
— М-да… Вы хотите сказать?..
— Не более — чем я сказал.
— Разумеется, мне придётся вас отпустить. Куда подадитесь?
— А мне вот Юрий Максимович телефончик свой, визиточку в карман сунул, чтобы я ненароком не потерялся.
— Мне можно с ним поговорить?
— Только если он сам того пожелает. Такой человек, знаете ли, весомый…
Сергей Петрович ещё раз внимательно посмотрел на собеседника, подавляя в себе желание, задать ему несколько не относящихся к делу вопросов и, таким образом, перейти из разряда ведущих в разряд ведомых. Проще говоря, перестать быть хозяином положения. Рассматривая Валгина, он ловил себя на мысли, что не знай он его год рождения, никогда не определил бы его возраст. Пашка и Пашка — такое у него выражение лица…
— Не уходите с вашей трудной работы, — вдруг чуть ли не попросил Паша, — честных и добросовестных людей так здесь не хватает…
— Я подумаю, — ответил Сергей Петрович и, немного погодя, добавил: — А дело я спихну в Москву. В конце концов, всё дерьмо по стране оттуда растекается и туда же стекается.
— Разумно, — оценил решение Паша.
2
— При чём здесь «Ромео и Джульетта»? — не унимался Хромов, пытаясь разрезать кусок тушеной оленины в ресторане «Югра», куда вся компания зашла пообедать.
— Юра, всё просто, если я разъясню дальше, то это значит, что я целиком вам доверяюсь. Вы становитесь людьми, от которых целиком будет зависеть жизнь моя и жизнь Веры, если она, конечно, того захочет.
— А вы ещё не помирились! — напомнил Хромов.
— Пусть пока так и будет, это выигранное время. Пусть все так думают, а главное те — кто устроил мне порноспектакль с моим участием.
— Хорошо ещё педиков тебе не подсунули, — хохотнул Хромов.
— Тьфу! — чуть не подавился Егорыч.
Словцова откровенно передёрнуло от плеча до плеча:
— Умеешь ты, Юрий Максимович, аппетит подбодрить.
— Да тут жрать не хрен! Раньше готовили, а сейчас греют. Во, — кивнул Хромов в зал, — сколько народу нагрели! Ну а ты, Павел, раз сказал «а», не тяни, пора переходить к «бэ». За себя я ручаюсь, мамой клянусь, Вера мне дороже всего на свете. И уж если ты ей так вдруг стал нужен, значит, что-то в тебе есть. Я ей ещё раньше тебя пообещал.
Павел вопросительно поглядел на Егорыча. Тот торжественно, точно мусульманин во время намаза, провёл ладонями по лицу и бороде:
— Могила… Жутко люблю участвовать в таких мероприятиях.
Словцов ещё несколько мгновений выждал, оценивая готовность собеседников. Хромову же не терпелось:
— Ну, не томи… Щас Пашку менты сюда подвезут, я уже договорился.
— А он и так обо всём догадается, — сказал Павел, — но, в принципе, всё просто. Для того чтобы выжить, или хотя бы жить спокойно, мы должны умереть. Оба. Умереть наверняка, со всеми вытекающими последствиями и соответствующими надгробиями.
— Так это! — осенило Юрия Максимовича. — Получается, сделать то же самое, что Жорик сделал?!
— Ну да.
— Но при чём здесь Ромео и Джульетта?
— Да притом, что Зарайский отправил вместо себя на тот свет двойника. У меня нет никакого желания, чтобы кто-то умер вместо меня. Поэтому надо умереть самим и остаться в тоже время живыми.
— Круто, — признал Егорыч.
— Кино, — призадумался Хромов.
— Я позавчера вечером в храме был, — вспомнил Павел. — Не то, чтобы я хотел спросить у Бога, отчего со мной всё так в жизни произошло и происходит, а, наверное, у самого себя перед лицом Бога спросить хотел. Но когда зашёл внутрь, удивился: шла служба, и было очень много людей. И такое чувство, будто я на чужой праздник попал. Там совсем другие люди! Не те, что на улицах. Всё в них другое: взгляд, речь, движения. Поют вместе с ангелами. И вспомнилось вдруг из Библии: много званых да мало избранных. Так вот что мне Господь показал: я увидел избранных! И такая на их лицах отрешённость от этого суетливого, гадящего под себя мира, такое терпение, что мне стало невыносимо стыдно. Я даже осмотрел себя со всех сторон, не притащил ли я на себе что-либо в храм грязное, неподобающее, а смотреть надо было внутрь, в душу.
Павел некоторое время помолчал, молчали и собеседники. Потом заговорил Хромов.
— Я когда Жору похоронил, тоже в храм пошёл, чтоб всё, как положено: отпевание заказал, этот, как его, сорокоуст… За упокой… И тоже у меня было чувство, будто я совсем в другой мир пришёл. Сначала было душно, уйти хотелось поскорее, казалось, всё со всех сторон давит, и, казалось, будто сама смерть где-то рядом, а жизнь там — за воротами церкви. Кипит, движется. Я с первого раза даже не выдержал, вышел на улицу, отдышался. А тут подходит ко мне поп, и спрашивает: вижу, говорит, тяжело вам. Я ему честно признался: мол, там всё напоминает о смерти. А он говорит спокойно так: напоминает, конечно, но жизнь именно там. Вечная жизнь… И я потом снова в храм зашёл и уже совсем по-другому себя чувствовал. Спокойно как-то… И как будто камень с души упал. А потом ехал домой и думал, и на всю голову заболел, но никак не мог понять, как может быть жизнь вечной. А дома, только не смейтесь, я детскую Библию прочитал. Детскую!.. И когда про Христа читать начал, вся душа у меня наизнанку вывернулась. Вдруг стало за всю свою жизнь стыдно. Так стыдно, что, думал, слезами умоюсь. Смешно?! — насторожился Юрий Максимович.