Вид из окна, стр. 30

При этом он театрально откинул руку в сторону, и какой-то солидный господин, походя, сунул в ладонь смятый червонец.

Раньше Словцов мог решиться на такое выступление только по пьяному делу. Так и пошёл он с комканой десяткой в руках сквозь толпу, улыбаясь чему-то, как юродивый. И даже не заметил мелькнувшего сквозь людской поток тщедушного бронзового Окуджаву. Бронзовый Окуджава засунул руки в карманы и думал о своём.

Тени детей Арбата юркнули в переулки. По улице шла вызванная ими из ада свобода.

5

У входа в палату Хромова стояли два мордоворота. Вид у них был такой, будто стояли они у кремлёвских ворот. Вера представила, как выглядели бы они во фраках, и улыбнулась. Те приняли улыбку на свой счёт.

— Здравствуйте, Вера Сергеевна, проходите, пожалуйста, но помните, что врач просил обеспечить Юрию Максимовичу максимальный покой, — сказал один, открывая перед ней дверь.

— Максимовичу — максимальный, — кивнула Вера, — уж я постараюсь недолго, ребята.

Хромов лежал в палате один. Свободной от капельницы рукой, он, похоже, частенько дотягивался до фляжки с коньяком, стоявшей рядом на столике. И, похоже, с утра это была не первая фляжка.

— Веруня! — просиял он. — Вот уж не чаял, что ты бросишь глубину своих сибирских руд! Неужто, ради меня примчалась?

— И ради тебя, Юра. — Вера села рядом на больничный табурет.

— Тронут, милая, в самое сердце тронут. Хотели вот пулькой меня туда, в чуткое и любвеобильное моё, да не вышло. Точнее вышло, навылет, но чуть выше и левее. Рёбрышки ошкарябало.

— Как ты думаешь, кто? — спросила Вера.

— Работают мои, — недовольно поморщился Хромов, — но мутно всё. Я же уже лет сто ни с кем не воюю. Никому не должен, мне никто не должен. Живу тихо, никого не трогаю. Одно думаю, не я на охоту ездил, а на меня охотились, как думаешь, Верунь?

— Не знаю, Юр, но мне последнее время не по себе.

— Слушай, Вер, а ведь с литератором я твоим не ошибся. Фаворита себе завела?

— Юра, я сейчас уйду.

— А чего такого, имеешь право, столько лет вдовствовала. Честно отмаялась. Если б меня столько помнили, сколько ты по Жорику маялась, я бы хоть щас согласился умереть. А ко мне и на могилу никто не придёт. Разве те, кого я обобрал, чтобы плюнуть.

— Не сгущай, Юр.

— Но с литератором я угадал, — улыбался довольный Хромов. — Ну скажи, что нет?

— Не скажу.

— То-то, — он скривился от боли, дотягиваясь до фляжки, отхебнул.

— Юр, ты, по-моему, увлекаешься, — кивнула Вера на фляжку, — совсем расклеишься.

— А зачем мне быть железным? Какой смысл? Капиталы стеречь? А на кой ляд они мне? Фаза накопления закончена! Ты уходишь с литератором, жён и детей у меня нет. На фига, Вера, небо коптить?! Я ж тут всему бомонду столичному объявил, что еду жениться, был уверен — уговорю тебя. А тут этот, как его, Павел Сергеевич, откуда-то взялся. Я столько лет за тобою, как тень… — Хромов с нескрываемой горечью приложился к фляжке, утопив конец фразы.

— Юр, — Вера аккуратно забрала у него фляжку, неожиданно для себя, глотнула из горлышка, сморщилась, — я тебя очень люблю, как друга, и никогда не забуду, кто меня прикрывал после смерти Георгия. Но, если б я могла любить по заказу, ты бы сам меня перестал уважать.

— Я всю жизнь Гоше завидовал! Как завидовал. А теперь ты светская львица, госпожа Зарайская — ухмыльнулся, потеплев, Хромов.

— Учительница географии, географичка, — шёпотом возразила она. — Вера Калашникова. А из Зарайской я давно уже Заадской стала.

— Вер, он, правда, тебе дорог, поэт этот? — посерьезнев, спросил Хромов.

— Не поверишь, а может, не поймёшь, Юра, но скажу честно, мы с ним совпадаем в чём-то главном, будто биоритмы одинаковые или ещё что-то. И он мне действительно дорог. Знаешь, это произошло так быстро и, в то же время, непринуждённо…

— Он же никто, — сам себе сказал Юрий Максимович.

— А мы кто? Мы с тобой дорогие памятники на кладбищах — и всё! Ты об этом, Юра, не думал? Когда я его увидела, поговорила с ним, то вдруг вспомнила, что есть кое-что, кроме денег.

— Лично я без денег жить не смогу, без них я действительно никто, — признался Хромов.

— Дело не столько в деньгах, сколько в бесконечной гонке за ними.

— Да уж, я, как только в себя пришёл, начал дела педалить… Ладно, Вер, узнать бы — кто на меня охоту объявил. Вот разберусь с этим, и мы ещё на твоей свадьбе погуляем, — безнадёжно подмигнул он Вере, — я на твоей стороне, Вера. Всегда. Есть в тебе какое-то обаяние, ты, наверное, тигра заставишь себе ноги лизать.

— Спасибо, Юра, — Вера взяла его руку в свои ладони. — Я знала, что мы не будем врагами.

— Столько бабла вместе сделали, — хохотнул Юрий Максимович, — а ты говоришь, бессмысленно. Ты хоть мне расскажешь, где ты его нашла?

— Расскажу, но ты вряд ли поверишь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

По вечерам Вера, возвращаясь в Сивцев Вражек, загодя отключала мобильный телефон, чтобы никто не мог помешать им с Павлом. Обычно они договаривались заранее, что посетить и где встретиться. Проблем с билетами, благодаря Вериным связям, не было. Да и для тех, у кого есть деньги, подобных проблем вообще не бывает. В основном, по настоянию Словцова, это была культурная программа. Правда, один вечер пришлось подарить удивительной чете Зарайский-Калашникова. Купили цветы, торт, коньяк и прогулялись пешком до малой Молчановки, где находился дом генерала.

Первое, что бросилось Павлу в глаза — почти все стены в квартире Михаила Ивановича были книжными стеллажами. Он с любопытством и лёгкой завистью скользил по корешкам редких и раритетных изданий, а Зарайский, курсируя из кухни в гостиную с приборами и яствами, успевал давать пояснения о той или иной книге. Потом Словцова до глубины души поразила исключительная предупредительность Михаила Ивановича и Варвары Семёновны (Вериной мамы) по отношению друг к другу. Это постоянное проявление заботы друг о друге: «Варенька, я подолью тебе горячего…», «Мишенька, сырокопчёную не ешь, лучше вот «докторской»…», «Варенька, не вставай, я схожу на кухню сам…»… При этом оба они успевали поминутно потчевать гостей, сыпать вопросами и, соответственно, ответами на встречные. И ни капли фальши! Они жили этой заботой друг о друге. И Павел позавидовал им белой завистью. Казалось, начнись за окном Конец Света, Михаил Иванович набросит на плечи Варвары Семёновны шаль и они, обнявшись, сядут ждать так, как стали бы ждать очередной серии любимого фильма. Варвара Семёновна в разговоре, как и многие москвичи, немного потягивала «а», отчего речь её была плавной, а интонации особенно выразительными. Вере, видимо, передалась эта плавность, хотя она не акала.

— Павел, а Михаилу Ивановичу удалось найти небольшой сборник ваших стихов, и мы даже читали две ваших научных статьи. Нам понравилось, — ворковала Варвара Семёновна.

— Мне очень приятно, — смутился Павел. — Но сейчас поэзия не в чести. Сейчас на передовой бульварные романы. Поэты сейчас стихами сами себя успокаивают. И я тоже…

— Ой, прочтите. Ну, не смущайтесь, Вера сказала, что вы сейчас в какой-то особой депрессии, но сделайте для меня исключение.

— Для вас, — улыбнулся Словцов, — с удовольствием, и неторопливо, постепенно наращивая напор, прочитал:

— Там ещё дальше, в том же духе, но суть та же, — сам себя остановил Павел. — Но это так — отлитое в рифму внутреннее состояние.