Вид из окна, стр. 23

В конце текста она прочитала всё то самое, что он сказал ей об одиночестве, определяя его движущей силой вселенной. Всё, кроме одной фразы, в которой сам Словцов задавался вопросом: а не создал ли всех нас Господь, чтобы избежать одиночества? Собственного. И стали мы плодиться и размножаться и досаждать Создателю неблагодарностью, потому что не умели ценить ни любви, ни одиночества, считая лекарством от последнего даже Интернет, виртуальный мир. Наверное, компьютер считает Интернет богом, потому что упрямо пишет это слово с большой буквы, в то время как слово Бог он готов писать с любой. Даже компьютер жаждет подключения к сети, чтобы избежать одиночества. Мы настолько созданы по образу и подобию, что готовы поделиться своими антропометрическими характеристиками не только с собаками, но и грудой микросхем и железа. И это тоже признак одиночества. Признак слепоты. Экраном телевизора или экраном компьютера мы загораживаемся от Создателя. Но не можем загородиться от одиночества. «Вначале было Слово», начал свою Благую Весть любимый ученик Христа. «И Слово было у Бога, и Слово было Бог». Посредством слова человек преодолевает одиночество. Посредством Слова человек преодолевает себя, преодолевает смерть… И потом вдруг неожиданно Словцов бросает свою мысль и задаётся вопросом: писатель сыплет словами, поэт играет ими филигранно… Раз они так нуждаются в словах — они самые одинокие люди? Или они играют в богов? Оставшиеся после них слова не есть преодоление смерти, потому что их можно собрать и сжечь, засунуть в компьютер и стереть, просто забыть! В романе Брэдбери пожарные специально сжигают книги, у Воннегута люди просто перестают читать, кто из них больший фантаст, если последний пишет правду? Слова, предложения, рассказы, стихи, романы можно не прочитать, можно забыть, можно сжечь. Можно, если они не записаны на небе.

В офисе она даже не удивилась, получив от Клавдии Васильевны факс с тем же текстом, что и вчера. Надо рассказать об этом Павлу, подумала она, если он уже в каком-то виде не смоделировал эту ситуацию. Она ещё и ещё раз прокручивала в сознании события последних дней и даже — лет: одиночество, работа на износ, снова одиночество. Даже находясь среди людей, которым могла доверять, Вера оставалась одинокой. Она ни разу не просила в эти годы ни о чём Господа Бога. Но она ни разу не поблагодарила Его, словно не за что. Наверное, её глупое объявление, эта игра в фатум, превратилось в молитву сразу для двух человек. «Вера — имя ко многому обязывающее», — вспомнила она строчку словцовского романа. По христианской традиции напрашивается продолжить: Надежда, Любовь. Словцов же на обратной стороне листа карандашом оставил набросок стихотворения.

Если вдруг ты заставишь меня

Верить в то, что любовь преходяща,

Станет город, как мёртвая чаща,

А костёр, как рисунок огня.

Станет ветер и будет стоять,

Не толкая унылое небо,

Был я здесь или, может быть, не был,

Мне уже никогда не понять.

Пушкин в руки перо не возьмёт,

Не коснётся холста Боттичелли,

И в системе бесполых значений

Нерождённый Петрарка умрёт.

И пройдёт самый глупый парад:

Натюрморт, аппетит и карьера,

Вместо музыки будет фанера,

Вместо образа — чёрный квадрат.

Поколениям счет завершая

По замшелым могильным холмам,

Вырвет сердце от горя Адам,

Ибо ребра ему не мешают.

Пей же Евину хитрость и стать!

Эту жизнь без любви не приемлю.

Для чего нас сослали на Землю

Без тебя не дано мне понять.

Ещё она вместе с бессонницей вынесла из прошедшей ночи твёрдую уверенность: Павел, не просто играющий ироничную пьесу интеллектуал, а талантливый человек, находящийся в перманентном состоянии боли.

Вера вызвала Астахова. Кивнула ему на факс. Он безнадёжно покрутил его в руках.

— Завтра, наверное, ещё один придёт.

— Это что, психическая атака? — задалась вопросом Вера Сергеевна.

— Факс был из Москвы, вчера удалось установить. Вполне может, что и хромовские так шутят по его же приказу.

— Глупость какая-то. Михалыч, я вообще-то тебя позвала не для этого. Мой кабинет твоим ведомством не прослушивается? — как будто такой вопрос был вообще возможен, всё же спросила Вера.

— Нет. Сто процентов. Вообще никем.

— Тогда я хочу тебе задать очень важный вопрос. Мне нужен честный ответ человека, которому я целиком и полностью доверяю. — Вера сделала нужную в таком месте паузу. — Скажи, если я вдруг решу исчезнуть, ну просто раствориться в этом безумном мире, насколько это возможно? Сможешь ли ты мне помочь?

— Придётся ответить банально: в этом мире за деньги возможно очень многое. И на меня, Вера Сергеевна, вы можете положиться… Да что я говорю, сами знаете. Но по-настоящему исчезнуть можно только без денег. Во всяком случае, три четверти вашего состояния должны быть на плаву. А какой смысл исчезать без денег?

— Михалыч, у меня есть тайны, в которые не посвящён даже ты. На плаву у меня и так далеко не всё. Было бы неосмотрительно глупо не страховаться в наше время.

— Это я подозревал. Но даже тайные вклады надо по-умному отвести от удара.

— За это не беспокойся, для таких операций существуют честные банкиры. Если я тебя попрошу всё организовать, ты поможешь?

— Два раза меня просить не надо… Правда, в этом маленьком городке исчезнуть практически невозможно, поэтому лучше это имитировать в Москве или где подальше. Потому как, если исчезнет человек вашего размаха, тут будут рыть до самой вечной мерзлоты. Так что — Москва. Этому Вавилону всё равно. Или Урюпинск… Или заграница какая. Вам всё же стоит почаще ездить в столицу, хоть вы этого не любите.

— Как скажешь. — На минуту Вера задумалась, но всё же решилась сказать. — Для тебя я тоже сделаю всё, чтоб тебе до конца жизни уже не пришлось нигде и никому служить.

— Догадываюсь, — благодарно улыбнулся Астахов, — но служить я привык, как дышать.

— Дальше будет уже твоё дело.

— А вот моё дело, это интересно, давно мечтал открыть свой клуб единоборств.

— Тебе и карты в руки. И спасибо…

— Не за что…

Вечером Вера привезла Словцову листы факсов. Не комментируя, положила на стол в гостиной. Павел прочитал их, понимающе поиграл бровями и спокойно заявил:

— Мне кажется, я знаю продолжение этого романа.

— Со мной не поделишься?

— Сначала с бумагой.

— Это что, игра такая, в пророка?

— Вера, упаси Бог! Я вообще ни на что не претендую. Но если убрать загадку рождения произведения, оно просто потеряет смысл. А пишу я больше для того, чтобы чем-то занять себя.

Вера вдруг поймала себя на совершенно отвлечённой мысли и, сама не зная зачем, высказала её:

— От тебя сегодня не пахнет больницей…

— Полчаса отмокал в душе. Лиза помогла мне заклеить пластыри куском полиэтилена, доктор сказал, что марганцовка доведёт лечение.

— Лиза помогала?

— Да. Тебя что-то смущает?

— Нет, ничего, — ответила Вера, хотя вновь поймала себя на мысли, что, пожалуй, в этот момент приревновала Словцова, хотя не имела на это никакого права. С одной стороны, чем они тут целый день занимаются? С другой — что это за глупая ревность? Ревность — это уже признак чего?

Павел заметно растерялся, но на выручку ему пришла бесцеремонная Лиза. Выглянув из коридора кухни, она мгновенно срисовала ситуацию, да, по всей вероятности, ещё не забывала подслушивать.