Добывайки в воздухе, стр. 11

— Но мы же не знаем, что нас ждет. — Арриэтта чуть не плакала. — Не можем же мы просто сидеть тут сложа руки — надо спасаться.

Внезапно Хомили села и обняла Арриэтту.

— Тихо, девочка, тихо, — шепнула она. Как ни странно, голос ее неожиданно стал спокойным. — Отец прав. Мы ничего не можем сделать.

Шаги приближались, становились все громче, скрипели голые деревянные ступени. Добывайки тесней прижались друг к другу. Под, подняв лицо, превратился в слух.

— Отлично, — шепнул он Арриэтте на ухо, — мне это нравится, всегда будем знать заранее, что они идут… не застанут нас врасплох.

Арриэтта, все еще тихонько всхлипывал, прильнула к матери; никогда в жизни она не была так напугана.

— Полно, дочка, полно, — повторяла Хомили.

Шаги звучали уже на площадке. За дверью слышалось тяжелое дыхание, звяканье ключей, бренчание посуды. Раздался глухой стук отодвигаемой задвижки, затем второй, ключ со скрипом повернулся в замке.

— Осторожней, — услышали добывайки голос. — Прольешь.

Затрещали, затряслись половицы две пары ног подходили все ближе к ним. Внезапно над их головами нависла огромная тарелка, позади нее маячило лицо. Добывайки никогда еще не видали таких лиц — розовое, напудренное, с башней желтых волос на голове; с двух сторон, чуть не задевая их, болтались агатовые серьги. Лицо опускалось… ближе, ближе… Добывайки уже могли разглядеть каждую жилку на запудренных багровых щеках, каждую светлую ресничку вокруг водянисто-голубых глаз, которые неотрывно смотрели в картонку… Тарелка опустилась на пол.

Рядом с первым лицом появилось и нависло над ним второе: более жесткое и бледное, в очках без оправы, — свет отблескивал от них, глаз не было видно. Над картонкой взлетело блюдце и опустилось рядом с тарелкой.

Внезапно розовые губы на первом лице раскрылись, и вместе с теплым дыханьем, которое, словно порыв ветра, взъерошило волосы у Хомили на голове, оттуда донеслись слова:

— Ты думаешь, душенька, у них все в порядке?

Очки вдруг исчезли со второго лица, затем снова там появились — владелец их протирал. Как Под ни был напуган, он все же подумал: «А они мне на что-нибудь бы сгодились, и этот шелковый платок тоже».

— Немного не в форме, — ответили более тонкие губы, — ты их растрясла, когда несла в картонке.

— Может быть, добавить в молоко капельку коньяка, душенька? — предложили розовые губы. — У тебя с собой фляжка?

Очки удалились, исчезли на миг, послышалось звяканье металла по фарфору. Под крепче сжал руку Хомили, словно желая что-то ей сообщить. Она в ответ изо всех сил стиснула его плечо. Первый голос сказал:

— Хватит, Сидни, не переборщи.

Над ними снова показались огромные лица, огромные глаза устремились на них.

— Подгляди на их личики… на эти ручки, волосики, ножки и все другое. Что они такое, как ты думаешь, Сидни?

— Для нас они находка, вот что они такое для нас! Золотое дно! Пошли душенька, они не будут есть при нас.

— Можно, я выну кого-нибудь из них?

— Нет, Мейбл, лучше их руками не трогать. — (Под снова сжал ладонь Хомили.)

— Но почему?

— Неужели не ясно? Мы взяли их не для того, чтобы приручать. Оставь их в покое, Мейбл, посмотрим, как они здесь устроятся. Можем прийти попоздней.

Глава одиннадцатая

— Мейбл и Сидни, — сказала Арриэтта, когда шаги замерли вдали. Казалось, спокойствие духа неожиданно вернулось к ней.

— Ну и что из этого? — спросил Под.

— Это их клички, — небрежно сказала Арриэтта. — Ты разве не слушал, что они говорили?

— Почему же? Я слышал, как он сказал, что нас нельзя брать в руки и что надо налить капельку коньяка в молоко.

— Молоко! Словно мы кошки, — пробормотала Хомили.

Однако у всех троих гора свалилась с плеч; страшный момент — встреча с их тюремщиками — остался позади.

— Если вы хотите знать мое мнение они не очень-то сообразительные. Может быть, они и не глупы, даже умны по-своему, но сообразительными их не назовешь.

— Кто — Мейбл и Сидни, да? — спросила Арриэтта. И, внезапно рассмеявшись, подошла к стенке картонки.

Под улыбнулся, услышав ее тон.

— Да, они самые, — сказал он.

— Еда, — объявила Арриэтта, заглядывая за край картонки. — Я ужасно проголодалась, а вы?

— Я и пальцем ни к чему не притронусь, — заявила Хомили. Но тут же, по-видимому, передумала. — А что там есть? — слабым голосом спросила она.

— Мне отсюда, плохо видно, — ответила Арриэтта, перевешиваясь через закраину.

— Погодите-ка, — сказал Под, — у меня сейчас мелькнула одна мысль — очень важная мысль, — можно сказать, — осенило. Вернись сюда, Арриэтта, сядь возле матери, — еда не убежит.

Когда обе они уселись, выжидающе глядя на него, Под откашлялся, чтобы прочистить горло.

— Мы должны реально смотреть на вещи, — начал он. — Я все это обдумал, и, хоть мне и не хочется вас пугать, надо признать, что положение наше тяжелое — хуже некуда.

Он приостановился, и Хомили, взяв в ладони руку Арриэтты, погладила ее успокаивающе.

— Ни один добывайка, — продолжал Под, — во всяком случае, из тех, о ком я знаю, не находился в полной власти у человеков. В полной власти, — мрачно повторил он, переводя взгляд с одного испуганного лица на другое. — Добываек «видели» — нас самих «видели», — добываек вымаривали голодом или выгоняли из дома другим путем, но чтобы их брали в плен — о таких штуках я ни разу не слышал… ни разу за всю мою жизнь. А ты, Хомили?

Хомили облизала сухие губы.

— Нет, — прошептала она.

У Арриэтты был очень мрачный вид.

— Так, вот, если мы не найдем способа отсюда убежать, это с нами и произойдет — мы до самой смерти будем в полной власти у человеков… Полной власти, — медленно повторил он, словно хотел, чтобы слова эти отпечатались у них в уме.

Наступила зловещая тишина; наконец Под снова заговорил:

— Кто будет капитаном на нашем корабле?

— Ты, Под, — хрипло сказала Хомили.

— Верно, я. И вам обеим придется слушать мою команду. Я намерен установить правила… не все сразу, смотря по тому, что нам будет нужно. Понятно, первое правило — послушание…

— Само собой, — сказала Хомили, стискивая руку Арриэтты.

— … а второе — то самое, что пришло мне сейчас в голову, — мы все как один, должны набрать в рот воды…

— Право, Под… — резонно начала Хомили, зная, что всему есть предел.

Арриэтта сразу поняла, о чем говорит отец:

— Папа хочет сказать: мы не должны разговаривать с Мейбл и Сидни.

Под снова улыбнулся, хотя и вымученной улыбкой, ее презрительному тону.

— Да, с этими самыми, — подтвердил он. — Они даже знать не должны, что мы умеем говорить. Потому что, — он ударил двумя пальцами правой руки по ладони левой, чтобы подчеркнуть смысл своих слов, — если они не узнают, что мы умеем говорить, они будут думать, что мы ничего не понимаем. Как животные. А если они будут думать, что мы ничего не понимаем, они сами станут про нас говорить. Ясно, куда я клоню?

Хомили несколько раз быстро кивнула головой; она гордилась Подом.

— Ну что ж, — продолжал он более спокойно и неторопливо, — давайте взглянем на их еду, а когда поедим, начнем обход этой комнаты… исследуем все трещины и щели от пола до потолка. Займет это у нас несколько дней.

Арриэтта помогла матери подняться с пола. Под, подойдя к стенке картонки, перекинул через край ногу и легко соскочил вниз. Затем помог спуститься Хомили, Арриэтта спрыгнула следом и тут же бросилась к тарелке.

— Холодный рисовый пудинг, — сказала она, обходя тарелку кругом, — немного рубленого мяса, холодная капуста, хлеб, и, — она дотронулась до чего-то черного и лизнула палец, — и половинка маринованного грецкого ореха.

— Осторожней, Арриэтта, — предупредила Хомили, — он может быть отравленным.

— Вряд ли, — сказал Под — похоже, что они предпочитают иметь нас в живом виде. Хотел бы я знать — почему.