Ползучий плющ, стр. 1

Наташа Купер

Ползучий плющ

Пролог

Она сидела перед тарелкой со скользкой зеленой гадостью. Она знала, что никогда не сможет ее проглотить. И знала, что ей придется это сделать.

Ее руки, прикрытые рукавами сине-белого платья, были все в синяках. Красивое платье, и выглядела она в нем очень мило. Так говорили люди. Некоторые из них говорили, что и она тоже хорошая. Но это ничего не меняло.

Каким-то образом ей нужно съесть эту скользкую гадость, не запачкав платья, и она понимала, что это ей не удастся. Знала. К глазам начали подступать слезы, и она попыталась остановить их, потому что от плача становилось только хуже.

Дверь открылась. Она не посмела поднять полные слез глаза. Смотрела в тарелку и ждала.

– Возьми ложку, – раздался голос.

Руки у нее дрожали, но она повиновалась. Она всегда стремилась делать, что велят, всегда. Просто иногда у нее ничего не выходило, как она ни старалась.

– Зачерпни шпината.

Она набрала немного и поднесла ложку ко рту. От запаха ее замутило, и она поняла, что, как обычно, сожмется горло. Даже приложив все усилия, она не сумеет проглотить содержимое, а если выплюнет, будет только хуже, – так всегда бывало.

– Положи в рот.

Ничего страшнее этого голоса она в своей жизни не слышала, он был гораздо хуже болевших рук. Она не подняла глаз. Но не могла и заставить себя засунуть ложку в рот.

– Положи в рот. Ты знаешь, что будет, если ты этого не сделаешь. Открой рот. Немедленно открой рот!

По мере того, как голос становился все громче и громче, пока не перешел практически на крик, она слегка приоткрыла рот и протолкнула внутрь тонкую блестящую ложку. И тут же прикусила ее зубами. На ложке останутся новые отметины. Она ничего не могла поделать. Она не могла съесть эту скользкую гадость. Голос был прав: она знала, что случится, но не могла это съесть. Онемев от ужаса, она ждала.

Глава первая

Кофе оказался слишком горячим. Как только он обжег ей рот, Триш поняла, что ее ждет: облезшая кожа и превратившийся в наждачную бумагу язык не меньше чем на два дня лишат ее возможности есть что-нибудь более существенное, чем карри с креветками из местного кафе, торгующего навынос.

– Черт.

Она настолько стремилась выкинуть из головы ночные мысли, что, залив гранулы кипятком, сделала огромный глоток, не потрудившись даже размешать неоднородную жидкость. И обожглась напрасно: воспоминания обо всех случаях, над которыми она работала, остались при ней, как обычно, животрепещущие и мучительные.

Наклонившись к крану, чтобы выпить холодной воды, она краем глаза увидела знакомое лицо на экране маленького телевизора, стоявшего на углу кухонного стола. Выпрямившись и держа холодную воду во рту, чтобы смягчить ожог, Триш тыльной стороной ладони убрала упавшие на лицо пряди волос и более внимательно всмотрелась в экран.

Ее кузина Антония Уэблок имела обыкновение периодически появляться в новостях, но странно было видеть ее воскресным утром, когда вряд ли можно ожидать заявления от Сити или Банка Англии, к которым мог потребоваться ее авторитетный комментарий. И что еще более странно – под длинным пальто на ней, кажется, был спортивный костюм.

Триш направилась к телевизору, чтобы прибавить громкости. Ее босые ступни слегка прилипали к прохладному и бездушно-жесткому изумрудно-зеленому покрытию кухонного пола. Это ощущение не понравилось Триш, как только она обратила на него внимание, и тогда же она начала чувствовать какую-то агрессию со стороны этой резкой, яркой, гулкой квартиры, ежемесячно высасывающей с ее банковского счета такие огромные суммы.

– Антония, сюда… я здесь, – услышала Триш несколько разных голосов, когда прибавила звук.

Самолеты, садящиеся и взлетающие на заднем плане, разрешили одну маленькую загадку. Должно быть, Антония в Хитроу, после поездки в Нью-Йорк или Токио, где, возможно, справлялась с кризисом, вызванным неожиданными колебаниями индекса Доу-Джонса или Никкей. Триш улыбнулась было, когда на экране засверкали вспышки десятков фотокамер, потому что знала, как наслаждается Антония своей растущей популярностью, но ее улыбка тут же застыла. Вместо того, чтобы, как обычно, поворачивать голову в разные стороны, давая всем фотографам равную возможность сделать удачный снимок, Антония морщилась, словно резавшие глаза вспышки причиняли боль. Или, возможно, у нее просто болела голова. Напряженное выражение лица вполне могло объясняться именно этим. Триш облизала губы и снова ощутила ожог на языке.

– Когда вы в первый раз услышали о своей дочери? – спросил мужской голос, и над головами возбужденных журналистов к Антонии потянулся микрофон, похожий на длинную, грязно-серую рукоятку швабры.

– О Шарлотте? – пробормотала Триш.

– Я получила сообщение вчера в семь вечера. – Голос Антонии звучал с экрана прерывисто. – По нью-йоркскому времени. Раньше со мной не смогли связаться.

– И действительно нет никаких новостей? – спросила женщина, державшая в руках нелепый старомодный блокнот, по размерам сильно превосходивший кассетные магнитофоны, которыми размахивали все остальные.

– Никаких, – ответила Антония, подняв наконец глаза и устремив взгляд именно в ту камеру, картинка с которой шла на экран Триш, словно чувствовала, что ее троюродная сестра видит ее. Властное лицо Антонии было серым, в глазах застыло тяжелое, настороженное выражение, но она все-таки держала себя в руках. Еще держала.

– В последний раз Шарлотту видели на детской площадке в парке рядом с нашим домом вчера днем, вместе с ее няней, – мрачно проговорила Антония. – Она исчезла около половины четвертого. Связались с семьями всех ее подруг, но никто из них ее не видел. Полиция по-прежнему ищет.

– Нет, – прошептала Триш в гулкое пространство своей квартиры. – Боже, прошу тебя! Нет.

Она знала слишком много – в том-то вся и беда! – и прекрасно понимала, что могло означать подобное заявление. Фотографии из дел, которые вела она сама и ее коллеги, замелькали в мозгу Триш, – эдакий персональный фильм ужасов.

В этом фильме был шестилетний мальчик, похищенный прямо у дома его родителей и найденный убитым и изнасилованным лишь через несколько месяцев. Там была и девочка, года на два старше Шарлотты, которую изнасиловал ее отчим, а затем убил и закопал в соседнем лесу за пару дней до того, как вместе с женой явился в телевизионную студию, чтобы поделиться своим горем. И еще девочка, младенец, избитая родителями, со следами ожогов от сигарет; и хотя она была еще жива, когда попала в руки социальных работников, спасти ее не удалось.

Внимание Триш снова сосредоточилось на находящемся перед ней экране. Тревога за Шарлотту и жалость к Антонии прямо-таки душили ее, и Триш вспомнила, что все же необходимо дышать. Странное ощущение – работаешь легкими, как мехами, заставляешь себя вдыхать через нос и выдыхать через рот, словно прежде этот навык был тебе незнаком.

Шарлотта была единственным ребенком Антонии – мелкая, доверчивая, смешная четырехлетняя девочка с ужасным характером, абсолютно беззащитная и слишком маленькая, чтобы блуждать по Лондону.

– Правда, что пруд прочесали и ничего не нашли? – прокричал один из журналистов, толкавших в кадре Антонию.

Она молча кивнула, снова взглянув с экрана прямо на Триш, которая в свою очередь смотрела на нее, по-прежнему усиленно дыша, словно от этого неустанного, ритмичного втягивания и выдыхания воздуха, на вкус не менее отвратительного, чем ожог во рту, зависела безопасность Шарлотты.

Невыносимо было представить себе любого ребенка, попавшего в такую беду, но когда этим ребенком оказалась Шарлотта, степень ужаса, охватившего Триш, намного превзошла все, испытанное ею до сих пор. Она лишь недавно узнала Шарлотту как личность, а не просто как шумную, трудную дочь Антонии, и на какое-то мгновение Триш эгоистически пожалела, что не осталась в стороне.