Человек, заставлявший мужей ревновать. Книга 1, стр. 37

Расцеловав ее в обе щеки, Раннальдини немного успокоился.

– Переходим к заключительной части, поскольку миссис Гарфилд оказала честь и завернула сюда и в отличие от вас знает партитуру.

Работать с Гермионой было просто кошмаром. За показной безмятежностью скрывался безжалостный эгоизм. Из-за костюмов или акустики всегда был переполох, направленный против оркестрантов или других солистов, распространявшийся везде и всегда, где бы она ни появлялась, и оставлявший всех опустошенными, так как изо всех буквально выжимались комплименты. Но стоило ей открыть рот, звучало безукоризненное пение.

Сегодня, когда она хлопотала, беспокоясь об освещении, ее муж Боб бродил среди оркестрантов и, как мог, их успокаивал. Держа партитуру и жуя яблоко для увлажнения горла, Гермиона слушала, как Раннальдини распекает очаровательную флейтистку, от страха раньше начавшую свою партию.

Ожидая приглашающего к вступлению кивка, Гермиона стояла слева от Раннальдини, как это часто бывало и раньше, когда он делал ее знаменитой во всех столицах мира. Это ко многому обязывало. Она старалась не ради ирисок и жертвовала всем, иногда чертовски раздражая Раннальдини. Но когда открывался рот и раздавался ангельский звук, он забывал все. В свою очередь Гермиона, казалось, любила его только одними огромными карими глазами, благодаря за то, что он молится на ее волшебство.

Оркестр наблюдал за ее чудесными дергающимися ягодицами со смешанным чувством желания и ненависти, но окончание партии встречал аплодисментами и даже криками «браво», потому что она этого ждала.

– Блестяще, миссис Гарфилд, – мерзкий голос Раннальдини мог отражать и глубокие чувства, когда тот был в мирном настроении.

– А что касается сброда, пусть отправляется домой и репетирует. Вот вам партитура, – и, подняв с пола бумаги, он швырнул их в оркестр, едва не задев кларнетистку. – Хоть не ешьте, но если к завтрашнему дню не выучите, в воскресенье я не приду.

И он гордо удалился, оставив оскорбленную Гермиону в пустом ожидании приглашения на обещанный обед у Сан-Лоренцо.

– Что нам делать? – в отчаянии спросил менеджер «Моцарт-холла». – Не можете же вы уволить всех музыкантов?

Боб пожал плечами.

– Раннальдини бушевал здесь только потому, что терпеть не может, когда оркестр с кем-то помимо него хорошо играет. И вот какое дело, – Боб понизил голос, – Сесилия, вторая жена, сейчас в Лондоне. Приехала спеть в «Лючии» в Ковент-гардене. Желая потушить скандал в самом начале, он хочет пригласить ее на обед в «Савое». Она живет в Нью-Йорке. Но когда приезжает, они спят только вместе, и когда сам в Нью-Йорке – тоже.

– А что она любит? – спросила первая скрипка, забыв о похмелье.

– Эта ядовитая змея останавливается в маленьких грязных номерах. Она бы ела мужчин и на завтрак, если бы не сидела постоянно на диете, – Боб затрясся от смеха.

– Вот те на, – произнес уволенный гобоист, воспрянув духом. – А Гермиона знает?

– Господи, конечно же, нет! Зачем ее огорчать? Сесилия вечером будет предположительно в «Багли-холле» на заключительном концерте. Борис Левицки – мастер развлекать, так что положение вещей можно немного улучшить. Я думаю, туда закатятся и Раннальдини, и Гермиона. Причем все прилетят на разных вертолетах.

– Этот малый просто святой, – сказала первая скрипка, когда Боб направился успокаивать Гермиону.

16

«Багли-холл» был респектабельным пансионом, расположенным среди холмов на границе Ратминстера и Глочестершира. Родители, в основном деятели искусств и представители средств массовой информации, выбирали эту школу, считая музыку прекрасным занятием, а отдаленную сельскую местность – идеальной для проживания своих чад. Первое оказалось верно только отчасти после того, как музыкальным воспитателем стал Борис Левицки. Обнаружив угрозу спокойствию жены со стороны Лизандера, встретившегося ей в аптеке, Борис быстренько покинул лондонский «Мет», где был помощником дирижера, и укрылся в сельской местности, чтобы спасти брак.

Борис ненавидел свою должность помощника дирижера, ведь она означала полное бесславие. В его обязанности входило только проведение репетиций и восстановление в памяти музыкантов партитур, а фрак хранился в глубине шкафа, напрасно дожидаясь момента, который, увы, никогда не наступал.

Это, а также безнадежные попытки услышать собственные произведения звучащими или увидеть опубликованными, привели его к роману с меццо-сопрано Хлоей.

Завидуя природному таланту композитора и дирижера Бориса и не терпя духа соперничества у себя в оркестре, Раннальдини способствовал получению им работы в «Багли-холле» еще и потому, что сознавал: его дочь Наташа и сын Вольфи, обучающийся последний год, совершенно не имеют музыкальных способностей, и он надеялся только на учителя, у которого можно что-то перенять.

Вскоре Борис обнаружил, что быть учителем еще хуже, чем помощником дирижера. Наставничество так утомляло, что не оставалось сил на творчество. Ему был тридцать один год, и он остро чувствовал, как уходит время, особенно, когда после падения Берлинской стены Европа наводнилась русскими музыкантами. Его новаторство убывало, и он уже не надеялся достичь признания.

Сегодня концертный зал был заполнен до отказа. Из-за толстых зеленых бархатных занавесей Борис видел Китти, славную, но подавленную отношением падчерицы. Чувственная шестнадцатилетняя девочка, чуть ли не до кровосмешения влюбленная в отца, унаследовала от родителей артистический темперамент, но не талант. У нее был сильный, но неприятный голос. Уверенная в себе, что в общем неплохо, она была нетерпима к критике.

Любимым учеником Бориса был Маркус Кемпбелл-Блэк, умевший играть на фортепиано в семнадцать лет с таким вдохновением, что учить его практически было нечему. Из-за занавеса Борис видел и отца Маркуса, легендарного красавца Руперта. Завлеченный сюда только настоятельными просьбами своей жены Тагги, Руперт рассчитывал уйти пораньше. Ему не хотелось объясняться с бывшей женой Элен, сидящей позади.

Руперт не мог простить ей того, что она не оставила Маркуса в старой школе в Хэрроу. Понимая, что игрой на фортепиано много денег не заработаешь, он долгое время не мог оправиться от шока, когда четыре года назад сын робко объявил о своем желании стать концертным пианистом.

Но сегодня Руперта беспокоили последствия экономического спада. «Венчурер», местная телекомпания, директором которой он являлся, объявила о своем кризисе. Торговля чистокровными лошадьми тоже пришла в упадок. И наконец, он провел целую ночь около больной кобылы, у которой был шанс победить на 4 Гинеях» и эпсомских скачках для трехлеток, и теперь ему хотелось к ней вернуться.

Его одного не втянули в суматоху, вызванную звонком Раннальдини Наташе, сообщавшего, что он обязательно посетит концерт. Родители и педагоги заволновались – ведь их чадам неожиданно представлялся случай выступить перед маэстро. Сами ученики были больше возбуждены присутствием Джорджии Магуайр и Гая Сеймура, ставших легендарными после выпуска «Рок-Стар». Наташа Раннальдини, считавшая себя жертвой развода матери и отца, любила «Рок-Стар» как самую прекрасную песню и причину меньшей популярности в «Багли-холле», чем у Флоры Сеймур, видела в отсутствии таких счастливых родителей, как Гай и Джорджия. С удивлением узнав, что они прибыли вместе с игнорируемой ею мачехой, она теперь старалась заставить себя заговорить с Китти ради знакомства со знаменитой четой.

– Стыдно за вашего отца, не приехавшего послушать пение, – сказал Гай.

– Он будет, – из-под тяжелых век Наташа бросила злобный взгляд на Китти. – Только что звонил и сообщил, что в пути.

На какую-то секунду Гаю показалось, что Китти сейчас рухнет в обморок, может, вспомнив, что не включила отопление или не постелила чистые простыни в спальне Раннальдини или в своей на случай, если он соизволит провести с ней ночь. Да и для ужина ничего не было приготовлено, а сторожевые собаки находились в долине с псарями. Раннальдини же нравилось, когда его встречала свора.