Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами, стр. 59

— Это больше того, что я в состоянии сказать вам, друзья. Обитатели разных стран света имеют разную кожу, и среди людей с одинаковым цветом кожи встречаются множество оттенков. Есть бледнолицые, белизной тела не уступающие лилии, а есть бледнолицые настолько темные, что их трудно отличить от чернокожих. Правда, этому сильно способствует солнце; но, с солнцем или без оного, бледнолицый никогда не станет краснокожим, а краснокожий — бледнолицым.

— Правильно, это не устаем повторять и мы, индейцы. Маниту сотворил нас разными; значит, он не предполагал, что мы будем охотиться в одном лесу, — откликнулся Питер, никогда не упускавший случая лишний раз внушить своим сторонникам, что змею необходимо раздавить в самом зародыше.

— Это не дано знать ни одному из смертных, — ответил пастор Аминь. — Не приди мой народ на этот континент, я бы не мог проповедовать слово Божье на берегах этих озер. Но сейчас я буду говорить о великом предании. Великий Дух поделил людей на народы и племена. Затем он один из народов выбрал для выполнения своих целей. Бледнолицые называют евреями людей этого народа — любимца, долгое время бывшего богоизбранным. Маниту провел их через пустыню и помог достичь страны обетованной, где разрешил им жить много зим. Этому народу надлежало одержать большие победы — добиться торжества истины и закона над грехом и смертью. Со временем…

В этот миг один из молодых вождей поднялся, сделал рукой предостерегающий знак и, быстро пересекши круг, скрылся в проходе, где пролегало русло родника. Через минуту он возвратился и вывел в центр круга индейца, в котором по одежде и вооружению все немедленно узнали гонца. Он, конечно, явился с важными новостями, но ни один из сидящих не вскочил на ноги и не заговорил, желая как можно скорее узнать, что случилось.

ГЛАВА XVII

Хотя прибытие гонца явилось полной неожиданностью, оно почти не нарушило спокойствия, господствовавшего на этом суровом сборище. Сначала были слышны его приближающиеся шаги, затем молодой вождь ввел гонца в центр круга, где на него падал отсвет костра, а сам сел на свое место. Гонец был оттава, и шел он, очевидно, издалека и спешил. Наконец он заговорил; никто не задал ему ни одного вопроса, ни на одном лице не выразилось любопытство или нетерпение.

— Я пришел сообщить вождям, что произошло, — промолвил гонец. — Наш Великий Отец из Квебека послал своих молодых воинов против янки. Краснокожие воины тоже были там — сотни краснокожих воинов. — Тут среди вождей возник еле слышный шепоток. — Тропа войны привела их в Детройт. Он пал.

Шепот перешел в ублаготворенное бормотание, пробежавшее по всему кругу: в то время Детройт был самым важным форпостом американцев на Великих озерах. Индейцы многозначительно переглядывались, глаза их выражали удивление и радость. Вождь из числа более пожилых не выдержал и задал вопрос, который у всех вертелся на языке:

— Сколько скальпов бледнолицых взяли наши молодые воины?

— Мало, так мало, что их и не стоило считать. Я не видел ни одной палки с таким количеством зарубок, чтобы индейцу было приятно взглянуть на нее.

— Неужто наши воины отступили и предоставили поле боя воинам из Квебека?

— Боя не было. Янки сдались в плен без единого выстрела. Пленных вели в селениях невиданное множество, и они ничем не вызывали одобрения у своих врагов.

Темное лицо Питера на миг осветилось жестокой радостью. Возможно, он стал жертвой того же заблуждения, которое получило широкое распространение среди жителей Старого Света на какое-то время, особенно же в самом начале двух последних войн Республики: тогда янки понесли сокрушительные поражения, которые заставили очень многих европейцев впасть в роковую ошибку — считать Джонатана note 135 всего-навсего «лавочником». Да, в каком-то смысле он заслужил это прозвище; но среди товаров «лавочника» находилось и оружие, которым он благодаря ясной голове, смелому сердцу и умелым рукам научился владеть, как, пожалуй, мало кто до него. Даже сейчас, когда пишутся эти строки, блистательные успехи вооруженных граждан нашей страны, восхитившие всю Европу, стали для населения последним наглядным примером, чего могут добиться массы; именно урок, преподанный «лавочником» Джонатаном, побудил их с редкостной для истории этих стран решимостью и упорством выступить против регулярных воинских частей своих правителей. Было бы счастьем, трижды счастьем, если бы те, кто выйдет из этой схватки победителем, не злоупотребили обретенной властью, а действовали сообразно практическому разуму, т. е. не гонялись за несбыточными политическими прожектами, которые неизбежно затягивают их последователей в трясину нереальных фантастических планов. Европейские народы, видимо, задались сейчас великой целью — искоренить злоупотребления, направить государственную машину на путь справедливости и экономии, а главное — научиться различать, что есть истинное благо для людей и их прав, а что — всего лишь выводы из безумных, беспочвенных тезисов политической экономии.

Вернемся, однако, к Питеру. Можно предположить, что по своему глубокому невежеству он решил, будто слабая оборона Детройта американцами облегчит его великую задачу — уничтожение всех белых. Многие вожди обратились к гонцу, желая выяснить все подробности, и он достаточно разумно и четко сообщил нужные сведения. Повторять их на страницах нашей книги нет надобности — описываемые события происходили не так давно, да и получили широкое освещение в исторической литературе. Когда гонец закончил свой рассказ, вожди поднялись, порушив круг, чтобы с большим удобством обсудить происшедшее. Некоторые из них не скрывали своего презрения к «янки»: вот уже три их форпоста пали один за другим, почти не оказывая сопротивления. Детройт, самый сильный из них, находившийся к тому же под защитой регулярных частей, и вовсе покрыл позором американский народ: падение этого важнейшего опорного пункта, по-видимому, открыло всю северо-западную границу страны для набегов и грабежей со стороны краснокожих.

— Что думает по этому поводу мой отец? — спросил Медвежий Окорок Питера, стоявшего в окружении троих или четверых индейцев — самых важных лиц на этом костре Совета. — Укрепила ли эта новость его сердце?

— Мое сердце всегда крепко, когда видит перед собой эту задачу. Маниту долго взирал мрачно на краснокожих, но сейчас его лик просветлел. Облако сбежало с его лица, и мы вскоре снова узрим его улыбку. Ее видели наши отцы, ее увидят наши сыновья. Охотничьи земли опять станут нашими, оленина и мясо бизона заполнят вигвамы. «Огненная вода» утечет вслед за теми, кто принес ее к нам, и краснокожий вновь станет счастлив, как в стародавние времена.

Подобная призрачная мечта о счастье именно в наши дни увлекает все умы, ей посвящаются тома сочинений и бессчетные теории. Появляются и будут появляться впредь тысячи прожектов, обреченные на то, чтобы со временем потерпеть неудачу; в них вскрыты ошибки людей, но не указано, как устранить порождаемое ими зло. И не пытайтесь искать причину этого в том, будто милосердное Провидение не просветило наш разум и не указало нам путь к счастью сейчас и в будущем; истинная подоплека заключается в том, что самомнение человека по своей силе не уступает его невзгодам и гордыня не позволяет ему извлекать из происходящего те уроки, которые преподает нам высшая безошибочная мудрость и бесконечная любовь. Если бы современные знатоки политической экономии, реформаторы и революционеры всевозможных мастей отказались от своих спекуляций и обратились к этим общеизвестным рецептам, которые, зная, мало кто применяет на практике, они нашли бы выход из любой критической ситуации, а главное — открыли бы для себя великую тайну, недоступную им в их философии из-за безмятежности их сознания. Только таким путем свершится великая реформа, столь необходимая миру. Можно объявить свободу печати, но те, кто усмотрит в этом завоевании залог победы, быстро убедятся на своем опыте, что они променяли шило на мыло: хорошо воспитанного монарха благородных кровей — на безжалостного вульгарного тирана. На место правителей, веками утверждавших, что искусство правления передается по мужской линии старшему в роду, они могут привести к власти патриотов не по рождению, а по профессии, и потом без конца поражаться тому, что любовь последних к родине равнозначна их любви к себе. Они могут написать хартии, заменяющие дарованное свыше право королей на власть, но со временем убеждаются, что речи, договоры, подписи, печати мало влияют на политику власть предержащих и на нужды народов.