Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами, стр. 47

Всего один-единственный раз за время неспешного плавания по Каламазу бортник заметил в поведении Питера нечто, пробудившее его прежние опасения. На четвертый день путешествия, когда все отдыхали после утомительного «переката», наш герой заметил, как дикарь обводит взглядом лица белых с таким дьявольским выражением, что сердце бортника даже забилось быстрее. Это было выражение, какого бортник еще не видел в глазах человеческих. По сути дела, он увидел лицо Питера в одну из тех минут, когда подавленное пламя вулкана, вечно бушевавшее в его груди, вырвалось наружу; в эти мгновенья память рисовала ему живые сцены насилия и обид, которые белые люди так легко забывают по причине своего комфортабельного существования и уверенные в своих силах. Но взгляд, как и впечатление, которое он произвел на Бурдона, угас слишком быстро, и тот, кому он мог послужить самым грозным предостережением, тут же о нем позабыл.

Ничего удивительного не было и в том, что Марджери просто-напросто привязалась к Питеру и часто выказывала вождю чувства и внимание, какие подобает дочери проявлять к родному отцу. Причиной тому было благородное и галантное поведение этого странного дикаря. Индейский воин всегда сохраняет величественные и полные достоинства манеры, что является одним из свойств этой расы, но он крайне редко утруждает себя проявлением вежливости со скво. Без сомненья, эти люди знают чувство гуманности и любят своих жен и детей, как и все другие; но их воспитание направлено на то, чтобы скрывать подобные чувства, так что посторонний наблюдатель редко их замечает. Но у Питера не было ни жены, ни детей, или, если они где-нибудь и были, никто не ведал, где их искать. Эту часть его жизни окутывал такой же густой покров, как и прочие.

Когда он охотился, перед ним открывались возможности проявить по отношению к женщинам мужское внимание, предлагая им самые вкусные кусочки добытой дичи, показывая наиболее замечательные индейские способы приготовления мяса, сохраняющие его вкус и питательность. К этому он прибегал поначалу редко, да и то чтобы лучше скрыть свои цели; но день ото дня, час от часу, особенно с Марджери, он становился все менее замкнутым, все более искренним. Непритворная мягкость, доброта и другие милые черты ее характера, сочетание силы с женственностью и смелости с детской жизнерадостностью, несмотря на все его усилия устоять перед очарованием Марджери, судя по всему, завоевали сердце этого дикаря, почти не знавшего жалости. Может статься, что и красота Марджери сыграла свою роль, пробудив столь непривычные чувства в сердце непреклонного воина. Мы не утверждаем, что Питер питал чувства, которые сродни любви: на это он был практически неспособен; но мужчина может испытывать к женщине нежное и уважительное чувство, абсолютно свободное от страсти. Такое чувство Питер, несомненно, испытывал с некоторых пор к Марджери, и так как подобное порождает подобное, как деньги идут к деньгам, нет ничего удивительного в том, что и сама девушка испытывала все больше доверия и проявляла все большую симпатию к ужасному индейцу.

Но все эти перемены чувств, как и изложенные нами небольшие происшествия, совершались далеко не сразу. День проходил за днем, и каноэ по-прежнему прокладывали путь по извилистому руслу Каламазу, с каждым новым закатом оставляя позади все более длинный отрезок ее прихотливого течения, отделявший путников от глади озера Мичиган. Бурдону приходилось не раз подниматься и спускаться по реке, и он служил лоцманом маленького флота, хотя работали все, даже миссионер и чиппева. В подобных походах физический труд не считался неприличным для воина, и Быстрокрылый Голубь орудовал веслом и шестом так же охотно и с такой же ловкостью, как и любой участник экспедиции.

Только на одиннадцатый день после того, как они покинули устье, путники подошли к небольшой заводи, где бортник обычно оставлял свою лодку, когда работал на прогалинах. Медовый замок был виден как на ладони, мирно красуясь в безмятежном одиночестве, и Хайф, который, попав в знакомые места, опередил всех и прибежал сюда еще накануне вечером, стоял на берегу и приветствовал своего хозяина и его спутников. До заката солнца оставалось несколько минут, когда путешественники причалили к берегу, и прощальные лучи великого светила скользили по земле, озаряя мягким светом кусты и разнотравье. Насколько бортник мог судить, в его отсутствие сюда не захаживал даже медведь. Поднявшись к своему жилищу, проверив запоры и заглянув в хижину, в кладовую и прочие помещения, Бурдон убедился, что все оставленные им вещи целы и что нога человека — он едва не сказал «лапа зверя» — последние две недели не ступала в его владения.

ГЛАВА XIV

После прибытия нашего отряда в Медовый замок, или Castel Miel, как Бурдон называл свой дом, целая неделя прошла в трудах и заботах. Странникам надо было разместиться, а маленькое строение было решительно непригодно для этой цели. Оно было отдано в распоряжение женщин, и они устроились там с относительными удобствами, а приготовление пищи, трапезы и даже ночевки, поскольку это касалось мужчин, проходили под сенью деревьев. Но вскоре была сооружена новая «шэнти», которая несколько уступала Медовому замку в законченности и прочности, но вполне удовлетворяла нуждам привычных к лесной жизни странников. Удивительно, насколько люди, заброшенные в западную глухомань, способны обходиться малой толикой тех удобств, которые цивилизация приучила нас считать необходимыми. Женщина, чья нога с самого детства ступала лишь по добротным коврам, чья жизнь проходила среди всех тех предметов обихода, какие нам могут доставить богатство и искусство, вдруг в одночасье меняет саму свою природу, не говоря о привычках, и часто оказывается героиней, когда мы имели все основания ожидать от нее только капризов. Жизнь в наше время предоставляет нам множество подобных ситуаций, равно как и большой набор разнообразных опытов другого рода, и мы можем припомнить сотни примеров, когда женщины, рожденные и взлелеянные в богатстве и изобилии, с легкой душой покидали родные места, свои шелка и атласы, китайский фарфор и столовое серебро, красное дерево и брюссельские кружева и бодро следовали за своими отцами и мужьями в дикую глушь, где приходилось соперничать с дикарями, частенько ради хлеба насущного, а в конечном итоге — за владение землей.

Но что касается Дороти и Цветика, то говорить о таких разительных переменах не было необходимости. У них было достаточно времени привыкнуть к условиям куда более суровым, чем нынешние. Обе были привычны к работе — той, что (благодарение Богу!) выпадает на долю всякой американской женщины — а это значит — под крышей дома, который она должна сделать безукоризненно чистым, удобным и приветливым. Они были умелыми и добросовестными хозяйками, насколько позволяли их скромные средства; и бортник заметил наполовину польщенной, наполовину смущенной Марджери, что этому дому не хватало только присутствия такой девушки, как она, чтобы он сделался достойным короля! Кстати, и вкус пищи невообразимо улучшился! Не говоря уж о чистоте, вкус оленины стал куда приятнее, пироги — пышнее, а свинина не плавала в жиру. Раз уж мы коснулись вопроса о жире, хотелось бы, чтобы чувство справедливости позволило нам провозгласить его исчезновение из американской кухни; пусть не бесследное исчезновение, но хотя бы некоторую умеренность в употреблении сего способствующего тучности продукта, соответствующую разумному и здоровому вкусу. По правде говоря, в этом отношении рука у Дороти была щедрая, но прелестная Марджери выгодно от нее отличалась. Откуда взялась такая разница в кулинарных приемах, мы не в состоянии yгадать; однако дело обстояло именно так. В цивилизованное мире есть две весьма респектабельные державы, с которых мне кажется, ни один разумный человек не стал бы брать пример в области кулинарии: это Германия и страна отцов пилигримов.