Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами, стр. 16

ГЛАВА V

Он был из тех, которых слава любит,

Тебе ж далеко до нее:

Ведь это спесь, что страны губит,

Так что набрось свое тряпье.

Шекспир

Каноэ спустилось к устью реки только на третий день плавания, уже к вечеру. Путники припозднились не столько из-за дальности расстояния, сколько из-за многочисленных препятствий, подстерегавших их в пути. По мере того как они приближались к месту, где Гершом покинул свою жену и сестру, Бурдон подметил в поведении своего спутника признаки беспокойства о благополучии двух женщин, более того, даже нечто вроде лихорадочного волнения при мысли, что с ними могло что-то стрястись, и это свидетельствовало о доброте сердца этого человека, невзирая на сомнения в его рассудительности и преданности, которые поневоле приходили на ум — ведь он оставил их одних в такое неспокойное время.

— Вот незадача! Похоже, у человека голова варить перестает, когда он напьется, — сказал Склад Виски, когда каноэ обогнуло последнюю луку и взору открылась хижина, — а то разве взбрело бы мне в голову бросать их на произвол судьбы в таком захолустье! Хвала Господу! — по крайней мере, шэнти на месте, да и дымок над ней курится, если глаза меня не обманывают! Посмотри, Бурдон, а то мне глаза что-то застит.

— Дом на месте, и дымок над ним есть, ты прав.

— Утешил ты меня! — воскликнул проштрафившийся муж и брат с глубоким вздохом, словно камень свалился у него с души. — Да, утешительное зрелище! Раз огонь горит, значит, кто-то его разжег; а в это время года огонек говорит, что найдется и кое-что к обеду. Боюсь, Бурдон, что я оставил своих женщин вовсе без припасов, хотя, к стыду своему, никак не припомню, была у них еда или нет.

— У того, кто пьет, Гершом, обычно отбивает память.

— Твоя правда — да, ты прав. Хотел бы я, чтобы это было не так, да только чем крепче спиртное, тем слабее разум, им вместе не по дороге…

Гершом внезапно смолк; весло выпало у него из рук, словно его сразила внезапная слабость. Бортник понял, что его поразила в самое сердце какая-то неожиданность, и стал искать причину, вызвавшую столь бурные чувства. С живостью оглядевшись вокруг, Бурдон увидел женскую фигуру, стоявшую на возвышенном месте, откуда река и ее берега были видны на далекое расстояние; женщина явно следила за приближающимся каноэ.

— А вот и она, — сказал Гершом вполголоса, — моя Долли; там она и стояла, побьюсь об заклад, большую часть времени, пока я был в отлучке: ждала, не увидит ли издалека жалкую образину своего беспутного муженька. Такова женщина, Бурдон; и прости мне Господь, что я позабыл про женскую натуру, когда был обязан помнить. Ну да кто из нас без греха, и я думаю, что грешил не больше, чем иные-прочие.

— Какое отрадное зрелище, Гершом, и я готов почти что считать тебя своим другом! Человек, о котором женщина так тоскует, за которым женщина — нет, женщины, ты же говорил, что у тебя еще есть и сестра, — пошли чуть ли не на край света, — такой человек хоть чего-то стоит. А ведь она плачет — должно быть, от радости, что ты вернулся.

— А чего еще ждать от Долли — она каждый раз встречает меня слезами, так было, так и будет, — отвечал Гершом, едва не задохнувшись от усилия справиться со своими чувствами. — Подгони-ка лодку к берегу, дай мне сойти. Надо подняться, сказать пару добрых слов бедняжке Долли; а ты греби дальше, скажи Цветику, что я скоро буду.

Бортник молча выполнил просьбу, бросив заодно несколько любопытных взглядов в сторону его жены, чтобы узнать, какова женщина, ставшая спутницей жизни Склада Виски. К его удивлению, Дороти Уоринг была одета не просто прилично, а мило и опрятно, словно уделяла большое внимание своей внешности, с надеждой ожидая возвращения непутевого и незадачливого муженька в их лесную обитель. Это все, что Бурдон успел заметить мельком, пока его спутник высаживался на берег, потому что разглядывать ее дольше ему мешала учтивость. Пока Гершом поднимался на высокий берег навстречу жене, Бурдон отогнал лодку дальше и причалил прямо напротив рощицы, где стояла шэнти. Возможно, причиной было то, что он долгое время не видел ни одной представительницы женского пола, в особенности же тех, кто еще не расстался с ореолом юности, — но только существо, представшее перед ним, показалось бортнику гостьей из другого мира, спустившейся в привычную ему земную жизнь. А так как это и была Марджери Уоринг, которую большинство ее знакомых неизменно звали Цветиком и которой предназначена одна из главных ролей в этой легенде о «прогалинах в дубровах», нам кажется уместным дать краткие сведения о ее возрасте, одежде и наружности — о такой, какой она была, когда Бурдон впервые ее увидел.

Чертами лица Марджери Уоринг напоминала своего брата, фамильное сходство проглядывало и в цвете ее лица, и в оттенке волос. Несмотря на жизнь под открытым небом, когда лучи солнца отражались и от глади озера, ее кожа сохраняла чистую, прозрачную белизну, которую легче сыскать в гостиных и уж никак не ожидаешь увидеть в лесной глуши; а нежный оттенок ее губ, щек и, чуть в меньшей степени, подбородка и ушей даже умелый художник затруднился бы с точностью передать на полотне. Черты ее лица поражали теми же скульптурными очертаниями, как и черты брата, — но только в ее лице, вдобавок к более мягкому выражению, свойственному полу и возрасту, совершенно отсутствовали даже намеки на какие бы то ни было физические или моральные недостатки, которые наносили бы ущерб совершенству и очарованию этого личика. Глаза у нее были голубые, а волосы можно было смело назвать золотыми, если только это слово применимо к девичьим волосам. Постоянное движение, перемена мест и жизнь на свежем воздухе сделали эту прелестную девушку не только здоровой, но и пышущей здоровьем. Однако в ней не было и следа грубости, вообще никаких признаков, выдававших ее трудовую жизнь, разве что руки — это были руки девушки, которая не жалела себя, когда могла помочь по хозяйству. Как раз в этом отношении, быть может, бродячая жизнь братца даже пошла ей на пользу, избавив от многих обязанностей, которые выпадают на долю девушек ее круга. В Марджери Уоринг мы находим удачное сочетание нежного сложения и физической энергии, чаще встречающееся среди простых американских девушек, чем среди представительниц почти всех остальных наций; да и среди юных американок, которых жизнь не заставляет трудиться, таких, как Марджери, немного.

Когда она увидела незнакомца, на ее прелестном личике выразились разом удивление и радость; она была удивлена, что Гершом кого-то повстречал в здешнем безлюдье, и обрадовалась, приметив, что это белый человек и, судя по всему, непьющий.

— А вы — Цветик, — сказал бортник, беря в свои руки ручку слегка смущенной девушки, но так почтительно и дружески, что та и не подумала отнимать руку, хотя и засомневалась, прилично ли так вести себя с совершенно чужим человеком, —

Цветик, о котором Гершом Уоринг говорит так часто и с такой нежностью?

— Значит, вы — друг моего брата, — сказала Марджери, улыбаясь такой чудесной улыбкой, что Бурдон в полном восхищении не сводил с нее глаз. — Мы так рады, что он вернулся домой! Мы с сестрой note 50 провели здесь пять жутких ночей, совсем одни, и нам под каждым кустом чудился краснокожий!

— Все опасности позади, Цветик: но здесь затаился еще один враг, с которым надо расправиться.

— Враг! Здесь никого нет, только Долли да я. К нам никто не заходил с тех пор, как Гершом отправился искать бортника, услыхав, что тот живет на прогалинах. Это вы — тот самый бортник?

— Я самый, прелестный Цветик; и я повторяю, что здесь, в вашей собственной хижине, затаился враг, которого надо сыскать.

— Нам никакие враги не страшны, кроме краснокожих, а их мы ни разу не встречали здесь, на реке. Как зовут врага, которого вы так боитесь, и где он прячется?

вернуться

Note50

… с сестрой… — В романе автор употребляет слово «sister» («сестра») как сокращение от «sister-in-law» («невестка», то есть «жена брата»).