«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны, стр. 55

— Я уверен, что мы скоро настигнем ее, — задумчиво промолвил Ладлоу. — Вахтенный, подайте мне бинокль.

Трисель внимательно наблюдал за своим молодым начальником, пока тот разглядывал бригантину, и ему показалось, что, когда Ладлоу отложил бинокль, на его лице было написано сильное неудовольствие.

— Ну как, обнаруживает ли негодяй готовность сдаться на нашу милость, сэр, или же он продолжает упорствовать в своем неповиновении?

— На носу бригантины стоит тот самый наглец, который так дерзко просился к нам на «Кокетку», и, видно, чувствует себя ничуть не хуже, чем тогда, когда с таким нахальством издевался над нами!

— Бродягу с океана сразу видать; еще когда он в первый раз приблизился к нашему судну, я подумал: вот прибыль для казны ее величества. Вы правы, сэр, он и впрямь наглец! Такая дерзость разложила бы нам всю команду, хотя бы каждый второй у нас был офицер, а все остальные — священники. А на шканцах он занимал столько места, сколько не займет целая рота, и клотик не сидит так плотно на брам-стеньге, как шляпа у него на голове. Нет, этот парень не питает почтения к флагу! Помните, на закате я спустил вымпел, да так, что он, можно сказать, хлестнул прямо по его нахальной роже, это должно было послужить ему предостережением. И что ж вы думаете? Он принял это, как голландец принимает сигнал: ответа, мол, ждите с очередной вахтой. Вот отшлифовать бы его хорошенько на баке военного судна, тогда из разбойника он бы живо превратился в философа, которого куда угодно пустить можно, кроме разве рая небесного.

— Они уже поставили новый лисель-спирт и сейчас повернут к берегу! — воскликнул Ладлоу, прерывая сбивчивую речь штурмана.

— Вот погодите-ка, пусть только засвежеет, — возразил Трисель, чье мнение о бригантине то и дело менялось, борясь с профессиональной гордостью, — мы тогда не дадим ему передышки и посмотрим, на что годится его бригантина. Вон там, с наветренного борта, я вижу зеленую воду, а того и гляди, налетит шквал. При таком прозрачном воздухе небо отлично видно. Норды гонят туман прочь от берегов Америки, море и суша сияют, как рожа у школьника, покуда после первой порки ее не омрачат слезы. Я знаю, вы плавали в южных морях, капитан Ладлоу, ведь мы с вами служили прежде на одном крейсере, но я не знаю, доводилось ли вам ходить через Гибралтар и видеть голубые воды и горы Италии.

— Я ходил в крейсерское плавание против берберийцев, когда был еще юнцом, и по одному делу мы побывали на северном берегу.

— Как раз о северном береге я и говорю! От скалы, что стоит у входа в пролив, и до самой Мессины я все видел собственными глазами. В тех краях довольно всяких плавучих и береговых ориентиров. А здесь мы у самых берегов Америки, до нее каких-нибудь восемь или десять лиг к северу да лиг сорок до того места, откуда началась погоня, а вот поди ж ты, если бы мы не отплыли так недавно да не цвет воды и промеры глубины, можно бы подумать, что мы посреди Атлантического океана. Много хороших судов наскочило здесь на мель, прежде чем капитан успевал сообразить, где он; а там плывешь себе и все время видишь гору как на ладони, и только через сутки открывается город у ее подножия.

— Природа возместила этот недостаток: у берегов Америки течет теплый Гольфстрим, неся с собой водоросли, которые предупреждают моряка, что берег близко; да и лот укажет дорогу в самую темную ночь — ведь дно здесь более пологое, чем иная крыша, начиная с глубины в сто саженей и до самого песчаного берега.

— Я сказал — много хороших судов, капитан Ладлоу, но не хороших мореходов. Нет, нет, настоящий моряк всегда отличит мель от фарватера, а риф — от глубокого дна. Но, помнится, однажды мы шли в Геную и упустили время для обсерваций, а тут, как на грех, задул мистраль note 128. Выходило, что к берегу мы подойдем ночью, и тем важнее было для нас определиться. Я часто думал, сэр, что океан совсем как жизнь человеческая — впереди ничего не видно да и за кормой ничуть не яснее. Многое множество людей очертя голову спешит к своей погибели, многое множество судов несется прямо на рифы под напором ветра. Кто знает, вдруг завтра случится туман, а в нем ничего не видать, хоть глаз выколи, да и сейчас-то нам немногим лучше, чем в тумане: все глаза проглядишь, да немного увидишь. Так вот, я и говорю, шли мы своим курсом, и ветер был прямо в корму, свежий, вот как сейчас: потому что французский мистраль — родной брат нашего американского норда. Мы шли под грот-брамселем без лиселей, подумывая о глубокой удобной гавани в Генуе, а солнце вот уже целый час как село. Но только судьба была к ним милосердна, потому как мистраль не продержался долго и горизонт прояснился. Чуть-чуть северо-западнее мы увидели снеговую вершину горы, а малость юго-восточнее — еще одну. Самый быстроходный крейсер во флоте королевы Анны не мог бы добраться до них за целый день, а мы видели их так ясно, будто стояли на якоре у самых их подножий! Взглянув на карту, мы живо определились. Первая гора была в Альпах, как их называют, а другая — на нагорьях Корсики, и обе совсем белые в самый разгар лета, как голова восьмидесятилетнего старика. Понимаете, сэр, нужно было только сориентироваться по компасу, чтобы установить свое местонахождение с точностью до лиги или двух. Поэтому мы шли до полуночи, а потом легли в дрейф и уже на рассвете стали искать свою гавань…

— Бригантина снова легла на другой галс! — воскликнул Ладлоу. — Они непременно хотят выйти на мелкую воду!

Штурман оглядел горизонт и решительно указал на север. От Ладлоу не укрылось его движение, и, повернув голову, он мигом понял, что оно значит.

Глава XXI

Хотя наши чувства и восстают против этого, нет истины более достоверной, чем та, что шторм почти всегда налетает с подветренного борта. Порой буря многие часы свирепствует где-нибудь неподалеку от того места, где ей предстоит утихнуть, а в другом месте, которое гораздо ближе к ее источнику, все еще тихо и спокойно. Кроме того, по опыту известно, что шторм во много раз свирепей там, где он действительно начался, нежели там, откуда он, как может показаться, пришел. Восточные штормы, столь часто посещающие берега нашей республики, бушуют в заливах Пенсильвании и Виргинии или у побережья Северной и Южной Каролины за целые часы до того, как об их существовании узнают в более восточных штатах, и тот же самый ветер, который имеет силу урагана близ Гаттераса, стихает до ветра средней силы в Пенобскоте.

Ветры так могущественны и действие их окружено такой тайной, что моряки во все времена связывали с ними множество суеверий. Отношение к капризам этой изменчивой стихии зависит от степени людского невежества. Даже нынешние моряки не избавлены от этой слабости. Беспечному юнге не миновать нагоняя, если кто-нибудь услышит, как он свистит во время шторма; даже офицер порой не в силах скрыть свое беспокойство, если в опасную минуту он увидит какое-нибудь нарушение морского обычая. Он оказывается в положении человека, который слушал рассказы о сверхъестественных явлениях затаив дыхание, хотя наставники и учили его пренебрегать ими, а теперь, вынужденный волей-неволей вспомнить о них, должен призвать на помощь разум, чтобы заставить молчать чувства, которым он не решается верить.

Трисель, однако, обратил внимание своего молодого начальника на небо, побуждаемый скорее разумом опытного моряка, чем каким-либо из тех чувств, о которых мы сейчас говорили. Над водой вдруг появилось облако, ощетинившееся длинными, острыми зубцами, которые придавали ему, как говорят моряки, штормовой вид.

— А парусов у нас, пожалуй, многовато! — заметил штурман, после того как оба они внимательно рассмотрели облако. — Штормяга не терпит парусины: ему по вкусу лишь голые мачты!

— Надеюсь, это заставит бригантину убавить парусов, — отозвался капитан. — Мы-то будем держаться до последнего, а вот ему скоро придется послать людей на реи, иначе, когда налетит шквал, его маленькой команде не справиться.