Майлз Уоллингфорд, стр. 93

Меня забавляло, как искренне Марбл возмущался этими маленькими примерами недостатка национального чувства у его соотечественников. Он не собирался держать язык за зубами; и многие годы он высказывал свое мнение о том, как гражданин Америки лишился судна и груза и не надеется на возмещение ущерба, с прямотой, которая делала честь его чувству справедливости, но отнюдь не благоразумию. Что касается меня, то я, как было сказано выше, даже не пытался добиться справедливости. Я понимал всю безнадежность таких попыток; «Рассвет» и его груз сгинули вместе с сотнями других судов и грузов в политической бездне, которая разверзлась после объявления войны 1812 года.

Мне не очень приятно говорить на эту тему. Я бы с радостью не затрагивал ее вовсе, ибо мой случай доказывает, что объединение политических сил в нашей стране не удалось; но ничего нельзя добиться, утаивая правду. Пусть читатель задумается о прошлом, — может быть, от этого будущее изменится к лучшему и гражданин Америки в действительности получит некоторые из тех прав, которыми он так привык гордиться. Если бы сокрытие правды приносило хоть какую-нибудь пользу, я бы с радостью умолк, но болезни в теле политическом требуют смелого и мужественного лечения даже в большей степени, чем недуги физические. Я помню тон заметок, опубликованных в газетах торговых городов на тему недавнего договора с Францией, — это один из самых чудовищных примеров несправедливости и неуважения к праву, которые знает история, и, признаюсь, у меня нет надежды на сколько-нибудь заметные положительные перемены.

Отделавшись от полковника номер два, мы с Марблом пошли дальше. По дороге нам встретилось несколько моих знакомых, но никто из них не узнал меня в моем теперешнем наряде. Это меня нисколько не огорчало, ибо мне надоело рассказывать историю моих бедствий, и я был бы рад несколько дней походить инкогнито. Но Нью-Йорк в 1804 году был сравнительно небольшим городом, и там знали в лицо всех, кто был сколько-нибудь заметной фигурой. Поэтому я, в сущности, не надеялся долго оставаться неузнанным.

Мы брели по улице Святого Павла — в то время роскошному кварталу города, где было построено несколько домов в новомодном претенциозном стиле. На веранде одного из этих патрицианских домов, как теперь стало принято говорить, я заметил одетого по последней моде человека, который ковырял в зубах с видом, возвещавшим о том, что это хозяин дома. Едва мы поравнялись с этим человеком, как тот вскрикнул от удивления и произнес имя моего помощника. Мы остановились. Это был Руперт.

— Марбл, голубчик, какими судьбами? — воскликнул наш старый товарищ по плаванию, спускаясь со ступенек с этаким вальяжным, полурадушным-полуснисходительным видом и протягивая руку, которую Мозес схватил и пылко пожал. — Ты напомнил мне старые времена и соленую воду!

— Мистер Хардиндж, — отвечал мой помощник, который и не подозревал о неприглядных качествах Руперта, разве что о его безразличии к морю. — Я очень рад видеть вас. А ваш отец и красавица сестра тоже здесь живут?

— Нет, старина Мозес, — отвечал Руперт, по-прежнему не глядя в мою сторону. — Это мой собственный дом, в котором я был бы рад принять тебя и познакомить с моей женой, которая к тому же твоя старая знакомая — мисс Эмили Мертон, — дочь генерала Мертона из британской армии.

— Черт бы ее побрал, эту британскую армию! И британский флот тоже! — с чувством воскликнул Мозес, забыв о приличиях. — Если бы не он, наш старый друг Майлз был бы теперь богатым человеком.

— Майлз! — повторил Руперт с изумлением более естественным, чем обычные его проявления чувств. — Значит, это правда и ты не погиб в море, Уоллингфорд?

— Я жив, как видите, мистер Хардиндж, и рад возможности осведомиться о вашем отце и сестре.

— Оба они в добром здравии, спасибо; особенно старый джентльмен будет рад видеть тебя. Он очень переживал, когда на тебя посыпались несчастья, и старался как мог, чтобы предотвратить этот прискорбный случай с Клобонни. Но ты ведь понимаешь, ему собрать пять — десять тысяч долларов все равно что миллион; а бедняжка Люси все еще несовершеннолетняя и может получить только свои проценты, а к тому времени их не так уж много набежало. Уверяю тебя, Уоллингфорд, мы сделали все, что могли, но я собирался обзавестись домом и мне как раз нужны были деньги, а ты знаешь, что это такое. Бедное Клобонни! Я ужасно огорчился, когда узнал, хотя, говорят, мистер Дэггит, твой преемник, собирается сотворить с ним чудеса — он, что называется, капиталист и умеет доводить до конца все свои замыслы.

— Я рад, что Клобонни попало в хорошие руки, если уж оно уплыло из моих. Всего хорошего, мистер Хардиндж, в самое ближайшее время я навещу вашего отца и разузнаю подробности.

— Да-да, он будет чрезвычайно рад видеть тебя, Уоллингфорд; и, разумеется, я с удовольствием помогу тебе, чем только смогу. Ты, верно, сейчас на мели?

— Если то, что мне нечем заплатить долг в двадцать — тридцать тысяч долларов, вы называете «на мели», тогда верно. Но я не отчаиваюсь, я молод, и у меня благородная профессия, подобающая мужчине.

— О да, Уоллингфорд, у тебя все будет прекрасно, — отвечал Руперт покровительственным тоном. — Ты всегда был предприимчивым малым, и за тебя можно не беспокоиться. Вероятно, было бы неделикатно приглашать тебя к миссис Хардиндж как ты есть — ты, конечно, замечательно выглядишь в твоей короткой куртке, но я знаю, как придирчиво молодые люди относятся к своему виду, когда речь идет об обществе дам, а Эмили как раз очень утонченная особа.

— Однако миссис Хардиндж часто видела меня в куртке и проводила в моем обществе целые часы, несмотря на то, что я был одет точно так же, как теперь.

— Да, в море все по-другому. В море ко всему привыкаешь. Всего хорошего, я буду иметь тебя в виду, Уоллингфорд, и, может быть, мне удастся кое-что для тебя сделать. Я на короткой ноге с главами всех больших торговых домов и, конечно, буду иметь тебя в виду. До свидания, Уоллингфорд. Марбл, я задержу тебя на минутку.

Я не без горечи усмехнулся и гордо зашагал прочь от дома Руперта. Я и не подозревал, что в тридцати футах от меня сидела Люси, внимая рассказам и шуткам Эндрю Дрюитта. О том, в каком состоянии духа она слушала его, читатель скоро узнает. А Марбл, догнав меня, сказал, что Руперт задержал его, чтобы узнать наш адрес; быть может, это невеликодушно с моей стороны, но я нисколько не был признателен ему за эту милость.

ГЛАВА XXVII

Руперт был удивлен моим обхождением с ним. Он, без сомнения, отнес это на счет моего банкротства; в начале разговора он был немного смущен, но его уверенность возвращалась к нему по мере того, как, мнилось ему, моя убывала. Однако выдержкой, которую я обнаружил, я целиком обязан Люси, о которой я не забывал никогда. Марблу же казалось, что все идет как нельзя лучше, и ему решительно нравились поведение и вид Руперта.

— Не из всякого может получиться моряк, Майлз, — говорил он, — это талант, который или есть, или его нет, как пение или танец на канате. Я так думаю, Руперт очень даже преуспеет на берегу по джентльменской части, хоть на борту грош ему цена, это подтвердит всякий, кто с ним когда-нибудь плавал. У него, конечно, манеры и все такое, но это только на суше больше ничего не надо. В море это не годится. Я так думаю, что из этого императора-генерала Бонапарта получился бы никуда не годный капитан, если бы он когда-нибудь попробовал.

Я не отвечал ему, и мы бродили до темноты. Затем мы возвратились к себе в номера и улеглись спать. На следующее утро мы завтракали в обществе других постояльцев, и я собрался было отправиться на поиски юриста, чтобы осведомиться у него насчет страховки, хотя почти не надеялся получить какую-либо компенсацию, но тут мне сказали, что меня хотят видеть два джентльмена. Взглянув на них, я подумал, что это, верно, снова какие-нибудь редакторы, охотящиеся за новостями; но едва нас оставили одних, эти господа посвятили меня в тайну своей миссии не только suaviter in modo note 152, но и вполне fortiter in re note 153.