Выстрел, стр. 25
– Подведем итоги, – сказал Миша. – Генка считает убийцей Витьку Бурова. Так, Генка?
– Да. Допускаю, что Витька был исполнителем, орудием в чьих то руках, возможно, в руках того же Навроцкого, того же Красавцева. Но портфель украл он, убил Зимина он.
– Ясно! Теперь Славкина точка зрения: Зимин запутался в связях с какими то неизвестными нам дельцами, и его убили. Так, Славка?
– В общих чертах, так.
– И, наконец, мое мнение: Витька ни при чем. За этим делом стоит Навроцкий. Итак, встает вопрос: что будем делать?
Славка удивился:
– Что мы можем делать? И почему мы должны что то делать? Следствие само разберется.
– Как мы можем вмешиваться? – добавил Генка. – И зачем? Витьку выручать?
– Да, – сказал Миша, – надо выручать Витьку.
– Бог тебе в помощь. Я этого не собираюсь делать, – заявил Генка.
– Бог мне не помощник и не товарищ. Вы мои товарищи. От вас я жду помощи.
– Что именно?
– Хотелось бы знать, что говорят об этом на фабрике. Твоя тетка, наверно, в курсе.
– Это можно, – согласился Генка.
– А ты, Славка, поскольку ты так хорошо знаешь изнанку жизни…
– Твои насмешки меня не трогают.
– Тем лучше. Так вот. Навроцкий – частый посетитель «Эрмитажа». Не мог бы ты узнать о нем поподробнее?
– Если что нибудь узнаю, скажу.
– Прекрасно! От самого дела вы устраняетесь?
– Я не намерен тратить на это время, да у меня его и нет, – сказал Славка.
– А у меня нет желания защищать Витьку Бурова, бандита! – объявил Генка.
– Ну что ж, – сказал Миша, – значит, на этот раз я остался один.
29
Чем он располагает? Ничем, в сущности. История с вагоном? Маловато. И все же среди бесчисленных лиц, мелькавших в ту ночь на лестнице, пораженных, взволнованных, испуганных, лицо Навроцкого было единственным, исполненным затаенной тревоги, внутреннего напряжения, готовности к любой неожиданности. Воспоминание об этом лице укрепляло Мишу в его уверенности больше, чем все другое. Опять психология? Ну и пусть.
С чего начинать? Кого он знает из окружения Навроцкого? Только Юру. Но Юра ничего не скажет, верный паж. Продался за ресторанную похлебку, за бефстроганов и кофе со сливками. Не с него надо начинать.
Начинать надо с Андрея Зимина и Леньки Панфилова. Витьку они будут защищать, выгораживать, и все же могут обнаружиться какие то подробности, что то существенное в пользу Витьки. А все, что в пользу Витьки, то против Навроцкого. И говорить больше не с кем, надо говорить с ними.
Шныра и Фургон дежурили в бригаде распределения, и Миша отправился на кухню.
Нагретым кухонным ножом Кит ловко разрезал круг масла на одинаковые кубики. Виртуоз, ничего не скажешь! Человек, нашедший свое призвание.
Шныра и Фургон чистили картошку.
– Потоньше срезайте кожуру, который раз вам говорю! – выговаривал им Кит.
– Картофельная каторга! – пробормотал Шныра с отвращением.
Миша попросил Кита отпустить Фургона.
– Так ведь ужин скоро накрывать, – ответил Кит недовольно.
– На несколько минут всего. Идем, Андрей!
Они вышли на школьный двор, уселись в тени высокого тополя.
– Андрей, как ты думаешь, Витька виноват в том, что случилось с твоим отцом?
– Откуда я знаю? Я не видел, кто убил папу.
– А кто украл портфель?
– Я спал, когда его украли.
– И не слыхал, как кто то забрался в квартиру и унес портфель?
– Не слыхал.
– А как портфель очутился на чердаке?
Вместо ответа Фургон пожал плечами, губы у него задрожали.
«Мучаю ребенка», – подумал Миша.
– Слушай, Андрей, – сказал Миша, – твоего отца убил негодяй, мерзавец. Неужели ты будешь его защищать?
– Но ведь я ничего не знаю! Меня и следователь вызывал, и мама спрашивала. А что я знаю? Я спал. Я не видел, кто стрелял.
– Но сам ты как думаешь: Витька виноват?
Андрей молчал.
– Что же ты молчишь? Ты его боишься? Кого ты боишься?
– Никого я не боюсь, – ответил Андрей, потупившись.
– Ну, так говори!
– Ничего я не знаю. И про Витьку не знаю: он украл или нет – не знаю.
– А зачем ты с ним водился?
– Я не с ним, а со Шнырой, а уж потом вместе…
– Что вместе?
– Ну, были вместе.
– А револьвер ты видел у Витьки?
– Нет.
– Честное слово?
– Честное слово!
Миша смотрел на Фургона. Не может быть, чтобы врал, не похож на лгуна, неуклюжий, добродушный мальчишка, ничего в нем нет воровского, блатного, ничего хитрого, лукавого.
Все же Миша переспросил:
– Значит, у него не было револьвера?
– Я не знаю: был или не был. Только я не видел, он мне не показывал.
– А ты говорил кому нибудь, что твои уйдут в театр?
– Никому не говорил. Я сам не знал, что они пойдут. Меня позвали со двора, сказали: уходим, оставайся дома, ложись спать. Я и лег.
– Хорошо. А во второй раз? Ты знал, что твои собираются на дачу?
– Знал.
– Говорил кому нибудь?
– Чего?
– Что твои уезжают на дачу, говорил кому нибудь?
– Нет…
Андрей вдруг осекся, растерянно посмотрел на Мишу…
От Миши это не ускользнуло.
– Сказал кому нибудь, вспомни! Это очень важно.
Андрей снова потупился, потом тихо проговорил:
– Витьке сказал.
– Значит, Витька знал, что твои уезжают на дачу?
– Знал, – прошептал Андрей.
– Зачем ты ему сказал?
– Сказал…
– Он спрашивал тебя?
– Нет.
– Зачем же ты сказал?
– Витька нам говорит: поедем в воскресенье на Дорогомиловское кладбище синичек ловить. А я ответил: не могу я, наши в субботу уезжают на дачу и мне велели сидеть дома. Вот так он и узнал про дачу.
– Кто при этом был?
– Ну, кто… Я, Шныра, Паштет, Белка.
Черт возьми, все сложнее, чем он думал!
– Слушай меня внимательно, Андрей! Ничего и никого не бойся. Скажи мне правду, Витька брал портфель?
Андрей, потупившись, молчал.
– Из тебя все приходится вытаскивать клещами.
– Все говорят, что украл.
– И убил он?
– Все говорят, что убил.
– А ты, ты как думаешь?
– Я не верю, – прошептал Андрей.
Итак, Витька знал, что Зимины уезжают на дачу, и, конечно, видел, как они уходили в театр. В обоих случаях ему было точно известно, что никого, кроме Андрея, дома нет.
Серьезная улика. Многое меняет.
Неужели правы эти таинственные «все», а он не прав?
Может быть, неприязнь к Навроцкому мешает ему быть объективным? Он настолько уверовал в его виновность, что не видит фактов, уличающих Витьку, не хочет их видеть, игнорирует. И Фургон недоговаривает. Кого он боится? Шныру? Паштета? Белку? Главный у них, после Витьки, безусловно, Шныра, правая рука атамана. Андрей под его покровительством, под его влиянием. Не его ли боится Андрей?
Миша проводил Фургона на кухню и позвал Шныру. Тот не стал ожидать разрешения Кита, скинул фартук, с отвращением отбросил нож и вышел с Мишей во двор.
В отличие от Фургона, Шныра категорически объявил:
– Никакого портфеля Витька не брал, а уж убивать… Никого не убивал.
– Как это ты можешь утверждать? Ты все его дела знаешь?
– Знаю.
– Выгораживаешь Витьку.
– Не выгораживаю, а правду говорю.
– Ты же был со мной в цирке. Откуда ты знаешь, что в это время делал Витька? Когда мы были в цирке, как раз и убили Зимина.
– Все равно Витька не убивал.
– А буфет в кино вы обворовали?
Шныра молчал.
– Молчишь?! Не хочешь правду говорить? Почему же я должен тебе верить про Витьку, раз ты не хочешь говорить правду про буфет?
Не глядя на Мишу, Шныра сказал:
– Да, в буфете мы взяли.
Миша пристально смотрел на Шныру. Его признание говорит о многом. Понимает, что сейчас не время лгать: решается судьба Витьки. Этому парнишке можно верить. Миша поверил.
– Что взяли?
– Пирожные, конфеты, ситро, монпасье две банки.