Копилка Сатаны, стр. 18

Тодд дернул головой в ответ.

— До сегодняшнего дня, — осторожно начал Дуссандер, — было возможно, чисто теоретическивозможно, что ты можешь выдать меня, а сам остаться чистеньким. Я, правда, не верю, что с такими нервами ты это смог бы сделать, но это не важно. Это было технически возможно. Но сегодня все изменилось. Сегодня я изображал твоего деда, некоего Виктора Баудена. Никто не усомнится, что я сделал это с твоего… как это… молчаливого согласия. И теперь, мой мальчик, оказывается, что ты заляпан по уши. И оправдаться тебе нечем.

— Я хочу…

— Он хочет!Он хочет! — заревел Дуссандер. — Плевать мне на твои желания, меня от них тошнит,твои желания — кучка собачьего дерьма в канаве. Когда ты, наконец, поймешь, в каком мы сейчас положении?!

— Я понимаю, — пробормотал Тодд.

Он сжал кулаки, пока Дуссандер орал — он не привык, чтобы на него кричали. Теперь разжал их и тупо глядел на кровоточащие полумесяцы, оставшиеся на ладонях. Мог бы и сильнее пораниться, подумал он, но в последние месяца четыре стал грызть ногти.

— Хорошо. Тогда извинишься и будешь заниматься, будешь заниматься в свободное время в школе. Заниматься во время обеда. После школы будешь приходить сюда и тоже заниматься. И в выходные тоже: приходить сюда и заниматься здесь.

— Не здесь, — сказал быстро Тодд. — Не здесь, а дома.

— Нет. Дома ты всю дорогу бездельничаешь и грезишь наяву, А здесь я могу стоять над тобой и следить. И таким образом защищать свои интересы. Могу тебя спрашивать, Могу выслушивать твои уроки.

— Если не захочу приходить, вы меня не заставите.

Дуссандер выпил.

— Это правда. Тогда все пойдет, как было. Ты провалишься. Этот завуч Френч думает, что я сдержу свое обещание и буду следить за тобой. Если мне это не удастся, конечно позвонит твоим родителям. И они узнают, что по твоей просьбе добрый мистер Денкер изобразил твоего дедушку. Узнают и о подделанных оценках. Они…

— Заткнитесь. Я приду.

— Ты уже пришел. Начни с алгебры.

— Еще чего! Сегодня пятница!

— Теперь будешь заниматься каждыйдень, — мягко сказал Дуссандер, — Начни с алгебры.

Тодд пристально посмотрел на него и тут же опустил глаза, вытаскивая учебник алгебры из сумки, но Дуссандер увидел убийство в этих глазах. Не фигуральное, а буквальное убийство. Он уже много лет не встречал такого мрачного, испытующего, горящего взгляда, такой взгляд забыть невозможно. И подумал, что такой взгляд отразился бы в зеркале в тот день, когда он сам смотрел на белую и беззащитную шею мальчика.

«Я должен защитить себя, — подумал он с удивлением. — Нельзя недооценивать собственного риска».

Он пил виски, раскачиваясь в кресле, и смотрел, как мальчик занимается.

Когда Тодд приехал домой, было около пяти. Он чувствовал себя побитым, выжатым, бессильно злым, глаза устали от напряжения. Каждый раз, когда его взгляд соскальзывал со страницы, уходил из этого умопомрачительного, непонятного, чертовою мира множеств, подмножеств, упорядоченных пар и прямоугольных координат, раздавался хрипловатый старческий голос Дуссандера. Все остальное время старик сидел молча, слышался лишь отвратительный звук от ударов шлепанцев об пол и скрип кресла-качалки. Он сидел, как стервятник, и ждал, когда жертва сдастся. Зачем он в это ввязался? Как вообще угораздило в это вляпаться? Ужас, просто ужас. Сегодня днем он слегка разобрался в теории множеств, которую завалил перед самыми рождественскими каникулами, но подогнать материал настолько, чтобы написать контрольную по алгебре на той неделе хотя бы на тройку, казалось невозможным.

До «конца света» оставалось пять недель. На углу он увидел лежащую на тротуаре сойку, ее клюв открывался и закрывался. Она тщетно пыталась подняться на ноги и отползти. Перебито крыло, предположил Тодд, наверное, задела машина, и птица отлетела на тротуар, как игровая фишка. Она глядела на него одним блестящим глазом.

Тодд долго смотрел на нее, слегка придерживая изогнутые ручки велосипеда. Воздух уже остыл, было прохладно. Он представил, как провели день его друзья, болтаясь на площадке Бейб Рут на Уолнат-стрит, гоняя мяч, играя в выбивного или в сыщиков и воров.

В это время года обычно начинается сезон бейсбола. Поговаривали о том, что в этом году их местная команда будет играть в неформальной городской лиге. Некоторые папаши очень хотели бы поглядеть на игру своих чад. Тодд, конечно будет подавать. Он был звездой в «Литл лиге», пока в прошлом году не вошел в «Юниор Литл лиг». Подавал бы.

Ну и что? Ему нужно просто сказать «нет». Просто прийти и сказать: «Ребята, я связался с военным преступником. Взял его прямо за яйца, а потом — ха-ха — вы не поверите! — обнаружил, что он держит точно также за яйца меня. Мне стали сниться жуткие сны, просыпаюсь в холодном поту. Мои оценки полетели ко всем чертям, и я подделал свой табель, чтобы предки не догадались, а теперь впервые в жизни надо сидеть над книжками. Хотя и не боюсь сесть на мель, но боюсь попасть в колонию. И поэтому не смогу сыграть с вами ни одного матча в этом году. Вот так, ребята.»

Слабая улыбка, почти как у Дуссандера, совсем не похожая на его прежний широкий оскал, тронула его губы. В ней не было солнца, это была мрачная улыбка. Невеселая, нерадостная. И говорила одно: вот так, ребята.

Медленно-медленно переехал Тодд колесом через сойку, слыша, как шуршат ее перья и хрустят, ломаясь, тонкие косточки. Переехал еще раз в обратном направлении. Птица все еще дергалась. Вновь и вновь он прокатывался колесом с прилипшим, окровавленным перышком вперед-назад, вперед-назад. Сойка уже не шевелилась, уже сыграла в ящик, откинула копыта, улетела к великим стаям в небе, но Тодд все продолжал прокатывать колесо по расплющенному тельцу. И продолжал это еще минут пять, и слабая улыбка не сходила с его лица. Вот так, ребята.

10

Апрель 1975 г.

Старик стоял в коридоре между клетками и широко улыбался, когда Дейв Клингерман вышел ему навстречу. Казалось, нервный лай, заполняющий все вокруг, ему совсем не мешает, как и запах псины и мочи, а также сотня бездомных существ, скулящих и рычащих в своих клетках, мечущихся по ним взад и вперед, бросающихся на сетку. Клингерман сразу узнал в старике любителя собак. У него была приятная добрая улыбка. Он осторожно протянул Дейву распухшую, скрюченную подагрой руку, и Дейв так же осторожно ее пожал.

— Здравствуйте, сэр, — громко сказал он. — Шумновато здесь, а?

— Ничего, — ответил старик. — Ничего. Меня зовут Артур Денкер.

— Клингерман. Дейв Клингерман.

— Приятно познакомиться, сэр. Я прочел в газете — даже не поверил, — что вы здесь раздаете собак. Может, что-то не так понял. Думаю, не так понял.

— Нет, все верно, мы раздаем их, — сказал Дейв, — Если нет, уничтожаем. Нам власти дают два месяца. Стыдно. Пройдемте в кабинет. Там тише и не так пахнет.

В кабинете Дейв услышал историю уже не новую (но все равно трогательную): Артуру Денкеру за семьдесят. Он приехал в Калифорнию после смерти своей жены. Не богат, но то, что имеет, тщательно сохраняет. Одинок. Единственный друг — мальчик, который иногда приходит почитать ему вслух. В Германии у него был прекрасный сенбернар. Здесь в Санто-Донато у него есть дом и большой двор. Двор огорожен. И вот прочел в газете… можно ли ему…

— Да, но у нас сейчас нет сенбернаров, — сказал Дейв. — Они быстро уходят, потому что очень дружелюбны с детьми…

— Да, понимаю, я не имел в виду, что…

— …но у нас есть подросший щенок овчарки. Он не подойдет?

Глаза мистера Денкера заблестели, словно от набежавших слез.

— Отлично, — сказал он. — Это было бы замечательно.

— За собаку платить не надо, но нужно заплатить за кое-какие прививки. Против чумки и бешенства. А еще за лицензию на право держать собаку в городе. Большинству это все обходится в 25 долларов, но власти штата оплачивают половину расходов, если вам больше шестидесяти пяти, — это часть программы «Золотой возраст Калифорнии».