Воссоединенные, стр. 33

Или Ксандер. Я желаю, чтобы он был здесь. Кай уже умеет петь. А Ксандер?

Наши ноги ударяют о землю, и мы больше не чувствуем даже следа запаха рыб, когда-то бьющихся о берег, потому что они уже разложились до костей, запахи их потерялись в аромате нашей жизни, нашей плоти, соли наших слез и пота, в пряности растоптанной ногами зеленой травы. Мы дышим одним воздухом, поем одну песню.

Глава 18. Ксандер

За эту ночь к нам прибыли пятьдесят три новых пациента. У некоторых из них наблюдаются сыпь и кровотечения. Главный медик приказывает поместить их на карантин в нашем крыле и назначает меня наблюдать за ходом мутаций. Я должен буду обеспечить надлежащий уход пациентам, в то время как он будет наблюдать с порта.

— Не хочет рисковать своей шкурой, — бормочет одна из медсестер.

— Все в порядке, — говорю я ей. — Я хочу держаться до последнего. Но это не значит, что другим нужно рисковать. Я могу попросить его назначить тебя на другое место.

Она качает головой. — Со мной все будет в порядке. — И улыбается мне. — В конце концов, ты уговорил его включить наш дворик в карантинную зону. Уже какое-то достижение.

— У нас есть и кафетерий, — говорю я, и она смеется. Мы проводим в нем ровно столько времени, чтобы наложить себе еды на поднос и выйти.

Приходит вирусолог, чтобы лично осмотреть пациента. Он тоже заинтригован. — Кровотечение происходит потому, что вирус разрушает тромбоциты, — сообщает он. — Значит,  у пострадавших пациентов, скорее всего, увеличена селезенка.

Женщина-врач, стоящая рядом с нами, кивает. Она проводит более детальный физический осмотр одного из первых пациентов. — Да, селезенка увеличена, — констатирует она. — Она выступает за края реберной дуги.

— Поэтому организм теряет способность очищать легкие и дыхательные пути от выделений, — говорит другой врач. — Осложнения могут вылиться в пневмонию и заражение, если мы не улучшим их состояние в ближайшее время.

В ряду пациентов раздается крик. — У нас тут грыжа! — выкрикивает врач. — Кажется, у него внутреннее кровотечение.

Я запрашиваю в мини-порт помощь хирурга. Мы все собрались вокруг смертельно бледного пациента. Аппарат, фиксирующий состояние, тревожно пищит, в то время как артериальное давление пациента падает и пульс ускоряется. Врачи и хирурги выкрикивают инструкции.

Этот пациент, как и все остальные, лежит абсолютно неподвижно.

***

Мы не можем спасти его. Мы даже не успеем отвезти его в хирургический кабинет, он умрет по дороге. Я оглядываю близлежащих пациентов, надеясь, что они не видели слишком многого. Да и что они могутувидеть? Когда я беру жужжащий мини-порт, переполненный сообщениями от главного медика, смерть пациента давит на меня тяжким грузом. Он же наблюдал за всем с главного порта.

Немедленно отправьте данные о пациенте. Требую заключение.

Он хочет, чтобы я сейчас собирал данные? Когда мы только что увидели смерть? Вся бригада выглядит крайне напуганной. Весь смысл медицинского центра и Восстания заключается в том, что мы спасаем людей. Мы не теряем их, как сейчас.

Я иду в угол комнаты, чтобы проверить данные. Сначала я не могу понять срочности этого действия. Вот данные пациентов, которые прибыли уже больными, и информация о них выглядит, как базовое клиническое обследование. Я не уверен, о чем это должно сказать мне.

А затем до меня доходит. Все обследования сделаны совсем недавно, начиная с того момента, когда пациентам провели иммунизацию. Пациенты были привиты, но в организме все равно происходят мутации, — это означает, что огромная часть населения находится под угрозой.

— Мне придется полностью заблокировать ваше крыло, — объявляет с мини-порта главный медик.

— Ясно, — отвечаю ему. Ничего иного они не могут предпринять. — Нам придется побыть в строгой изоляции, — оповещаю я персонал.

Они удрученно кивают в ответ. Они все поняли. Мы все миллион раз проходили этот пункт в обучении. Мы здесь, чтобы спасать людей.

Потом я слышу быстрые шаги позади. Я оборачиваюсь.

Вирусолог спешит к главной двери крыла. Они уже успели заблокировать выходы? Или он собирается подвергнуть опасности заражения мутировавшей чумой новую группу людей?

Я срываюсь с места, пробегаю мимо рядов коек с пациентами, спешу изо всех сил. Он старше меня, поэтому я скоро нагоняю его, обхватываю, бросая нас обоих на пол. — Вы не убежите, — говорю я, не скрывая отвращения в голосе. — Вы останетесь здесь и будете помогать больным. Это часть вашей работы.

— Слушай, — произносит он, пытаясь принять сидячее положение. Я разрешаю ему сесть, но удерживаю за руку. — Мы не можем быть в безопасности с этим вирусом. Наши прививки, скорее всего, бесполезны.

— Именно поэтому вы не можете рисковать, подвергая заражению кого-либо еще, — отвечаю я. — Вы знаете это лучше всех остальных. — Я подтягиваю его за шиворот униформы и волоку в сторону кладовок. Я не хочу запирать его, но пока не знаю, что еще с ним делать.

— В безопасности только, — голос вирусолога звучит как у безумца или фанатика, — люди со шрамами. Маленькимишрамами.

Я знаю, что он имеет в виду. — Больные в начальной стадии чумы, — говорю я. Восстание приказало нам следить за метками, и мы с Лей говорили о них — о маленьких красные шрамах между лопатками.

— Да, — нетерпеливо кивает мужчина. — Они, возможно, получили слегка мутировавшую форму раннего вируса, и их вариант достаточно близок к той мутантной форме, так что они не заразились. Но прививки, которые сделали нам с тобой, содержали только отдельные части первоначального вируса. Они недостаточно близки к новой форме, чтобы защитить нас.

Я продолжаю удерживать его, но киваю в ответ, показывая, что слушаю.

— Мы пока не заболели, — продолжает он. — Но, тем не менее, сильно рискуем. Наш изначальный иммунитет защищал нас от худших симптомов, но мы все еще можем подхватить раннюю форму чумы. Именно так действует вакцина. Она учит твое тело реагировать на вирус, и иммунная система распознает этот вирус, когда он возвращается. Это не значит, что ты вообще не заболеешь. Но тело уже будет знать, как справиться с этим.

— Понятно, — говорю я. Все это я выяснил давным-давно.

— Слушай, что я говорю, — убеждает вирусолог. — Если это случилось, если мы на самом деле подхватили ту форму заразы, которая распространялась, когда Лоцман впервые заговорил, — тогда у нас тоже есть красная метка, и мы в безопасности. Болезнь не свалила нас, но вирус по-прежнему сидит в организме. Просто наша иммунная система свыклась с ним. Но если в тот период времени мы не подхватилиранний вирус, — вирусолог разводит рукам, — то мы по-прежнему подвержены мутации. И тогда, выходит, что у нас нет подходящего лекарства.

Сначала его речи звучат безумно, как будто он говорит тарабарщину, а потом кусочки паззла складываются воедино, и я начинаю понимать, что он может оказаться прав.

Он выкручивает руки из моего захвата и начинает расстегивать верх рубашки. Затем опускает воротник черной униформы. — Смотри, — говорит он. — У меня нет маленькой метки. Нет же?

Да, ее нет.

— Нет, — соглашаюсь я. Я борюсь с искушением оттянуть свой воротник и поглядеть, есть ли там метка. Я никогда не задумывался над тем, чтобы поискать ее на себе. — Вы нужны здесь, и если вы уйдете, то можете заразить других людей. Вы уже подверглись мутации, как и все мы.

— Я уйду в леса. Люди в Приграничных областях всегда знали, как выжить. Вот туда я и могу пойти.

— Куда, например? — спрашиваю я.

— Например, в каменные деревни, — поясняет он.

Я поднимаю брови. Он не перепутал? Я не знаю, что это за места. Я никогда не слышал о них раньше. — И у них там есть пакеты с питательными веществами? — спрашиваю я. — У них есть то, что нужно, чтобы остаться в живых, пока не изобретут лекарство? И вас не заботит, что вы подвергнете их заражению?