Генеральская дочка, стр. 8

Подальше от француженки поместилась Мура. Рядом с madame Sept, по обе стороны, устроились ее самые «почетные» воспитанницы: баронесса Иза и Дося Кирилова, успешно ориентировавшаяся в роли генеральской дочки за месяц пребывания ее здесь.

— Вы должны знать, mesdemoiselles, — тянет, изнемогая от жары, усталым голосом на своем безукоризненном французском языке директриса пансиона, — что грация движений есть одно из самых первых достоинств светской, хорошо воспитанной девушки. Например: как просто, кажется, поднять с пола упавший платок, а между тем это можно сделать неловко и неуклюже, d'une maniere incroyable, и тонко, изящно, легко. M-lle Sophie, — неожиданно обращается она к Алдиной, — подтвердите мои слова на деле, я бросаю платок, поднимите его.

Соня Алдина проворно поднимается с места и своей размашистой, широко шагающей походкой спортсменки, которой она очень гордится, направляется к платку.

— Ни с места! — громко кричит Мурочка, порывисто бросаясь вперед и пересекая дорогу Соне. — Или вам не совестно исполнять работу домашней собаки? Той только крикнуть: «apporte», и она готова служить.

Что такое? Глаза madame Sept грозным уничтожающим взором пронизывают «нахалку». Вот уже месяц, как эта невозможная «солдатка» отравляет ей жизнь, противореча на каждом слове. Когда она, непрошеная и нежеланная, водворилась в их фешенебельном пансионе, был конец мая, теперь же июнь уже на исходе, а между тем за весь этот месяц сколько неприятностей и бед доставило им с Эми это невозможное дитя! Начать с того, что с первой же ночи своего приезда она до смерти напутала бедную кроткую Эми, не делавшую никому вреда, и сама цинично призналась в этом на другое утро. И без малейшего раскаяния при том!

Потом чуть не утопила любимую сибирскую кошку ее, Сюзанны, вздумав выкупать прелестного зверька в бочке с дождевой водой.

А надпись ее, сделанная мелом на воротах главного входа в пансион и торжественно гласившая:

«Берегитесь бешеных собак»!.. О!

Вследствие этой надписи пансион целый день осаждали полиция и члены дачного благоустройства, приходившие делать выговор madame Sept по поводу легкомысленного укрывательства ею бешеных собак у себя на даче. Но и этим еще не кончались «художества» солдатки, как заглазно называла, отводя душу, почтенная директриса шалунью. Ее дерзость дошла до такой степени, что она вывесила объявление о сдаче комнаты со столом за крайне умеренную цену над окном директрисы и превратила, таким образом, фешенебельное заведение в какую-то колокольню. То и дело раздавались звонки у ворот дачи, и желающие нанять комнату с полным пансионом за «крайне умеренную плату» приставали с расспросами к прислуге, пансионеркам и к самой директрисе.

Виновница же всех этих происшествий хохотала до упаду, когда madame Sept вздумала читать по этому поводу ей нравоучение.

Из числа штрафных не выходит она весь месяц, эта несносная Дося, это enfant terrible [13]почтенного пансиона madame Sept. Серебряный жетон с цифрою 7 хронически отсутствует на ее груди. А косые взгляды, бросаемые на нее директрисой, подтверждают недовольство ею.

Но ей как будто до всего этого столько же дела, сколько и до сегодняшнего урока, тогда как madame Sept имеет твердое намерение продолжать его, так или иначе.

Чтобы поразнообразить свои занятия с пансионерками, почтенная директриса старается вовлечь своих воспитанниц в светскую беседу, причем изображает собою какую-то очень важную титулованную особу.

— Как проводите вы ваш день дома? — спрашивает она «помещицу» Варю от имени воображаемого графа или князя.

Та смущенно объявляет директрисе, что встает она с петухами и целые дни проводит в поле, наблюдая за полевыми работами.

— …Дальше, дальше, mademoiselle.

— А вечером часто хожу в хлев и сама дою рыжую буренку.

— Comment? — и madame Sept даже подпрыгивает от неожиданности на своем стуле.

— Как? Но вы забыли, m-lle, что перед вами сейчас граф N., светский господин, важный собеседник.

Катя смущается. Ее маленьких глазок сейчас совсем не видно.

— Pardon, madame, этого, кажется, не следовало говорить, — краснея до ушей, говорит она.

— Вот уж напрасно. Что вам стесняться какого-то дурацкого графа, — хохочет Мура, которая, как никто, радуется инциденту, — наверное, какой-нибудь набитый дурак, этот граф с моноклем в глазу, называющий навоз — одеялом плодородия, а свинью — ветчиной! Ха-ха-ха!

— Qu'est-ce que vous dites la? [14]— не понимает француженка и, не получив ответа, продолжает «репетицию хорошего тона», как она называет эти занятия с пансионерками.

— Ваша очередь, m-lle Annette!

Все смотрят на Велизарьеву, приютившуюся в укромном уголку, и веселый взрыв смеха оглашает комнату.

— Мымм! — мычит всхрапнувшая под шумок и музыку «купчиха». — Мымм! Нешто время идти ужинать?

И ее белое рыхлое лицо с бессмысленно остановившимся взглядом так комично в эту минуту, что даже требовательная madame Sept не может рассердиться на эту так несвоевременно заснувшую девушку.

— Вот так беседа с графом! Фюит! — свистит Мурочка и заливается смехом.

Почтенная директриса останавливается на ее лице грозным взглядом.

— Mademoiselle, если у вас нет желания заниматься, не мешайте другим, повторяю вам это во второй раз, — говорит она. — Можете выйти, если желаете. Все равно мои уроки не принесут вам пользы, — с уничтожающим презрением заключает француженка.

— Я в этом нимало не сомневаюсь, madame, — не остается в долгу Мура и, широко пользуясь данным ей правом, порывисто встает, причем роняет стул и едва не разбивает фарфоровую лампу, стоявшую подле на высокой тумбе.

— Тралллляляля, — напевает она себе под нос веселенький мотивчик, направляясь к двери. Полный укора взгляд Доси следует за нею от рояля. Но Мурочка делает вид, что не видит его, и как ни в чем не бывало птичкой перепархивает порог комнаты.

— Слава богу, вырвалась на волю! — говорит сама себе со вздохом облегчения шалунья. — Ну, уж теперь больше ни за какие коврижки вам не заманить меня на ваш дурацкий урок!

Глава девятая

Какая тоска, однако, что бы придумать такое?

Из гостиной все еще доносятся соната Бетховена, голос madame Sept, продолжавшей свои занятия и вполне, очевидно, вошедшей в свою «графскую» роль, и отвечающие ей нетвердые голоса пансионерок.

Мура машет рукой и смеется.

— Дорогой граф, мое любимое занятие перевозить навоз, доить коров или париться в бане, — с величественными жестами, отвешивая низкие реверансы невидимому собеседнику, говорит она, стоя за дверью. — Ха-ха-ха! Милый разговорчик, нечего сказать! — и заливается смехом. Но в глубине души ее все же точит червячок скуки. Пансионерки на уроке, Доси нет, не с кем слова сказать.

«Не пройти ли пока скуки ради в комнату m-lle Эми?» — мелькает мысль. Тихая, кроткая «масёр» не менее, нежели всем прочим пансионеркам, нравится и Муре. Правда, она немножко не в ее, Мурином духе, размазня и тихоня, но в сущности, славный экземпляр, по мнению Мурочки, и, право, не грех зайти к ней с визитом в неурочное время.

И с самыми благими намерениями сразу оживившаяся девушка стучит в дверь m-lle Эми.

— О n'entrez pas, n'entrez pas! [15]— раздается оттуда испуганный голос.

Этого вполне достаточно для того, чтобы, движимая непреодолимым любопытством, Мурочка широко распахнула дверь.

— Bonjour, m-lle Эми! Что вы делаете здесь? — говорит она самым невинным тоном, вытягивая шейку и любопытными глазами обегая комнату.

— О, о! — визжит сконфуженная Эми и набрасывает носовой платок на свою так рано облысевшую голову.

— Ага, понимаю, вы чистили вашу прическу, — тем же ангельским тоном, подходя к ней, говорит Мура.

Действительно, m-lle Эми чистит парик, давно от времени и пыли превратившийся в какой-то темно-серый комок. И вот, при помощи пудры и бензина «масёр» во что бы то ни стало хочет вернуть надлежащий вид «прическе», как называет, по урожденной ей деликатности, Мура этот парик. Однако это не так легко сделать. Облака пудры носятся по комнате. Они усеяли пол и стулья, лезут в нос и и рот, противно щекоча горло и поминутно заставляя чихать и кашлять. От противного запаха бензина уже давно кружится голова и сосет под ложечкой, а чистка парика далеко еще не достигла желанного результата.