Генеральская дочка, стр. 11

— Кто?

— Богиня весны… Вон она танцует с высоким монахом. Вы видите ее?.. Не правда ли, она красавица, эта очаровательная Весна? — и Мура с восторгом смотрит на приближающуюся к ней подругу.

Она действительно хороша и эффектна, эта высокая, стройная девушка в длинной голубой тунике, с молочно-белым шарфом, развевающимся волнами, наподобие весеннего облачка, за плечами, и с венком ландышей на золотистых волосах.

Неаполитанец-рыбак внимательно смотрит на рыженькую Весну, потом переводит глаза на свою даму.

— О, я знаю еще более интересное личико! — улыбаясь, говорит он.

— Неправда, неправда, — кричит в забывчивости Мура, — разве есть кто-нибудь лучше ее? Никто! Никто! Что я в сравнении с нею? Нос картофелиной, губы, как у негра, рот до ушей, — «интересное личико», нечего сказать, — и она возмущенно звонит всеми бубенчиками.

Высокий неаполитанец, как оказывается, молодой морской офицер, Мирский, попавший на этот вечер случайно, как он поясняет Муре. Он только недавно приехал из плавания, объехал полмира. Был на Яве, Целебесе, Брамапутре. Их два брата в семье. Вон тот красивый демон, что танцует с хорошенькой феей, — это его брат, горный инженер. Фея ночи — Иза Пель — как раз сталкивается с ними в эту минуту.

Мура звонко хохочет.

— M-lle Иза, милая m-lle Иза? Вам весело? Да?

Красивая еврейка поднимает на нее черные глаза.

— А вам, детка?

Вслед за Досей весь пансион называет так Муру. Нет ничего удивительного в этом. Она моложе их всех здесь и кажется, несмотря на свои шестнадцать лет, настоящим ребенком. И потому ее шалости и проказы не возмущают девиц.

— Ужасно! Ужасно весело, Иза. У меня такой интересный кавалер! Умный, разговорчивый, милый! Он объехал полмира и был даже на Брамапутре и Целебесе, — говорит, нимало не смущаясь, Мурочка по-французски, совершенно упуская из вида, что ее кавалер лучше, чем кто-либо другой, может знать этот язык. Так оно и выходит на самом деле.

— Благодарю за лестное мнение, — насмешливо раскланивается он перед своей юной дамой.

— Ха-ха-ха! Вы поняли? А я и забыла совсем, что вы тоже можете говорить по-французски, — весело расхохоталась Мура.

Должно быть, этого не следовало говорить, потому что на лице незаметно подкравшейся к ним madame Sept выразилось самое неподдельное отчаяние.

— Venez ici, m-lle Kiriloff! Vous etes insupportable! [24]— шипит она по адресу Муры.

Все оживление сразу слетает со смуглого и ярким румянцем разгоревшегося личика, и с убитым видом Мура подходит выслушивать нотации о хорошем тоне. Когда она возвращается снова к своему кавалеру, героически выжидавшему в стороне конца нравоучения, неаполитанский рыбак говорит ей весело, желая подбодрить свою приунывшую даму:

— Как ни строга ваша почтенная директриса, как ни несправедлива она к вам — такому славному маленькому человечку, тем не менее я должен благословить ее.

— За что? — и глаза Муры снова загораются оживлением.

— А за то хотя бы, что она дала мне возможность узнать вашу фамилию. Вы m-lle Кирилова, да?

— И ничуть ни бывало! — разражается хохотом Мурочка и так машет руками, что срывает колпак с головы какого-то не вовремя подвернувшегося Пьеро.

— Моя фамилия Pa… — начинает она и вдруг обрывает фразу на полуслове и вспыхивает, как зарево. — Нет, нет, ни слова больше!.. Я должна молчать.

— О чем вы должны молчать, m-lle Pa?

— Ха-ха-ха, вот так фамилия!

— Но ведь вы же сами так назвались.

— Послушайте, господин мичман, или неаполитанский рыбак, все равно, я нечаянно чуть не открыла вам тайны, которую никто не должен знать в пансионе, — самым серьезным образом говорит своему кавалеру Мура, — может быть, когда-нибудь потом я вам ее открою, если нам суждено еще встретиться, но сейчас я беру с вас торжественное слово, что вы никому не скажете, что я не Кирилова, а…

— Pa… — подсказывает со смехом моряк. [25]

— Ну, да… если хотите.

— Клянусь! Клянусь! Клянусь! — говорит он деланым басом.

— Это очень мило с вашей стороны. И в награду за ваше молчание я расскажу вам, пожалуй, про все мои несчастья.

Веселое, модное Ки-ка-пу только что кончилось, и Мурочка в ожидании следующего танца прогуливается со своим кавалером по зале.

Обмахиваясь веером, она рассказывает ему и про неудачную окраску волос парика, и про билет с объявлением, и про карикатуры под воздушными шарами, и про неудачное купанье беленькой Ами, сибирской кошки, и прочее, и прочее, и прочее…

Молодой мичман от души хохочет.

Вдруг Мура замолкает среди самой оживленной беседы и, принимая натянуто-неестественный вид, начинает вести разговор в духе хорошего тона, которым так добросовестно начиняет их madame Sept.

— Monsieur, — говорит она с величавым жестом, — чем будете вы занимать великосветскую девицу хорошего тона?!

— О, это не по моей части, — смеется мичман, поняв шутку, — а вот если бы вы разрешили покатать вас на яхте… Вы чувствуете, какой дивный ветер подул с моря?

Действительно, в открытую дверь залы ворвалась свежая, душистая волна ночного ветра и заколебала воздушные облака тюля, газа и кружев на изысканных костюмах дам и девиц.

— Прогулка на яхте — при луне, о, какая прелесть! — и Мурочка радостно хохочет, совершенно забыв об окружающей ее обстановке. — Постойте, я только позову спортсменку, — неожиданно говорит она.

— Кого?

— Соню Алдину — поклонницу всяких видов спорта. Она точно так же, как и я, любит такие прогулки.

— Прекрасно, а я тем временем пойду заказать лодку.

Неаполитанец спешит на далекий мол, убегающий в море, где спекулирует своими яхтами и паровыми лодками какой-то почтенный денди из финнов. А Мурочка в это время разыскивает спортсменку довольно-таки примитивным способом.

— M-lle Sophie! M-lle Sophie! Ay-ay! — кричит она звонко на пляже, нимало не заботясь о том, что курорт — не лес.

Наконец, обе девушки сталкиваются случайно у памятника Петра Великого, возвышающегося посреди курортного сада. Лицо «рыбачки» красно от негодования, губы дрожат, и из глаз ее готовы брызнуть слезы.

— In corpore sano, mens sana! [26]А она придирается и шипит, как змея, точно я не бог весть что натворила! — жалуется она Муре плачущим голосом. — А что я сделала дурного в сущности: в полторы минуты положила его на обе лопатки…

— Кого вы положили на обе лопатки, несчастная, — допытывается со смехом Мура.

— Да Пьеро… Знаете, соседнего реалиста… Тоже хвастунишка, подумаешь! Чемпион мира какой выискался! Хвастал, что выжимает по четыре пуда, а сам сразу — шлепс. «Мускулы у вас, — говорит, — как у нашего дворника Филиппа». У меня это, видите ли. Но это все оправдание. При чем тут мускулы, когда ловкость важна. Верите ли, детка, чуть не заревел от обиды. Это пятнадцатилетний оболтус-то… А тут, как назло, Септиха… Увидела и давай шипеть, что это скандал, что это позор для всего пансиона. Не скандал и не позор, а настоящая французская борьба по всем правилам. А она ничего не понимает…

— Ха-ха-ха! — так и залилась веселым смехом Мура. — Куда уж ей понять! Ха-ха-ха!

— Да, вам хорошо хохотать. А она велела сейчас же домой отправиться с Эми. И жетон сняла.

— Ну, а мы, вместо того чтобы домой, покатаемся на яхте.

— Что? — глаза спортсменки сразу просияли, и унылое лицо ожило и просветлело. — Да вы что, шутите, детка?

— Какие там шутки! Давайте руку и бежим скорее!

— Ах вы прелесть моя! — и, схватившись за руки, рыбачка и Folie бросились бежать вдоль освещенного электричеством пляжа.

Глава одиннадцатая

Нет, решительно не везло madame Sept в этот вечер! Едва оставив Софи Алдину, победившую какого-то пучеглазого мальчугана по всем правилам французской борьбы, почтенная директриса бросилась по направлению курзала на поиски за сестрою, с целью передать ей свое неотступное решение собирать пансионерок домой. Для сокращения пути к главному входу почтенная директриса свернула в боковую, темную аллею. Здесь было тихо и мертво. Заглушенными звуками доносилась сюда музыка бального оркестра.