Гваделорка, стр. 40
Ваня…
«Чё?» — сказал он не по — московски, а по — здешнему. От неожиданной неловкости.
«Ты, когда приедешь в Москву, напиши письмо сразу…»
«Я ведь уже обещал…»
«Ты не по электронке, а рукой. Своим почерком…»
«Ладно…» — И сразу защемило от того, что «ведь когда — то и правда я уеду». Но сразу утешил себя: «Еще не скоро…»
А вот теперь оказалось, что скоро. Почти сейчас… Конечно, он успеет попрощаться. А дальше что?
Серое вещество…
Но в мелодии, которая вспомнилась, была не только тоска. Было напоминание. Про бриг «Артемиду».
— На острове Гваделупа есть вулкан Матуба, — сказал Ваня, переглотнув соленый комок. Он готов был объяснить, что это за остров и какая ниточка связала Гваделупу с Туренью. Пусть только Квакер спросит…
Но Квакер сказал без удивленья:
— Вот оно что. Может, и правда…
— Что правда?
— Пра — пра — прадед этот… Павел Кондратьевич Григорьев… вроде бы любил рассказывать, что родом он из каких — то южных краев. Чуть ли не с экватора. Вроде бы его совсем маленьким привезли в Россию какие — то моряки. Ну, никто не верил, конечно. Мол, с фантазиями мастер…
«Неужели…» — словно сказал кто — то рядом с Ваней. И застукало сердце.
— А… по чему он мастер?
— Был он резчик по дереву, дома украшал. Он и этот сарай строил, его узоры на нем. Видел, небось, сколько тут всякой резьбы на старых домах? Но это уже остатки. Почти все рассыпалось, или строители посносили под новые дома… Музейные работнички подбирают обломки, где сумеют… Мы с моим дедом тоже, пока жив был… Вот, погляди, если охота… — Квакер пошел в дальний полутемный угол. Ваня подумал — и за ним… Квакер отодвинул лист фанеры. За этой загородкой оказались прислоненные к стене доски и просто куски дерева. Черные от старости. Все — покрытые глубокой резьбой. Сплетение цветов, солнечных дисков, кистей винограда, листьев и птичьих голов с гребешками…
— Но это все уже не его, — насупленно сказал Квакер. — Это его учеников или… так, других мастеров. А от Павла Кондратьича остался только этот сарай, да еще вот… — Квакер с натугой раздвинул два узорчатых карниза и вытащил на свет столб. Ростом с себя, диаметром с трубу для чертежей. Тоже черный, щелястый. Вокруг столба вьюнком обвивался вырезанный из того же дерева стебель с цветами — колокольчиками. Снизу доверху. Лишь кое — где колокольчики оказались обломаны.
Была в этом стебле, в этих цветках удивительная живость, словно мастер не вы?резал их, а вырастил в саду и оплел древесный ствол…
— Еле спасли с дедом, — хмуро сказал Квакер. — Отобрали у тех, кто ломал неподалеку дом купцов Максаровых. Даже не дом, а беседку в саду… Такая резьба сохранилась только в одном еще месте, на музее городского быта, два столбика у крыльца. Но там тоже не Павла Кондратьича, а тех, кто повторял его работы… А это его собственная. Сперва это была здесь у меня подпорка для крыши, а потом я убрал, чтобы не намокала от дождя, потому что щели вверху…
— Это, наверно, в музей надо… — осторожно сказал Ваня.
— А вот фиг им! У них там места нет. Засунут куда — нибудь в подвал… А этот рисунок резьбы у мастера был самый любимый. Называется «Повилика»…
— Как?! — тонко спросил Ваня.
— Повилика… Цветок такой. Не слыхал?
Ваня ладонью осторожненько провел по деревянным колокольчикам. Потом тронул колючий лепесток щекой. Путаница мыслей, загадок и догадок снова смешалась с мотивом «Стальной волосок». «И надо уезжать, да?..» Он глянул на удивленного Квакера, сказал виновато:
— Будто родственника встретил… У меня фамилия такая: Повилика…
Он не успел больше ничего сказать. А Квакер, видимо, не успел удивиться. Матуба прыгнул к верстаку и поставил на него передние лапы. Над ним, в крыше, разошлись доски. В широкую щель увесисто упал на верстак Тростик.
Снова Повилика
Он упал и, не вставая, обнял пса за шею.
— Матубушка, не рычи! Они все — свои!..
«Свои» падали через щель следом за Тростиком. Первой — Лорка во вздувшемся, как пестрый парашют, сарафанчике. Затем — с деловитостью бывалых десантников — Федя, Андрюшка и Никель. Потом, изящно свесив ноги в дырявых кроссовках, — Лика. И… наконец — Тимофей Бруклин в камуфляжных штанах до колен и белой рубашечке концертного фасона. Прыгая с верстака на пол, он светски подал руку Анжелике (та хлопнула его по пальцам).
Остальные тоже прыгали на пол. И вставали по сторонам от Вани. Только Тростик продолжал сидеть и обнимать Матубу. Матуба не пытался освободиться, махал хвостом. Он не удивлялся вторжению. Видимо, потому, что не удивлялся Квакер. Стоял, скрестив руки, и наблюдал за налетчиками со своей лягушачьей улыбкой. Потом сказал:
— Но комбатант…
— Чего? — удивился Федя.
— Говорит, что он — невоюющая личность, — разъяснил Тимофей Бруклин.
— Да, мы помирились, — сказал Ваня.
— Как «после пушки»? — понятливо спросил Тростик и наконец отпустил Матубу.
— Нет, насовсем, — сказал Ваня с горькой ноткой. Потому что сколько этого «насовсем» еще оставалось у него?
Лорка оказалась с ним рядом. Взяла за рукав, встала на цыпочки, щекочуще шепнула в щеку:
— Вань, ты, что ли, правда решил уехать?
«Господи, а что делать — то?»
— А что делать — то? — сказал он, кашляя, чтобы не разреветься.
Что делать — лучше всех знала Лика. Протянула Ване свой мобильник и велела вполголоса:
— Позвони Ларисе Олеговне… балда.
— Зачем?
— Еще раз балда. Если ты поругался с неродным дедом, зачем доводить до инфаркта родную бабушку? Она обзванивает всех мальчишек и девчонок: куда сбежал любимый внук? Ты знаешь, что у нее повышенное давление?
Ваня про это знал, но не помнил. Зато сразу вспомнил: у Ларисы Олеговны, конечно же, есть номера всех его знакомых ребят. И понятно, какой она подняла тарарам. И понятно, как поднялись друзья по тревоге!
— А как вы узнали, что я здесь…
— Это нетрудно, — разъяснил Никель. — Малыши на Герцена видели, куда тебя… куда ты пошел…
— Звони немедленно, — повторила Лика. — Она ждет…
Голос Ларисы Олеговны был необычайно сух. А речь — на удивление лаконична.
— Иван! Если ты решил покинуть наш дом, надо вести себя разумно. Дождаться кого — то из Москвы, никуда не убегая и не устраивая драм, как в киносериале…
— Я не устраивал… — буркнул Ваня. — Я поживу у ребят, пока не приедет мама… Не хочу я с ним…
— Дело твое… А может быть, вы все — таки попробуете объясниться?
— Как? Опять с помощью ракетки?.. Меня сроду никто пальцем не трогал! А он… размахался… из — за какой — то паршивой стекляшки…
— Не из — за какой — то… Впрочем, не в этом дело. Граф старый человек, и можно было бы пощадить его нервы…
— Вот я и решил пощадить. Не буду больше мозолить глаза…
— Ты безжалостное существо, — твердым голосом известила внука Лариса Олеговна.
— Да? А он «жалостное»?.. А руку подымать на того, кто слабее, это «жалостно»? А унижать человеческую личность?..
Ваня вдруг ощутил, что говорит не то. Вернее — не так. Без настоящей убедительности. Будто на переменке в перепалке с одноклассниками. А Лариса Олеговна сообщила:
— Вы с дедом — два сапога пара. Он куда — то ушел, а перед уходом сказал… знаешь что?
— Что? — вырвалось у Вани, хотя следовало ответить: «Мне это неинтересно».
— Он сказал, что идет на помойку, к мусорным контейнерам. Туда выбрасывают золу из каминов. А зола — это пепел. И он сказал, что будет пеплом посыпать себе голову…
— Еще и издевается!
— Ничуть не издевается. Иногда под горькой шуткой прячется печаль и виноватость… Как, например, у моего знакомого, это дядя Софьи Андреевны, у которой племянник недавно поехал в Сочи и…