Недолгие зимние каникулы, стр. 27
В комнате у Сапожковой кроме Алеши я застал двух, девочек и Владика, который пожертвовал красный зонтик. Работа шла полным ходом. На столе сохла готовая лакированная сумка, еще придумали какие-то модные карманы, серебряные пуговицы… Всего я просто не успел как следует рассмотреть. Взял Алешу за руку и потянул в переднюю, где никого не было. Через секунду вслед за нами вышла и встревоженная Марина.
— Лицо у тебя какое-то… Случилось что?
— Пока нет. А вот вечером…
Новость, какую я принес, потрясла Марину. Чуть бант на косе не оторвала, пока слушала меня.
— Я считаю, надо милицию предупредить…
— Спасибо, чтоб и меня вместе с Грекой арестовали!
— Ой, верно… Что же тогда делать?
— Спокойно. — Алеша поднял ладонь. — Чего волноваться? Здесь-то, у себя, да мы сто раз придумаем, как проучить его. Ну и вредина этот Грека!
— Вредина? Ты мягко выражаешься. Да он… — От возмущения бледные веснушки на Маринином носу, мне показалось, даже покраснели. — Да он как диверсант просто. Как враг…
Я вспомнил про слоненка, который лежал в моем кармане, и миролюбиво заметил:
— Это ты зря. Какой он враг? Ну, хулиган, может… А вообще, жизнь у него не сладкая. Отца нет. Мать всегда ругает… — Больше я ничего не сказал о Греке. На другое перевел: — А Владик-то молодец! Зонтик, смотрю, принес…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,
РАССКАЗЫВАЮЩАЯ О ТОМ, КАК ПРОХОДИЛА НОЧНАЯ ОПЕРАЦИЯ, И О ПЕРВЫХ ГРЕШНЫХ ПОДОЗРЕНИЯХ
Маму я предупредил, что, возможно, задержусь у Алеши — нам всякие срочные дела нужно доделать, поэтому пусть не волнуется.
— Когда ты вместе с Алешей Климовым, я спокойна, — сказала мама. — Прекрасный мальчик. А дел у вас сейчас, я представляю, не переделаешь. Молодцы! Ишь что затеяли, в прессу попали! Всем сотрудникам показывала сегодня газету с вашей знаменитой модницей. Завидуют мне: какой, мол, сын растет…
Я видел: мама на эту тему говорит с особенным удовольствием; только что большущее письмо написала папе — тоже, главным образом, о моей выдающейся личности. В письмо она вложила и вырезку из газеты. Врать не стану: мне приятно было, что где-то в далекой Тюменской области, в глухих лесах и промерзших болотах, отец получит это письмо с газетной вырезкой. Конечно, мне бы и самому пора написать ему, да все некогда. Вот и сейчас. Надо еще у Алеши побывать, а потом, к одиннадцати…
— Мам, я побежал! Давай письмо, брошу по дороге в ящик…
У Марины — там же был и Алеша — я пробыл полтора часа. Снова и снова продумывали план действий. К половине одиннадцатого твердо и окончательно обо всем договорились. На прощание Алеша потискал мою руку, сказал в дверях:
— Не робей, Борей!
— За меня не волнуйтесь. Сами, глядите, не провороньте. А то заснете…
Тогда, под Новый год, Грека с Котькой меня поджидали, теперь к месту сбора первым пришел я. Видно, все-таки рановато явился.
На улице было пустынно, во многих окнах свет уже не горел. Темным квадратом затаилось и окно Греки. Может быть, на кухне сидит? Я обошел дом, отыскал со двора на третьем этаже окно их кухни. И там черная темнота. Странно…
Тонко посвистывал ветер. Наверное, голые, обледенелые ветви создают этот звук. Днем его не слышно или просто не замечаешь, а сейчас, в тишине, во мраке, когда стоишь один, ветер посвистывает отчетливо, словно зверь вдали завывает. Я поднял воротник пальто, вернулся на улицу…
А если он спит? И думать забыл о своем вредительстве? Ночь ведь. Кому охота в такое время бродить по улицам? Я представил свою мягкую, удобную кровать, как лежу под теплым одеялом, рядом, на тумбочке, — зеленый колпачок лампы, только руку протянуть, нажать кнопку. Тут же — второй том фантастических повестей Беляева. Мама еще не стала бы требовать гасить лампу. Каникулы же…
А что, если наплевать на этого дурацкого Греку, на все его глупые затеи и пойти домой? Хорошо бы… Но нет, нельзя: ведь Алеша с Мариной приготовились, ждут. И позвонить им, чтобы ложились спать, тоже никак нельзя. Вот если бы наверняка знать, что Грека — дома и сны видит, лежа на своем диване… А может быть, за Котькой пошел? Долго что-то ходит. Сейчас уже, конечно, больше одиннадцати. Ох, сколько ждать еще?..
Я подумывал, не подняться ли на третий этаж, к двери Грекиной квартиры. Вдруг повезет: Грека храпит во сне, и я через дверь услышу его храп… Однако принять какое-либо решение не успел — в голубоватом свете ламп, развешанных по середине улицы, увидел приближающуюся фигурку человека. Шел он быстро, и я узнал предводителя «Клуба настоящих парней». Но почему один? А Котька?
— Что, не отпустили? — спросил я.
— Слюнявчик! Под охраной мамочки с папочкой! — Грека зло сплюнул. — Днем согласился, обещал пойти, а тут — за порог не ступил. «Спать пора», «Что скажу маме?» Таскался к нему, как дурак!
— По телефону надо было позвонить. Ведь знаешь его номер.
— Морду надо было ему набить! — Грека выставил левую руку в толстой, как боксерская перчатка, рукавице и несколько раз коротко ткнул слабый стволик деревца. — Вот так ему, так! По морде! — свирепо выдохнул Грека и провел длинную серию ударов правой и левой. Мощная серия! С веток задрожавшего дерева посыпалась ледяная изморозь. Я представил на миг: если бы это и в самом деле был Котька? Ух! Трупом свалился бы после такой серии. Мне стало не по себе.
— А я стою, дожидаюсь. Замерз, как цуцик.
— Ты, Борька, парень — будь здрав. Настоящий парень! Не то что слюнявчик этот. — И Грека снова обрушил, тяжелые удары на беззащитное деревце.
— Сломаешь.
— Котьке ребра — это точно! Полтинник попросил у него. Как у человека попросил. Жмется, говорит, нету…
— Мы пойдем или не пойдем? — проговорил я. — Двенадцатый час. Поздно…
Так хотелось, чтобы Грека чертыхнулся и махнул рукой: «А, пропади они пропадом со своим катком! Спать пойду». Но нет, Грека не из тех, кто быстро отступает от своих планов.
— Один момент, — сказал он и поспешно скрылся за углом.
Значит, Котька забастовал. И правильно. Сколько можно терпеть унижения! А Котькин карман Грека окончательно со своим спутал. Неужели Грека и правда пустит в ход кулаки?..
Из-за угла дома Грека вынырнул как тень. Не, вышел, именно вынырнул. То ходил прямо, а тут согнулся, шаги — лисьи, что-то к боку прижимает.
— Айда, — шепнул он. — Золу достал — первый сорт. На Ниженку ездил. Там дружок у меня, в своем доме живут. Зола из печки.
Я снял варежку и на ходу пощупал туго набитый гладкий мешочек из прозрачной пленки.
— Как в магазине упаковочка! — хохотнул Грека. — Культурненько! — И снова хохотнул.
«Веселись!» — со злорадством подумал я и предложил:
— Устал? Давай понесу.
Мешочек оказался тяжелый. Надо же, не поленился — на самую Ниженку поехал, в другой конец города. Такую даль тащил. Вот ведь сколько злости в человеке…
Наконец свернули в полутемный, совершенно безлюдный переулок. Последний переулок. Еще метров полтораста — и Алешин дом.
Грека переложил груз на плечо.
— Эх, ехал Грека! И посыпончик устроим! — И тут же добавил шепотом: — Вдвоем будем посыпать, чтобы скорей управиться.
Я не ответил. Мешало волнение. И за Алешу я волновался, а еще сильнее за Марину. Все ли сделают, как надо?…
Вот и наша улица. Пятиэтажный Алешин дом. Поздно как — во всем доме четыре окна светятся. А.что, если не дождались — спать легли?
Мы вошли в тихий, безмолвный двор.
— Темнотища… Порядок, — едва слышно сказал Грека и опустил мешок на землю. — Снимай варежки и насыпай в них… Разбрасывай по всему полю…
Грека что-то еще шептал в мое ухо, но я уже не понимал, что он говорит. Я все гадал про себя: заметили нас или не заметили?
Хоккейная коробка стояла чуть в глубине двора. До входа с видневшимся над ним фанерным щитом надо было пройти каких-нибудь пятнадцать — двадцать метров. Эти немногие метры мы преодолевали крадучись, и, наверное, потому скрип снега под ногами казался таким громким и отчетливым. Греку это, конечно, пугало, мне же хотелось, чтобы скрип раздавался еще громче, чтобы его обязательно услышали. Ну, когда же, когда?.. Вот Грека ступил на лед, сунул руку в мешок. И в следующий миг сверху ударил яркий сноп света, по ушам, откуда-то совсем рядом, резанул длинный заливистый милицейский свисток.