Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России, стр. 15

Скажем, после войны начала возвращаться «первая эмиграция». Эти люди знали, что здесь, возможно, их ждут лагеря (со многими так и случилось). Но они шли на это. Почему? Потому что жизнь там, несмотря на какие-то успехи, была для них призрачной. Я хорошо знал Льва Дмитриевича Любимова, который вернулся еще в 1947 году. Он учился вместе с моим отцом в гимназии, а вернувшись, пришел к отцу, и я с ним подружился. Через него подружился и с другим замечательным эмигрантом — Александром Львовичем Казем-Беком. Есть поразительное стихотворение у Набокова — о том, как он идет по краю русского оврага, а сейчас его в этом овраге и расстреляют, но он согласен. Причем дело, конечно, не в так называемых березках, а в чем-то другом. Россия — это другая планета. Георгий Федотов, хотя я к нему отношусь весьма критически, неплохо писал: «У всех есть родина, а у нас — Россия». Я написал в свое время биографию Тютчева и там привел слова его жены — она пишет брату в Германию: «Мы живем на другой планете». Человек, который переселился из Франции в Англию или из Германии в Америку, не так много меняет в своей жизни. А вот человек, выросший в России…

По-моему, уезжать из нее можно только ради детей. В частности, совершенно очевидно, что Солженицын (меня, правда, это удивляет) растил своих детей как американцев. Видно по всему, что они сначала изучили английский язык, а потом русский. Ведь человек, который в детстве начал говорить по-русски, не может говорить на этом языке с акцентом.

До 1988 года я был невыездным, ездил только в «народную демократию». А с 1988-го несколько раз выезжал, в том числе в такую далекую страну, как Япония. И я всегда очень остро ощущал, что я — в своего рода небытии… Любой человек, оказавшийся там, если он будет честен перед самим собой, согласится с тем, что я сказал. Можно все время наслаждаться повседневным существованием: «Ах, я не должен стоять в очереди за продуктами! Ах, нет этой грязи и разрухи, которая в России всегда была…» Нет на Западе огромной «миргородской лужи», все чистенько, прибрано. И тем не менее — поразительная вещь: люди, оказавшиеся там, вдруг проявляют какой-то бунт по отношению к тому порядку и благополучию, к благопристойности жизни, к которой они не привыкли. Пример с икрой, который я привел, показывает это гигантское различие. Причем для человека, родившегося на Западе, это положение дел естественно и не является каким-то ущемлением его прав, а для русского оно предстает как отсутствие свободы.

Но самое сложное вот в чем: когда начинают сопоставлять Россию и Запад, всегда страшно трудно удержаться от оценочности. А ключ к тому, чтобы что-то понять, в том, чтобы отказаться от всякой оценочности. Не говорить, что Россия лучше, а Запад хуже (сам я, кстати, никогда так не думал). Может быть, это звучит надменно, но мало есть таких западников, которые бы знали и любили Запад так, как я. Я, кстати, начал с того, что написал большую книгу о западной литературе. И никогда не скажу, что западные ценности в какой-то мере ниже или хуже тех, что есть в России.

Например, большинство моих соотечественников читают с изумлением, что отец и сын на Западе, придя в ресторан, платят каждый за себя. Между тем это, если хотите, по-своему чрезвычайно удобный принцип. Потому что у нас на этой неразделенности, когда все вроде бы щедры, начинаются жуткие конфликты между людьми. В России жизнь вообще более сложна, чем на Западе. Там за время развития европейской цивилизации выработались простые, «прозрачные», полипные формы существования. Здесь же все запутано.

Мне один немец жаловался: у нас в Германии есть простые и понятные правила — если ты проводил девушку до дома, ты можешь ее на прощание поцеловать. Ты пригласил ее в театр или на концерт. Раз она согласилась, после этого ты уже можешь ее обнять. И наконец после того, как она пошла с тобой в ресторан, ты можешь с ней переспать. В России же, говорит (а этот человек долго здесь жил), совершенно возмутительно: то даешь ей огромные деньги, а она тебя отвергает, то она сама ставит тебе поллитра. В этом анекдотическом и несерьезном примере проявляется гигантское различие. Я принадлежу к тем людям (таких, к сожалению, не так много), которые способны его совершенно спокойно оценить. Я на этом так настаиваю, потому что без этого нельзя понять проблему эмиграции.

Для меня Россия и Запад — вещи равноправные и равноценные. А многие люди, которые считаются ярыми «западниками», на самом деле очень плохо, очень поверхностно знают западную культуру. Замечательный мыслитель Николай Страхов когда-то написал, что наши западники — это люди, которые знают только последнее революционное учение на Западе и, в сущности, отрицают двухтысячелетнюю западную христианскую культуру. А как раз славянофилы в высшей степени ее ценят. Есть такой замечательный критик и публицист Михаил Лобанов, «русофил». Естественно, все считают, что он ненавистник Запада. А он на свои деньги объездил всю Европу, не был только в Англии. И проникновенно об этом написал. Например, о том, как стоит около микеланджеловской «Пиеты» в Милане и размышляет, что можно здесь простоять всю жизнь — этого, как он считает, совершенно достаточно. И вместе с тем описывает ехавшего вместе с ним писателя западнического типа, который думает только о том, чтобы посидеть в каком-то модном баре.

Они верили, что строят Рай

— Мы много рассуждаем об исключительности России. Так ли уж мы непохожи на других, когда речь идет о межнациональных отношениях?

— В настоящее время в любой стране, где проживают люди более чем одной национальности, обязательно возникают серьезные национальные конфликты. Причем порой более серьезные, чем у нас. По этой причине мир ежегодно теряет тысячи людей. И не только в азиатских странах, но и в Европе тоже. Можно говорить и об Ольстере, и о проблемах басков в Испании, об острых столкновениях в Югославии.

Мы находимся в плену наших собственных проблем и пытаемся понять их исходя из тех особенных обстоятельств, которые характерны для нашей страны. Но, оказывается, эти же самые проблемы существуют и в демократических странах мира.

С исторической точки зрения национальные проблемы тоже толкуются нами ложно. Ведь существующая оценка национальных проблем в России до революции совершенно не соответствует действительности. Мы исходим из представления о России, которое было искусственно создано после семнадцатого года, то есть рассматривая ее как проклятую страну, тюрьму народов. Принято считать, что русский народ в Российской империи был привилегированным, а остальные подвергались угнетению и дискредитации.

Начнем с того, что Российская империя (а не «русская») никогда не была по-своему национальной. Она была христианской империей. Важно, что она считалась религиозной. Тот, кто относил себя к православию, равно как и к христианству, не имел никаких ограничений, связанных со своим национальным происхождением. Можно назвать сотню имен чрезвычайно высокопоставленных лиц Российской империи начиная с древних времен и заканчивая семнадцатым годом, которые являлись представителями самых разных национальностей. Так, в 1917 году в русской армии было двадцать генералов — евреев по происхождению.

— Каким же образом решались национальные проблемы в России до революции?

— Примерно так же, как сейчас это делают во всем мире. А лозунг о праве наций на самоопределение выдвинула известная террористическая организация «Народная воля». Она стремилась разрешить какие-то свои вопросы и включить в террористическую деятельность как можно больше народов.

— В какой степени следует использовать международный опыт в разрешении национальных конфликтов в нашей стране?

— Надо прямо сказать, многое в этом плане мы делаем в полном противоречии с международной практикой. Приведу такой пример. В XIX веке США «отхватили» у Мексики более половины ее территории. Эти земли, причем самые плодородные, составляют почти четверть Америки (это, например, такие штаты, как Техас, Калифорния). Мексиканцам осталась пустыня. Потом уже выяснилось, что там водится нефть. Но тогда это никого не интересовало. И ведь сейчас никто в Америке не ставит вопрос о создании какой-то национальной территории на этих землях, хотя там живут мексиканцы.