Бешеные страсти, стр. 17
В частной школе нас учили танцевать, и иногда занятия длились по три часа, я вспомнила высокого, подтянутого педагога, услышала его слова: «Анастасия, у вас талант, вы сможете выступить достойно даже с высокой температурой и непрерывным кашлем». В эту минуту у меня не было температуры и кашля, но я мало отличалась от тяжелобольной или… девушки, выпившей лишнее.
Шелаев подвел меня к креслу и поблагодарил за танец, затем развернулся и направился к выходу. Я смотрела Климу вслед, не в силах пошевелиться и отвернуться. Я видела, как он достал мобильник и набрал чей-то номер. Странно, но загудел мой телефон.
«Клим Шелаев», – сообщил определитель.
– Да, – произнесла я.
Только теперь он остановился и обернулся. Мы стояли и смотрели друг на друга – одна из Ланье и ее враг…
Клим поднял свободную руку и сказал в трубку:
– Если ты хочешь получить его обратно, то позвони мне завтра утром. Честно говоря, мы слишком давно не были наедине… Кажется, несколько часов.
Я не сразу поняла, о чем говорит Клим, и не сразу поняла, что он держит в левой руке…
Тонкая блестящая змейка, круглые камушки, квадратные камушки и зеленые изумрудные капельки… Издалека не получалось разглядеть детали, но я угадывала их. Ожерелье – символ Ювелирного Дома Ланье – больше не украшало мою тощую шею, оно находилось во власти Клима Шелаева.
Глава седьмая,
в которой я узнаю, что у слова «никогда» есть адрес
В машине Матвеева, сказавшись на усталость, я сидела тихо, и никакие пузырьки шампанского не веселили меня – от них не осталось и следа! Во всяком случае, я перестала их чувствовать. Рука постоянно тянулась к шее, будто существовал один шанс на миллион, что случившееся пригрезилось и Шелаев не совершил ужасную и бессовестную кражу. Я пыталась вспомнить тот момент, когда Клим снял с меня ожерелье, и не могла… Не могла! О, какая злость разрывала душу! Наверное, мой гнев был гораздо сильнее гнева Эдиты Павловны. В сто тысяч раз сильнее!
Медленно поднимаясь по ступенькам в свою комнату, я задавалась одним и тем же вопросом: «Что делать?» Утром бабушка попросит ожерелье, но его у меня нет…
«Все просто, нужно сказать как есть. Я ни в чем не виновата. Почему же Шелаев не побоялся, что я скажу правду? Эдита Павловна сотрет его с лица земли… Нет, сначала разрежет на кусочки, а потом сотрет. Эту выходку бабушка уж точно не посчитает забавной и не простит, присовокупив к ней Тафта. Хотя и без «Коричневого Парижа» кража вполне тянет на смертную казнь… На три смертных казни подряд – с оживлением и повторным умерщвлением». Вспомнив оптимизм Симки, я попробовала спрятаться за старую, добрую иронию, но трудно веселиться, когда очень скоро кое-кого убьют…
Сказать правду и увидеть армагеддон? И значит, стать причиной всех неприятностей (мягко говоря), которые обрушатся на Шелаева…
«Как ему пришло в голову украсть ожерелье? Впрочем, в его голову обычно приходят именно такие безумные, невозможные идеи… Почему Клим уверен, что я не признаюсь бабушке?» Этот вопрос меня особенно мучил, он жужжал настойчиво и противно, я гнала его прочь, но он тут же прилетал обратно.
Осторожно закрыв дверь, я разделась и забралась под одеяло. Луна освещала комнату, но я не стала зашторивать окно. Свернувшись калачиком, я высказала Шелаеву все, что о нем думала, и, не найдя успокоения, нервно задрожала.
– Вы полагаете, я вас пожалею? С чего бы это? И не надейтесь… Я не испугаюсь, вы же сами постоянно учите меня быть сильной. Моя фамилия – Ланье, но вы, кажется, забыли об этом…
Я говорила с Шелаевым и говорила, но легче не становилось, наоборот, мрачная бездна отчаяния настойчиво тянула меня к себе.
«Если ты хочешь получить его обратно, то позвони мне завтра утром».
– Если я сама не скажу правду Эдите Павловне, то утром от меня останутся только рожки да ножки.
«Анастасия, принеси мне ожерелье».
«Его у меня нет».
«Что? А где оно?!»
«Я его потеряла, но оно очень скоро найдется…»
«Где?!
«Наверное, в квартире Шелаева…»
Представив эту картину, выражение лица бабушки, ее последующую взрывоопасную реакцию, я издала продолжительный жалобный стон. Как продержаться утром, днем и, возможно, вечером? И ради чего, то есть ради кого?
– Начнем все сначала, – потерев лицо ладонью, я посмотрела на часы. Три тридцать.
Почему нельзя сказать правду?
Жалко человека, испортившего мне жизнь? Нагло укравшего ожерелье?
Да пусть он горит огнем!
Усевшись, прижав одеяло к груди, я шумно вздохнула. «А если позвонить Климу прямо сейчас? Неужели, совершив очередное зло, он сладко и спокойно спит? И тем лучше, если спит, я разбужу его с огромным удовольствием!»
– Я не могу стать виновницей войны. – Нежданные слезы подступили к глазам, но я мужественно втянула их обратно.
«Виноват будет Шелаев, потому что так поступил», – объяснил разум.
Прижав одеяло еще крепче, я бухнулась на подушку, закрыла глаза, и сознание мгновенно отключилось.
Рано утром бабушка вместе с Тимом и Валерией уехала за город, оставив меня в обществе тяжких мук и душевных метаний. Будто сама судьба подыгрывала Шелаеву… Или об отъезде он знал заранее и все рассчитал? Эдита Павловна в присутствии Клима могла, например, сказать Вере Григорьевне, что собирается провести воскресенье на природе, а этого вполне достаточно для воплощения дерзкого и наглого плана в жизнь. Конечно, существовал огромный риск, но когда такие мелочи останавливали Клима Шелаева? Уж точно никогда.
Я ходила по комнате, сидела на подоконнике, спускалась в столовую, пила крепкий кофе, морщилась, возвращалась в свою комнату и опять ходила туда-сюда, обняв себя за плечи. Как же мне хотелось рассказать о случившемся Тиму, но не стоило этого делать (я не собиралась втягивать его в непростые отношения с врагом моей семьи). Тим ринулся бы на защиту, и можно только догадываться, чем бы все закончилось…
Повертев в руках визитку Матвеева, я и этот шаг отвергла. Он все же оставался чужим человеком и к тому же являлся другом Шелаева. Интересно, что бы Матвеев мне посоветовал?..
В двенадцать часов я села на кровать и взяла в руки мобильный телефон. Язык стал ватным, но я должна была задать некоторые вопросы и получить на них ответы. Мое воображение могло нарисовать что угодно, только не раскаявшегося и удрученного случившимся Серого Волка (мечтающего съесть Красную Шапочку), поэтому на простой и легкий разговор я не рассчитывала.
«Я всегда успею поговорить с бабушкой, пусть Клим скажет, чего хочет… А я ему скажу, что сама желаю с ним сделать…» – успокаивала и обманывала я себя.
Тянуть не имело смысла (сколько же можно…), и я набрала номер.
– Устал ждать, – раздался ироничный голос Шелаева.
– Чего именно? – занимая оборонительную позицию, спросила я, но тут же перешла в наступление. – Гнева Эдиты Павловны?
– Мы оба знаем, что ты ей ничего не расскажешь.
– С чего вы взяли? – мой тон был острее ножа.
– Анастасия… Ты не из тех, кто развязывает войну, ты из тех, кто тащит с поля боя раненых. – Клим оставался невозмутим, его полунасмешливый голос был привычен до боли в животе. Ни тени страха или вины, даже самое прозрачное сомнение не беспокоило его черную душу. Конечно же, он ни капельки не сожалел. – Поверь, я знаю, у кого можно красть ожерелья, а у кого нельзя. Например, твоя сестра в такой ситуации закричала бы на весь дом Абакшиных.
«А я не закричала… Я стояла, как вековой дуб, и смотрела в спину Шелаеву, уносящему бабушкину драгоценность – символ дома Ланье!»
– Пожалуй, в следующий раз я обязательно закричу.
– Я больше ничего не собираюсь у тебя красть.
Немного помедлив, я осторожно спросила:
– Клим, чего вы хотите?
– Чтобы ты пришла ко мне вечером.
– Зачем?
– Хочу провести с тобой время.
– Зачем?
– Скучаю. Я вообще был бы рад, если б ты переехала ко мне жить. – Клим, без сомнения, улыбался. – Я, в отличие от твоей бабушки, разрешал бы тебе абсолютно все.