Дикий горный тимьян, стр. 4

Хельга была очень рада всем этим знакам дружеского расположения.

— Ну вот, вы и подружились. Если бы у меня была здесь книжка, вы бы показали ему картинки, пока я соберу посуду и сложу ее в посудомоечную машину. Потом мы пойдем с ним гулять.

Оливер уже решил про себя, что ему пора уходить, но сказал: «Хорошо», и Хельга пошла искать книжку, оставив его наедине с Томасом.

Томасу очень понравилась борода Оливера. Тот поднял малыша и поставил к себе на колени, так что его глаза оказались вровень с глазами Томаса. Мальчик теребил бороду, а Оливер притворно вскрикивал. Томас заливался смехом. Он было снова потянул бороду, но Оливер поймал его руку и удержал в своей.

— Ах ты, разбойник, больно же!

Томас внимательно посмотрел ему в глаза.

— А ты знаешь, кто я? — тихо спросил Оливер, и Томас снова залился смехом, как будто этот вопрос был самой смешной шуткой.

Хельга вернулась с книжкой и положила ее на стол. Книжка была большая, в яркой глянцевой обложке, с картинками, на которых были нарисованы домашние животные. Оливер открыл ее наугад, а Томас уселся к нему на колени и, навалившись грудью на стол, стал рассматривать картинки. Пока Хельга убирала тарелки и выскребала сковороду от остатков пастушьей запеканки, Оливер переворачивал страницы и называл нарисованных животных и прочие предметы, показывал на дом, калитку, дерево и копну сена. Когда они открыли картинку, где была нарисована собака, Томас залаял, а когда увидел корову, то замычал. Все было очень весело и забавно.

Потом пришла Хельга и сказала, что пора им с Томасом идти одеваться для прогулки. Она забрала Томаса и унесла наверх. Оливер остался сидеть в кухне, ожидая их прихода. Он смотрел на идеально прибранную кухню, на идеально ухоженный сад за окном и думал о том, что скоро Хельга уедет и на смену ей приедет другая девушка, тоже на полгода, и так до тех пор, пока Томасу не исполнится восемь лет. Тогда его отправят в какую-нибудь престижную, но, скорее всего, бесполезную подготовительную школу. Он представил, как его сына запустят в конвейер традиционного обучения, где он научится заводить нужных друзей, играть в нужные игры и — Боже сохрани! — никогда не ставить под сомнение необходимость лишенных смысла традиций.

Оливеру посчастливилось этого избежать. В семнадцать лет ему удалось разорвать путы и вырваться на свободу только потому, что у него было непреодолимое желание писать и безудержное, неукротимое стремление идти своим путем.

А как сложится жизнь Томаса?

Вопрос беспокоил Оливера, но он постарался отринуть его как чисто гипотетический. Его совершенно не касается, в какую школу пойдет Томас. Какое ему дело? Он закурил сигарету от нечего делать и снова открыл книжку Томаса. На чистом листе в начале книги аккуратным почерком миссис Арчер было написано черными чернилами:

И вдруг это стало делом первостепенной важности. В душе Оливера вспыхнула злоба, и если бы мать Жаннетт стояла с ним рядом, он бы набросился на нее со словами — уж он-то знал, как побольнее ее уязвить, а может, и с кулаками, как уж придется. Он не Томас Арчер, лицемерная сука, он Томас Доббс. Он мой сын!

Когда Хельга спустилась вниз с Томасом на руках, одетым в некое подобие лыжного костюма и шерстяную шапочку с помпоном, Оливер уже надел пальто и ждал ее в прихожей.

— Пора идти, меня уже ждут в Лондоне.

— Конечно.

— Большое спасибо за обед.

— Я расскажу миссис Арчер, что вы заезжали.

— Конечно, скажите, — улыбнулся он.

— Но я не знаю, как вас зовут.

— Скажите просто, что заезжал Оливер Доббс.

— Хорошо, мистер Доббс, — она помедлила, стоя у лестницы, потом сказала: — Мне нужно надеть пальто и вытащить коляску. Вы не подержите Томаса?

— Конечно.

Он взял у нее ребенка, посадил его на плечо.

— Я скоро приду, Томас, — пообещала она, повернулась, пошла по коридору под лестницей и скрылась за стеклянной дверью.

Хорошенькая доверчивая глупышка. Надеюсь, они не слишком будут ее распекать. Ты можешь не спешить, милочка. Держа на руках сына, он пересек переднюю, вышел через желтую дверь, спустился по лестнице и сел в машину.

Хельга услышала, как по улице проехала машина, но ей и в голову не пришло, что это машина Оливера. Когда она вернулась с прогулочной коляской, ни Оливера, ни Томаса нигде не было видно.

— Мистер Доббс?

Он оставил дверь открытой, и дом наполнился жгучим зимним холодом.

— Томас?

Но за дверью был лишь безлюдный тротуар и безлюдная улица.

2. ПЯТНИЦА

Больше всего устаешь тогда, пришла к выводу Виктория Бредшоу, когда слишком мало работы. Это несравненно утомительнее, чем когда дел слишком много, и сегодняшний день тому яркий пример.

В феврале торговля одеждой идет плохо. Вообще говоря, покупают плохо не только одежду, но и все остальное. Рождество осталось позади, а январская распродажа оставила самые грустные воспоминания. Утро еще сулило слабые надежды: робко проглянуло солнце, чуть подморозило, но днем тучи закрыли небо, и теперь было так холодно и сыро, что люди, не совсем лишенные здравого смысла, и носа на улицу не показывали, а сидели дома у камина или в теплых квартирах с центральным отоплением, разгадывали кроссворды, пекли сладкие пирожки или, удобно устроившись, внимали телевизору. Погода не вдохновляла их на раздумья о новом гардеробе к весеннему сезону.

Стрелка часов приближалась к пяти. На улице на смену хмурому дню спешили густые сумерки. Над закругленным окном витрины было написано: «Салли Шарман». Изнутри буквы смотрелись задом наперед, как в зеркале, а дальше за этими иероглифами сквозь пелену дождя видна была Бошамп-Плейс. Прохожие, прячась под зонтиками и уворачиваясь от порывов ветра, старались удержать в руках свертки и пакеты. Поток транспорта застыл на Бромтон-Роуд, ожидая зеленый свет. По ступенькам, которые вели с улицы, в стеклянную дверь магазина вбежала закутанная в непромокаемый плащ женщина, словно спасаясь от преследования. Вслед за ней в магазин ворвался порыв холодного ветра, и дверь с шумом захлопнулась.

Это была Салли в своем черном плаще и огромной шляпе из рыжей лисицы; со словами «ну и денек» она сложила зонт, сняла перчатки и стала расстегивать плащ.

— Ну, как прошла встреча? — спросила Виктория.

У Салли была встреча с молодым дизайнером, который решил заняться оптовой торговлей.

— Неплохо, — сказала она и набросила плащ на подставку для зонтов, чтобы обсох. — Совсем неплохо. Куча новых идей, интересные цвета. Хорошо продуманные модели. Он меня удивил. Я думала, что, поскольку он такой молодой, будут сплошные джинсы и рабочие рубашки, но я ошиблась.

Она сняла шляпу, стряхнула с нее дождевые капли и, наконец, вернула себе привычный облик элегантной длинноногой женщины.

Узкие брюки, заправленные в высокие сапоги, и свитер грубой вязки, который на ком-нибудь другом выглядел бы как старая половая тряпка, на ней смотрелись очень стильно.

Она начала трудовую жизнь в качестве модели и на всю жизнь сохранила долговязую, похожую на жердь фигуру и лицо с безобразными фотогеничными, выступающими скулами. Благодаря своей профессии она всегда проявляла интерес к редакционным статьям модных журналов и, используя накопленные в этой области знания, широкий крут знакомств и природное тяготение к бизнесу, открыла собственный магазин. Ей было около сорока; она была разведена, практична и расчетлива, и гораздо более отзывчива, чем хотела казаться окружающим. Виктория работала у нее почти два года и любила ее.

Салли зевнула.

— До чего ненавижу деловые встречи за обедом! Потом я всегда чувствую себя выбитой из колеи, и весь оставшийся день идет насмарку.

Она засунула руку в свою необъятную сумку и вынула сигареты и вечернюю газету, которую бросила на стеклянный прилавок.

— Ну, а что было здесь?