Парижский паркур, стр. 17

– Это понятно... На тебя похоже?

– А! Ну, хани, ты же триста лет рисуешь. Похоже, конечно.

– То есть момент поймать удалось?!

– Велл, конечно! Самое главное – что я на твоем портрете – толстенькая. Поэтому он прекрасен! Ну что, пойдем в магазинчик при музее?

Она грациозно поднялась со скамейки и послала итальянцам воздушный поцелуй.

Накупив кучу ручек, магнитиков на холодильник, значков, брелоков, футболок и сумочек, Ника наконец позволила мне выйти на воздух. Очередь в музей увеличилась – видимо, подтянулись те, кто только что проснулся. Одна из девочек держала в руке картонный стаканчик с кофе. Услышав, как мы с Никой переговариваемся по-русски, она шагнула из очереди и спросила у меня:

– Извините! Вам выставка понравилась?

– Очень! – воскликнула я. – Там такой Ренуар обалденный! А где вы взяли кофе?

– Вот там, видите, бесплатная дегустация. Значит, Ренуар, да?

– И итальянцы, – кивнула Ника, – итальянцы там круче всего.

И мы поспешили к столику, за которым девушка в куртке с логотипом фирмы—производителя кофе разливала по стаканчикам дымящуюся жидкость из термоса. Я подбежала первая, глубоко вбирая в себя кофейный запах, предвкушая первый глоток после долгой и абсолютно счастливой работы над рисунком, схватила стаканчик, и вдруг он сам, клянусь, вывалился у меня из рук. Я еле успела отскочить, но капли кофе попали мне на джинсы, а самое главное (о ужас!) – на светлое пальто дяденьки, который как раз насыпал в свой кофе сахар из пакетика.

Дяденька заверещал по-итальянски, и его слова никак не напоминали «Белла» и «Беллиссима».

– Ты что? – удивилась Ника, подбегая ко мне и оттаскивая от дяденьки.

– Ника... Я клянусь... Он сам вырвался...

Я огляделась, и меня пронзило током с ног до головы. На набережной через дорогу стоял мотоциклист. Он медленно снимал шлем. Не знаю, как я догадалась, кто под ним будет скрываться, но через секунду я увидела бледное лицо и рыжие бакенбарды. Это был он. Человек-оборотень из самолета.

Он направился к светофору, чтобы перейти дорогу к музею. К нам.

– Харри ап, хани! – Ника дернула меня за руку, и по ее лицу я поняла: она наконец-то испугалась его.

Мы побежали в противоположную сторону, сквозь очередь, на нас вопили на разных языках, Нику даже кто-то ткнул зонтиком, но она крепко держала меня за руку и волокла через забор из людей, а мои ноги все слабели с каждым шагом, и мне казалось, я слышу его голос в голове: «Стой... остановись... дождись меня».

– Не дождется! – неожиданно крикнула Ника и затащила меня в первый попавшийся вестибюль метрополитена.

Там, у хлопающих дверей, через которые сновали люди, мы отдышались. Я все не могла отвести взгляда от лестницы – боялась увидеть там сначала черные джинсы, потом черную куртку и шлем в руках, а потом и бледное лицо с бакенбардами.

– Думаешь, он нас нарочно выслеживает? – прошептала я Нике.

– Не знаю. Но вид у него точно как у психа.

– Я тебе говорила, он оборотень!

– Я не верю во всю эту чушь, – отрезала Ника, – но он явно что-то нехорошее задумал. Может, он хочет нас киднепить? Дэди предупреждал меня о том, чтобы я остерегалась слишком прилипчивых бойзов во Франции. Пойдешь к ним в гости, а они – хоп! И в рабство тебя продадут.

Мы обе помолчали, с ужасом прокручивая в голове слова отца Ники.

– А вот и картинка в тему, – сказала Ника и ткнула наманикюренным ногтем в стену за моей спиной. Там висел плакат с анонсом фильма «Глаза Джулии», и изображено женское лицо с завязанными глазами. Меня передернуло.

– Гильерм Моралес, – прочла я вслух имя режиссера.

– Ты на продюсера посмотри, – кивнула Ника, – Гильермо дель Торо. Даже страшно представить, что там у бедной Джулии под повязкой. Вот уж кто псих на все сто, так это Гильермо дель Торо. Видела его «Лабиринт Фавна»?

– Видела его «Приют», – ответила я, снова содрогаясь. – Пошли отсюда, а? Только не надо ничего есть... Мне сейчас кусок в горло не полезет.

– Я и не собиралась ничего есть, – гордо ответила Ника. – У меня две страсти, ты забыла? Еда и шопинг!

– Но шопинга-то на сегодня хватит? – с надеждой спросила я, кивая на пакеты с логотипом д’Орсе.

– Хани, ты крейзи?! Шопинг еще и не начинался. Харри ап, галери Лафайет ждет нас!

Оставшийся вечер я провела в кафе на диванчиках галери Лафайет, среди унылых папаш с колясками, замученных шопингом бабушек, разглядывающих мозоли на пятках, и детей, перемазанных шоколадом, с визгом гоняющихся друг за другом между столиками. В общем, всех тех, кого достал шопинг, но кто вынужден дожидаться своих мам и подруг (в моем случае), пока они истратят все денежки на туфли, часы и шляпки.

Я рисовала потихоньку то сердитого карапуза, просящего у бабушки кусочек торта с витрины, то восторженную девочку, которой купили какие-то побрякушки, то двух возмущенных русских тетенек, которые подсчитывали что-то на калькуляторе и вскрикивали каждую секунду: «Не может быть! У нас эти платки дороже в два раза! Надо всем пойти накупить!» Но радость от того, что я снова рисую, уже поблекла.

«Никогда не понимала, зачем людям столько барахла», – с тоской думала я, а сама все оглядывалась – не вынырнет ли из-за угла мой преследователь с рыжими бакенбардами?

Глава 11,

в которой я отказываюсь от расследования и иду на тренировку, где становлюсь свидетелем чего-то очень важного

Ночью я не могла спать – болело все. Кроме пальцев. Я поворочалась и в четыре утра с кряхтеньем поднялась с кровати. Ника не шелохнулась: ее здорово утомил вчерашний шопинг, она даже забыла поужинать вечером. А я забыла забрать из-под стола фонарик. Если он еще там.

Попробовала потянуться – больно. Присесть – тоже. Ну и ну...

Я пошарила рукой на тумбочке, и мне попались только те растянутые штаны, в которых я ходила на тренировку.

Тоже сойдет, лучше, чем в пижаме, гулять по дому. Я взяла толстовку, телефон и выползла в коридор. Спустилась в гостиную, залитую лунным светом. Подошла к столу, с трудом присела на корточки и принялась шарить руками под столом, стараясь не оборачиваться на клетку с застывшим попугаем, прекрасно вырисовывающуюся на фоне окна, за которым ярко светила луна.

Фонарика, конечно, не было. Я сунула руку в карман, чтобы достать телефон и посветить им под столом, и вдруг...

– Are you looking for this one? [42]– раздался шепот с лестницы, и мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не заорать.

Как бледно-розовое привединие, Доминик стояла на лестнице и освещала лицо фонариком. Моим фонариком. Освещенное снизу, ее лицо, особенно выражение глаз и пухлые щеки, приобрело какой-то зловещий оттенок.

Я кивнула.

– Have you found it? [43]– спросила я.

– No. Madame.

Доминик объяснила, что вчера утром она спустилась в гостиную и обнаружила там мадам с фонариком в руках. Мадам улыбнулась при встрече и попросила передать фонарик темноволосой русской девочке.

Я протянула руку, но Доминик не спешила.

– It seems, – прошептала она, оглядываясь на дверь комнаты мадам, – it was charmed [44].

– Charmed? [45]– переспросила я.

– Yeah... Do you know «Harry Potter»? I think Madame can use magic [46].

Я больше не могла смотреть в ее круглое, освещенное фонарем лицо и знаком предложила перейти на кухню. Там я достала из холодильника молоко, которое купила накануне, налила в чашку и приготовилась слушать рассказ Доминик. Она устроилась на подоконнике и с расширенными глазами рассказала мне о том, что мадам иногда одна кружится по комнате, будто танцует, под музыку и без, а еще (она сама видела!) залезает на свой письменный стол с ногами и швыряет оттуда бумажные самолетики! И они долго-долго кружатся по комнате. Как будто они с моторчиком. А самое главное волшебство мадам – она печет по утрам прекрасные крепы и подает их с мороженым и кленовым сиропом.