Двухместное купе, стр. 31
У небольшого административного вагончика стоит очередь за деньгами.
Из вагончика выходят умытые и переодевшиеся Лешка и Гриша, на ходу пересчитывая полученные деньги.
— Завтра работаем еще здесь, а послезавтра ты поешь в Культурном центре еврейской общины. Понял? — говорит Гриша. — Сколько ты получил?
— Столько же, сколько и все. За десять часов по двенадцать марок — сто двадцать. А что?
— Пришли сюда двадцатник, — говорит Гриша и протягивает широкую натруженную ладонь.
— За что? — удивляется Лешка.
— За то, что я нашел тебе эту работу! Я же твой менеджер — имею я право на свой процент? Волчьи законы капитализма: две марки в час — это же абсолютно по-божески. Я прав?
— Прав, прав... — Лешка отдает Грише двадцать марок. — А за сколько мы работаем послезавтра в этой гребаной общине?
— Полсотни на рыло. Процент не беру, потому что с детства жутко уважаю искусство и творчество...
Тут вся вечерняя картинка уходит в затемнение... И в черноту экрана врываются звуки мчащегося скорого поезда.
— Так это вы спасли Лешку от падающей бетонной плиты? — слышится в темноте голос В.В.
— Да, — в кромешной тьме отвечает Ангел. — Я же говорил вам, что поначалу я мог помогать Леше только по мелочам...
— Ничего себе «мелочи»!.. — произносит удивленный голос В.В. — Вы же спасли его от верной гибели!
— Ну, во-первых, я для этого и был послан на Землю. Именно помочь Лешке. А во-вторых, для меня этот трюк был действительно примитивным ученичеством из программы четвертого класса нашей Школы, — говорит в темноте Ангел. — А вот как справиться с Лешкиным пьянством, я тогда еще не имел ни малейшего понятия. Даже спустя два месяца после эпизода, который вы только что видели, Лешка продолжал пить, а я ничего не мог для него сделать...
ОДНОКОМНАТНАЯ КВАРТИРА ЛЕШКИ САМОШНИКОВА
Двухконфорочная плита и раковина для мытья посуды находятся за невысокой выгородкой прямо в комнате.
Чистенько. Простенькая «социальная» мебель. В углу у входной двери — батальоны пустых бутылок.
Над диваном-кроватью висит недорогая гитара. Постель не убрана...
Вещей у Лешки очень мало.
На подоконнике — телефон на длинном шнуре и увядшие цветы в литровой пивной кружке.
Пьяный Лешка сидит за столом, а Гриша Гаврилиди в отчаянии бегает по комнате.
— Хватит пить, Леха! Ты и так уже косой в жопу!.. Что же ты себе еще наливаешь?! Завтра же у нас вечер в «Околице Френкеля»... Я кручусь, как савраска, делаю тебе рекламу, а ты водку жрешь... Ну, уже генук, мальчик! Уже бессрочную визу мы имеем, квартирку я тебе снял — зашибись!.. — Гриша гордо оглядывает Лешкины убогие хоромы. — Ну уже все позади... Шо же ты пьешь, шо же ты пьешь?..
Лешка молча выпил, покачнулся на стуле, ухватился за край стола.
Гриша подскочил, придержал Лешку, закричал плачущим голосом:
— Ты же уже сидеть не можешь, гад ползучий! Ты же падаешь!..
— Домой хочу... — еле ворочая языком, произнес Лешка.
— Таки ты же дома! Боже ж мой!.. Что же ты рукавом утираешься?! Ты нормально закусить можешь? Кто же так пьет, Лешка? Ты ж интеллигентный человек...
Тут Гриша на секунду отвлекается, и Лешка со стула падает на пол.
Гриша пытается поднять Лешку:
— Ну, видишь? А я что говорил? Давай помогу...
— Нет... — отталкивает его Лешка.
— Нет? Бога ради — лежи па полу, говнюк. Начнешь блевать — не захлебнись, Артист Иванович!..
— Домой хочу, — неожиданно твердым голосом сказал Лешка, по-детски свернулся на полу клубочком и закрыл глаза.
— Не спи, не спи, Лешенька... — по-бабьи причитал Гриша. — Так ведь поддатому можно и не проснуться!
Лешка с трудом открыл глаза, посмотрел сквозь Гришу Гаврилиди и прошептал:
— Ах, если бы...
... Ранним утром Лешка проснулся в своей постели от бодрого голоса Гриши Гаврилиди.
— Вставай, страна огромная, вставай па смертный бой с фашистской силой темною, с немецкою ордой!..
Лешка продрал опухшие глаза, криво усмехнулся:
— Как выразился бы мой покойный дедушка Натан Моисеевич: «Чтоб эта песенка сегодня была актуальной — таки нет!»
— И он был бы совершенно прав! — крикнул Гриша. — Вставай, Леха, завтрак на столе!
... Потом сидели за столом — ели сосиски, пили кофе...
— Помнишь, в еврейской гемайнде выступали? Ну, в общине ихней? — возбужденно говорил Гриша.
— Ну, помню.
— Я, конечно, не говорил тебе об этом, но... Ты же не просыхал все это время! А сегодня наконец решил больше не тянуть: я там в антракте узнал у одного пейсатого все, что тебе нужно!
— Да мне ничего от них не нужно, — отмахнулся Лешка.
— Слушай сюда, шлемазл! Ты должен позвонить в Ленинград и попросить свою мамашу, чтобы она срочно выслала тебе дубликат своей метрики, где написано, что она еврейка! Тогда тебя примет местная еврейская община, и... мы — в порядке!.. У них там если мать — еврейка, таки нет проблем!..
Лешка рассмеялся.
— И шо ты ржешь? — удивился Гриша.
Лешка обмакнул сосиску в горчицу и ответил:
— Помнишь, я рассказывал тебе про ту демократическую немку-поблядушку, из-за которой я и влип во все это дерьмо? Ты с ней мог бы работать парный конферанс. Она мне говорила то же самое. Только с немецким акцентом.
— Таки бляди почти всегда правы! — воскликнул Гриша.
Лешка отложил сосиску в сторону, прихлебнул кофе, сказал серьезно:
— Все-таки ты очень невнимательный человек, Гаврилиди... Ты меня знаешь уже три месяца, а до сих пор не можешь понять, что я никогда в жизни не пойду на это. Даже если буду подыхать...
— Аи, бросьте! Мне бы маму-еврейку — мне бы цены не было! — мечтательно произнес Гриша. — Как я фрайернулся перед той туристской поездкой от Николаевского горкома партии!.. Почему не купил еврейские документы, идиот?! Нужны мне эти мои греки в десятом колене, как зайцу триппер... Ты-то хоть не будь кретином, позвони в Ленинград! Получишь ихний статут...
— Статус, — поправил его Лешка.
— Нехай так... Получишь ихний статус, я тебя главным раввином города сделаю! И как в том анекдоте, будешь еще немного прирабатывать русскими романсами. Бабок намолотим — немерено!
— Да, насчет бабок: дай пятнадцать марок. Отдам в пятницу.
— Зачем? — насторожился Гриша.
— Смотаюсь в лавочку за пузырьком и закусевичем.
— А вот это ты видел?! — Под носом у Лешки появилась фига из толстых волосатых пальцев Гриши Гаврил иди.
— Отлично, — сказал артист Самошников. — Когда у нас выступление в Центре русской культуры?
— В пятницу, в восемь.
— Прекрасно! И по сколько на рыльце?
— Всего сто пятьдесят марок. По семьдесят пять. — Гриша занервничал. — Но если ты настаиваешь, я отдаю тебе девяносто, а себе оставляю шестьдесят. Идет?
— Нет, — решительно сказал Лешка. — Ты оставляешь себе все сто пятьдесят. Но за них ты сыграешь на гитаре, споешь все романсы и сам будешь читать Пастернака и Заболоцкого. Да, и не забудь освежить в памяти последний монолог Чацкого. Я его как раз собирался исполнять в пятницу. А теперь вали отсюда!
... Через час Алексей Сергеевич Самошников уже лыка не вязал.
— Очнись, Леха... Очнись, чтоб тебе пусто было! — чуть не плакал Гриша Гаврилиди. — Ой, Боженька ж ты мой, надо же было так быстро нажраться!.. Ни за жизнь не поговорить, ничего... Ты хоть слышишь меня, байстрюк?!
Лешка поднял на Гришу бессмысленные глаза и что-то силился сказать. Но не смог. Помотал головой, попытался выпрямиться и снова уронил голову на грудь.
Собрался с силами, подпер подбородок руками, положил локти на стол и медленно сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Знаешь, Гриня... Уже несколько раз... Мальчик с голубыми глазами. Не то снится, не то — наяву... На Толика нашего немножко похож. Только волосики беленькие... И рюкзачок. У Толика рюкзака не было. Он у меня как-то мой попросил... а я не дал, сволочь.