Живущий в ночи, стр. 61

– Такого мира, каким мы его знаем.

– И вы на самом деле верите в это?

– Всякое бывает. Но, может быть, когда все вокруг задрожит и станет рушиться, благоприятных возможностей окажется больше, чем негативных. Конец привычного нам мира вовсе не означает конца света.

– Скажете это динозаврам, которые придут нам на смену.

– Врать не стану: у меня у самого сердце не на месте, – признался Рузвельт.

– Если вы настолько напуганы, что каждую ночь уплываете на дальнюю стоянку, и если знаете, что происходящее в Уиверне до такой степени опасно, почему же вы давным-давно не сбежали из Мунлайт-Бей?

– Я думал об этом. Но здесь – мой бизнес, здесь – вся моя жизнь. Кроме того, спастись мне все равно не удастся, разве что выиграть немного времени. В конечном счете спасения нет нигде.

– Звучит не очень-то оптимистично.

– Да уж…

По-прежнему держа кошку на руках, Рузвельт проводил нас через кают-компанию и кормовую каюту к лестнице, ведущей наверх.

– Знаешь, сынок, я всегда хорошо держал удары судьбы и был способен разобраться со всем, что она в меня кидала, – и с плохим, и с хорошим, до тех пор, пока это было мне хотя бы интересно. Господь благословил меня насыщенной и разнообразной жизнью, и я боюсь только одного – скуки. – Мы поднялись на палубу и сразу же оказались в объятиях тумана. – От всего, что происходит сейчас в «жемчужине Центрального побережья», волосы встают дыбом, но, как бы ни повернулись события, скучными они по крайней мере не покажутся.

Оказывается, Рузвельт имел больше общего с Бобби Хэллоуэем, чем могло показаться на первый взгляд.

– Что ж, сэр, благодарю вас за совет. Я подумаю.

Я сел на поручень сходней и соскользнул на причал, находившийся в полутора метрах ниже палубы. Орсон протопал следом за мной.

Большая голубая цапля уже улетела. Вокруг меня клубился туман, черная вода хлюпала о днище яхты, все остальное вокруг было неподвижно, как смертный сон.

Не успел я сделать несколько шагов, как с палубы меня окликнул Рузвельт:

– Эй, сынок.

Я остановился и обернулся.

– Жизни твоих друзей действительно поставлены на кон. Но на карте и твое собственное счастье. Поверь, ты не захотел бы знать больше, чем знаешь сейчас. У тебя и так хватает проблем. Одно то, как ты живешь…

– Нет у меня никаких проблем, – оборвал я его. – Просто у каждого человека имеются свои сильные и слабые стороны.

Кожа Рузвельта была такой черной, что в тумане его фигура могла показаться всего лишь миражом, игрой теней. Кошка на его руках была невидима, и в темноте горели лишь ее глаза, словно загадочные зеленые огоньки, плавающие в пустом пространстве.

– Сильные и слабые стороны… Ты действительно в это веришь?

– Да, сэр.

Однако сейчас я не был до конца уверен в том, почему считал эту мысль правильной: то ли потому, что она на самом деле была верна, то ли из-за того, что на протяжении всей жизни я сам убеждал себя в ее правильности. В большинстве случаев реальность такова, какой ты сам ее делаешь.

– Я скажу тебе еще одну вещь, – проговорил он. – Одну вещь, которая, возможно, убедит тебя в необходимости бросить все это и жить как живешь.

Я молча ждал.

Наконец с явно различимым сочувствием в голосе Рузвельт сказал:

– Знаешь, в чем заключается причина того, почему они не причинят вреда тебе лично и будут стараться подчинить тебя, убивая твоих друзей? Знаешь, в чем причина того, что большинство из них почитают тебя?

Она в том, кем была твоя мать.

Страх, похожий на бледного и холодного могильного червя, пополз по моей спине, легкие сдавило, и я не мог дышать, хотя не понимал, почему туманная фраза Рузвельта подействовала на меня так угнетающе. Возможно, душой я неосознанно понимал больше, нежели головой. Возможно, разгадка уже таилась в лабиринтах моего подсознания и дожидалась только того момента, когда я наткнусь на нее. А может, она скрывалась в бездне сердца.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, обретя способность дышать.

– Если ты задумаешься – как следует задумаешься, – сынок, то, возможно, поймешь, что, продолжая копаться в этом деле, ты ничего не выиграешь, а только потеряешь. Знание не всегда приносит мир в наши души. Сто лет назад люди ничего не знали о структуре атома, ДНК и «черных дырах», но разве мы сейчас счастливее их?

Как только Рузвельт произнес последнее слово, туман на том месте, где он стоял, сгустился. Дверь каюты мягко закрылась, и негромко щелкнул замок.

Вокруг поскрипывающей «Ностромо» медленно вился туман. В его клубах проступали очертания невиданных кошмарных чудовищ и тут же таяли, сменяясь другими.

Под впечатлением последних слов Рузвельта Фроста в моем мозгу возникали еще более жуткие существа, нежели те, что сотворял туман, но я старался не обращать на них внимания, чтобы они благодаря этому не застряли в моем дурном воображении. Возможно, он был прав: если я узнаю все до последнего, я вполне могу пожалеть о том, что начал в этом копаться.

Бобби говорит, что истина сладка, но опасна. Он считает, что люди не смогли бы жить, знай они всю леденящую правду про самих себя. На это я обычно отвечаю своему другу, что в таком случае ему самоубийство явно не грозит.

Орсон шлепал лапами чуть впереди меня, а я тем временем раздумывал, куда мне теперь идти и что делать. В моем мозгу раздавалось пение некой сирены, хотя, кроме меня, ее никто не слышал. Я боялся разбиться о рифы правды, но не мог противиться этому призывному пению.

Наконец я сказал, обращаясь к Орсону:

– Если ты готов объяснить мне, что происходит, я весь внимание.

Но даже если Орсон и мог мне ответить, сейчас он, видимо, был не в настроении беседовать.

Мой велосипед находился там же, где я его оставил, возле перил пирса. Резиновые наконечники руля были холодными, мокрыми и скользкими от осевшей на них влаги.

Позади нас заработали двигатели «Ностромо». Я повернулся и увидел, что ее бортовые огни отдаляются, все больше расплываясь в ореоле тумана.

Я не мог различить Рузвельта в рулевой рубке, но знал, что он находится там. Хотя до рассвета оставалось всего несколько часов и несмотря на ужасную видимость, он гнал свое судно на другую стоянку – подальше отсюда.

Ведя велосипед за руль в сторону берега и проходя мимо покачивающихся судов, я несколько раз оглядывался назад. Мне казалось, что в размытом тусклом свете фонарей я вот-вот увижу Мангоджерри, крадущуюся за мной по пятам. Если это было так, она хорошо пряталась, но скорее всего кошка все же находилась на борту «Ностромо».

«…Причина того, почему большинство из них почитают тебя, в том, кем была твоя мать».

Свернув направо и оказавшись на главном причале, мы направились к выходу со стоянки для судов. Снизу поднимался противный запах. Видимо, волны прибили к сваям мертвую рыбу, кальмара или другую морскую тварь и разлагающееся тело зацепилось за ракушки, наросшие на бетонные столбы. Зловоние было настолько омерзительным, что влажный воздух казался пропитанным им, будто после обильной трапезы рыгнул сам сатана. Я задержал дыхание и плотно сжал губы, борясь с накатившим приступом тошноты.

Ворчание моторов «Ностромо» отдалялось и звучало все более глухо. Судно ушло на дальнюю швартовку.

Теперь ритмичный звук, разносившийся по воде, напоминал скорее не стук двигателя, а гулкое сердцебиение левиафана, словно морское чудовище вот-вот должно было вынырнуть на поверхность, потопить все суда, разрушить причал и похоронить нас с Орсоном в холодной водяной могиле.

Дойдя до середины пирса, я снова обернулся, но позади нас никого не было – ни кошки, ни призраков.

Тем не менее я сказал Орсону:

– Черт бы меня побрал, но все это действительно начинает напоминать конец света.

Пес чихнул, соглашаясь со мной, и мы наконец вышли из зловонного облака, направляясь к корабельным лампам, установленным на высоких мачтах по обе стороны от входа на стоянку для яхт.