Сумеречный взгляд, стр. 72

Когда мы миновали дорожный указатель, гласящий, что начинается черта города Йонтсдауна, Райа сказала:

— Слим, сбрось-ка лучше скорость.

Я глянул на спидометр и обнаружил, что мы несемся со скоростью, миль на пятьдесят в час превышающей допустимую. Я словно бессознательно намеревался пулей пронестись через весь город и вылететь с другой стороны.

Я убрал ногу с акселератора, свернул за поворот и обнаружил, что у обочины припаркована полицейская машина — как раз в том углу поворота, где ее нельзя было заметить. Окошко водителя было чуть приоткрыто — ровно настолько, чтобы высунуть наружу радар.

Когда мы проехали мимо нее, все еще двигаясь на несколько миль в час быстрее допустимого, я увидел, что коп за рулем был гоблином.

Зима в аду

Я выругался вслух — хотя мы превышали лимит скорости всего на две-три мили в час, я был уверен, что даже малейшего нарушения будет достаточно, чтобы навлечь на нас гнев власти в этом городе, где правят гоблины. Я беспокойно взглянул в зеркало заднего вида. На крыше черно-белой машины заработана красная мигалка — пульсирующий кровавый свет полосами пересекал заснеженный, белый, как в морге, ландшафт. Он намеревался задержать нас — не слишком многообещающее начало нашей тайной миссии.

— Черт, — пробормотала Райа, развернувшись на сиденье, чтобы поглядеть в заднее стекло.

Но прежде чем патрульный автомобиль успел выползти на шоссе, другой автомобиль — заляпанный грязью желтый «Бьюик» — вывернул из-за поворота. Его скорость была выше, чем наша, и внимание гоблина-полицейского переключилось на этого — более серьезного нарушителя.

Мы, ускользнув от задержания, отъехали прочь, а коп остановил «Бьюик» позади нас.

Внезапный порыв ветра поднял миллиард снежных нитей с земли, в мгновение ока соткал из них серебристо-серый занавес и задернул этот занавес на дороге за нашей спиной, скрыв «Бьюик», незадачливого водителя и гоблина-полицейского от моих глаз.

— Недолет, — заметил я.

Райа не отозвалась. Впереди и чуть ниже перед нами лежал Йонтсдаун. Она опять повернулась лицом вперед, кусая нижнюю губу и глядя на город, в который мы спускались.

Прошлым летом Йонтсдаун произвел впечатление мрачного средневекового городишки. Сейчас, в холодных объятиях зимы, он был еще менее привлекателен, чем в тот августовский день, когда я впервые увидел его. В пасмурной дали клубящиеся из труб грязного сталелитейного завода дым и пар были темнее и тяжелее от загрязняющих веществ, чем прежде; они напоминали столбы выбросов из дымящегося вулкана. Несколькими сотнями футов выше серый пар утончался, и его разрывал в клочья зимний ветер, но серный дым тянулся от одной горной вершины к другой. Сочетание темных туч и желтых кислотных дымов придавало небу такой вид, будто ему наставили синяков. И если небо было в синяках, то город под ним был избит, разнесен в клочки, смертельно ранен — создавалось впечатление не просто умирающего в нем общества, но общества умирающих, кладбища размером с город. Ряды домов — многие из них обветшали, все были покрыты пленкой серой грязи, и более крупные строения из кирпича и гранита, в прошлый раз напоминавшие мне средневековые строения. Они не утратили своей анахроничности, но на сей раз — с закопченным снегом на крышах, с грязными сосульками, свешивающимися с карнизов, с желтушной изморозью, испятнавшей стекла под мрамор, — они к тому же казались ряд за рядом стоящими надгробиями на кладбище великанов. А с большого расстояния вагоны в депо вполне могли сойти за огромные гробы.

Я чувствовал, что буквально плыву среди психических излучений, и каждый поток в этом Стигийском море был темным, холодным и пугающим.

Мы пересекли мост через замерзшую реку. Острые глыбы льда в беспорядке громоздились внизу — под решетчатым металлическим настилом, с той стороны тяжелого железного ограждения. Тормоза в этот раз не запели — они испустили пронзительный, на одной ноте, вопль.

На другой стороне моста я резко свернул, нажав на тормоз, и остановил машину.

— Что ты делаешь? — спросила Райа, глядя на неряшливый бар и кафе, возле которых я остановился.

Это было здание из цементных блоков желчно-зеленого цвета. Тусклая облупившаяся вывеска красного цвета болталась над входом. На окнах не было изморози, но виднелось множество потеков жира и копоти.

Она спросила:

— Что тебе там потребовалось?

— Ничего, — ответил я. — Я... я просто хочу поменяться с тобой местами. Излучения... вокруг меня... отовсюду... Куда ни посмотрю, я везде вижу... странные, страшные тени, не настоящие, тени смерти и грядущего разрушения... боюсь, я не смогу сейчас вести машину.

— В тот раз город на тебя так не действовал.

— Действовал. Когда я сюда приехал с Люком и Студнем. Но не так тяжело. И я очень быстро взял себя в руки. Я к этому снова привыкну, очень быстро. Но сейчас... я себя чувствую... избитым.

Пока Райа перебиралась на соседнее сиденье к баранке руля, я вылез из машины и, неуверенно обойдя вокруг, подошел к другой двери. Воздух был резкий и холодный. В нем пахло нефтью, угольной пылью, парами бензина, жарящимся мясом с решетки в ближайшей закусочной и (я готов был в этом поклясться) серой. Я сел на место пассажира, захлопнул дверцу, и Райа отъехала от тротуара, аккуратно вырулив на полосу движения.

— Куда? — спросила она.

— Поехали через весь город к предместьям.

— И что?

— Поищем спокойный мотель.

Я не мог объяснить, почему так драматически ухудшилось мое впечатление от города, хотя несколько соображений у меня было. Возможно, по неведомым причинам мои психические способности усилились, паранормальное восприятие стало более чутким. Может быть, груз горя и ужаса города стал неимоверно тяжелее со времени моего предыдущего приезда. А может, я боялся возвращения в это жилище демонов сильнее, чем мне казалось, — тогда мои нервы, должно быть, стали необычайно восприимчивы к темной энергии и бесформенным, но ужасающим образам, исходящим от зданий, машин, людей и всего в беспорядке стоящего по обе стороны улицы. Либо особым зрением, которым позволял видеть мой Сумеречный Взгляд, я мог ощутить, что я сам и Райа — а может, мы оба — погибнем здесь в лапах гоблинов. Как бы там ни было, если это ясновидческое послание и пыталось пробиться ко мне, я, совершенно очевидно, был эмоционально не в состоянии прочесть и понять его. Я мог представить его, но в данный момент не мог подвести себя к тому, чтобы «увидеть» детали столь бессмысленного и пугающего жребия.

Когда мы подъезжали к двухэтажному кирпичному зданию школы, где при взрыве нефтяной топки и пожаре погибло семеро детей, я заметил, что обгоревшее крыльцо здания отремонтировано с лета, шиферная крыша приведена в порядок. В это время в школе еще шли занятия — в нескольких окнах я заметил детей.

Как и в прошлый раз, мощная волна ясновидческих образов хлынула со стен здания и понеслась в мою сторону с ужасающей силой и реальностью — оккультной реальностью, но оттого не менее смертоносной, столь же реальной для меня, сколь и убийственная волна прилива. Здесь, как ни в каком другом из виденных мною мест, человеческое страдание, мука и ужас могли быть измерены теми же мерками, что и океанские глубины — в десятках, сотнях, даже тысячах морских саженей. Тонкая, холодная струя предшествовала смертоносной волне: раздробленные образы — предвестники плеснули по поверхности моего сознания.

Я увидел, как стены и потолки вспыхивают огнем... стекла разлетаются на десятки тысяч смертоносных осколков... плети огня хлещут по классным комнатам, врываясь вместе с воздухом... охваченные ужасом дети в горящей одежде... вопящая учительница, чьи волосы объяты пламенем... почерневший, шелушащийся труп другого учителя мешком валяется в углу, жир под его кожей шипит и пузырится, точно свиное сало на жаровне...

В прошлый раз, когда я видел школу, я получил видения и уже происшедшего пожара, и другого, еще ужаснее первого, который только должен был произойти. Но в этот раз я видел только грядущий пожар, тот, что пока не был разожжен, — возможно, потому, что надвигающаяся катастрофа была теперь ближе по времени, чем то пламя, что уже сделало свое дело. Экстрасенсорные картинки, плеснувшие мне в лицо, были более яркими, более страшными, чем все, что я видел прежде, — каждая, словно капля серной кислоты, а не воды, причиняла мне боль, прожигая себе путь в моей памяти и душе: дети в предсмертной агонии, плоть, вздувающаяся, лопающаяся и горящая, как жир свечи; черепа, высовывающие свой оскал из-под дымящихся, плавящихся покровов, некогда таивших их; глазницы, почерневшие и опустошенные голодным огнем...