Неведомые дороги (сборник), стр. 83
Ни один человек, грудь которого пробила пуля 38-го калибра, не мог запросто подняться и уйти. Ни один человек не мог подняться и уйти, упав с высоты трех этажей на бетонный пол.
Однако именно это и проделал Скэгг.
Кровяной след указывал, куда ушел убийца. С револьвером в руке Френк добрался до перекрестка, свернул в другой проход, прошел сто пятьдесят футов, где в тени, где под светом ламп. И там след резко оборвался. Словно кровь перестала течь из раны.
Френк поднял голову, посмотрел на деревянные ящики. Но Скэгг не забирался ни на одну из стен. Не обнаружил Френк ни ниш, ни зазоров между ящиками, где убийца мог бы укрыться.
Тяжело раненный, спеша ускользнуть от преследователя, Скэгг, однако, сумел перевязать раны, более того, перевязал их на бегу. Но чем? Разорвал рубашку?
Черт побери, Скэгг получил смертельное ранение в грудь. Френк видел, как пуля рвала его плоть, видел, как Скэгга отбросило назад, видел кровь. Ему раздробило грудную клетку, осколки кости проткнули жизненно важные органы. Перерезали артерии и вены. Пуля пробила сердце. Повязки не могли остановить такие кровотечения, не могли заставить ритмично сокращаться разодранную в клочья сердечную мышцу.
Шоу вслушался в ночь.
Дождь, ветер, гром. В остальном – тишина.
«Мертвецы не истекают кровью», – подумал Френк.
Может, поэтому кровавый след и оборвался? Скэгг-таки умер. Но, если и умер, смерть его не остановила. Он продолжил путь.
«И кого я тогда преследую? Мертвеца, который не хочет остановиться?»
Большинство полицейских рассмеялись бы при этой мысли. Или рассердились. Но не Френк. Он был Крепким Орешком, но сие не подразумевало отсутствие гибкости ума. Он искренне верил в бесконечную сложность вселенной, в которой могло встретиться всякое.
Ходячий мертвец? Маловероятно. Но, если такое случилось, значит, ситуация неординарная. Завораживающая. Требующая серьезного осмысления.
Глава 4
Склад был большой, но, разумеется, не бесконечный. Однако в сумраке аварийных ламп он, казалось, увеличивался в размерах, каждая его часть необъяснимым образом растягивалась в новом измерении, не видимом с улицы.
Френк искал Скэгга в проходах между стен, образованных деревянными ящиками, в проходах между металлических стеллажей, на полках которых стояли картонные коробки. То и дело останавливался, подозревая, что Скэгг нашел пустой ящик или коробку и спрятался внутри, но не смог обнаружить гроба, в который улегся ходячий мертвяк.
Дважды Френк устраивал себе передышки, чтобы успокоить пульсирующую боль в боку. В остальное время, заинтригованный загадкой исчезновения Скэгга, он почти забывал о том, что ему крепко досталось обрезком трубы. Крепким Орешком Шоу прозвали в том числе и за уникальную способность блокировать боль. Близкий друг из отдела расследования убийств как-то сказал, что болевой порог у Крепкого Орешка Шоу где-то между болевыми порогами носорога и деревянного столба. Но иногда Френк только приветствовал боль. Потому что она обостряла чувства и держала в тонусе, напоминая о том, сколь дорога жизнь. Френк не был мазохистом, но знал, что боль – важная часть человеческого бытия.
Прошло уже пятнадцать минут после того, как Шоу застрелил Скэгга, а найти его самого или его труп все не удавалось. Тем не менее Френк не сомневался, что убийца по-прежнему на складе. Живой или мертвый, он не растворился в дождливой ночи. Убежденность базировалась не на логике, а на никогда не подводившей Френка интуиции, наличие которой отличало великих копов от хороших.
Мгновениями позже интуиция в очередной раз доказала свою "профпригодность". Френк осматривал угол склада, где стояли погрузчики и с десяток электрокаров. Благодаря многочисленным шлангам гидравлической системы, погрузчики чем-то напоминали огромных насекомых, силуэты которых выхватывались из темноты тусклыми лампами аварийного освещения.
Френк как раз шел между двумя погрузчиками, когда за спиной раздался голос Карла Скэгга:
– Уж не меня ли ты ищешь?
Френк обернулся, поднял револьвер.
Скэгг стоял в двенадцати ярдах.
От раны на груди не осталось и следа.
– Видишь меня?
И падение с высоты трехэтажного дома не привело ни к переломам костей, ни к разрывам мышц. На синей рубашке темнели пятна крови, но ран, из которых могла вытечь эта кровь, не было.
– Видишь меня?
– Я тебя вижу, – спокойно ответил Френк.
Скэгг ухмыльнулся.
– И знаешь, что ты видишь?
– Кусок дерьма.
– Может твой жалкий мозг осознать, кто я такой?
– Конечно. Хрен моржовый.
– Тебе не удастся меня оскорбить.
– Я могу попытаться.
– Твои жалкие потуги меня не интересуют.
– Уж извини, если наскучил тебе.
– Ты слишком назойлив.
– А ты – псих.
Вновь улыбка Скэгга напомнила Френку о крокодилах.
– Я слишком превосхожу тебя и тебе подобных по уровню развития, поэтому тебе не дано судить меня.
– Тогда уж извини за смелость, великий господин.
Улыбка Скэгга перешла в злобную гримасу, глаза округлились. Из карих, человеческих, они превратились в глаза голодной, безжалостной рептилии, и Френк почувствовал себя полевой мышкой, зачарованной гипнотическим взглядом черной змеи.
Скэгг шагнул вперед.
Френк отступил на шаг.
– Таких, как ты, можно использовать только для одного: вы мне интересны, как дичь.
– Рад слышать, что хоть чем-то мы тебе интересны.
Скэгг сделал еще один шаг, тень от толстого шланга рассекла его лицо.
Френк отступил на тот же шаг.
– Ты и тебе подобные рождаетесь, чтобы умирать.
Ход мыслей преступников-безумцев интересовал Френка ничуть не меньше, чем хирурга интересует характер раковых опухолей, которые он вырезает из тел пациентов.
– Мне подобные? Это ты о ком?
– О людях.
– Ага.
– О людях, – повторил Скэгг с такой интонацией, словно не мог найти более грязного ругательства.
– А ты – не человек. Так?
– Так, – согласился Скэгг.
– Тогда кто же ты?
От безумного смеха Скэгга, холодного, как арктический ветер, Френка передернуло.
– Однако ты тугодум.
– Теперь уже ты мне наскучил. Ложись на пол, расставь руки и ноги, сукин сын.
Скэгг протянул к нему правую руку, и на мгновение Френку показалось, что убийца решил сменить тактику и сейчас взмолится о пощаде.
А потом рука начала изменяться. Ладонь удлинилась, расширилась. Пальцы вытянулись на два дюйма. Костяшки утолщились. Рука меняла цвет, пока не стала коричневато-черной. Кожа обросла жесткой шерстью. Ногти превратились в остро заточенные когти.
– Ты, значит, у нас крутой. Вылитый Клинт Иствуд. Но сейчас ты боишься, не так ли, маленький человечек? Наконец-то перепугался, не так ли?
Изменилась только рука. Лицо, тело, даже вторая рука Скэгга остались прежними. Очевидно, он полностью контролировал происходящую с ним трансформацию.
– Вервольф! – в изумлении вырвалось у Френка.
Взрыв безумного смеха эхом отразился от стен. Скэгг продолжал изменять руку. Пальцы все удлинялись вместе с когтями.
– Нет, не вервольф, – яростно прошипел он. – Что-то куда более мобильное. Куда более странное и интересное. Теперь ты боишься? Уже надул в штаны, трусохвост?
Новые изменения произошли с рукой Скэгга. Шерсть втянулась в кожу, из которой выросла. Сама кожа еще больше потемнела, приобрела зеленоватый отлив и покрылась чешуей. Подушечки пальцев стали больше и шире, на них появились присоски. Между пальцами выросли перепонки. Когти чуть изменили форму, но остались такими же длинными и острыми.
Скэгг смотрел на Френка поверх этих отвратительных пальцев и полупрозрачных перепонок. Чуть опустил руку, ощерился. Рот тоже стал другим. С тонкими, черными, морщинистыми губами. Острыми зубами, двумя торчащими, загнутыми клыками. Между ними мелькал тонкий, блестящий, раздвоенный язык. Пробегал по зубам, облизывал губы.