Наследие страха, стр. 13

Он повернулся и поковылял к коридору.

Пол, казалось, ехал, как основа комнаты смеха на ярмарке, и это заставляло его опираться о стену, пока он шел, иначе он бы тут же потерял равновесие.

Он отыскал комнату с дедушкиными часами. Стеклянная дверца футляра была открыта, замазана кровью. Медный маятник, заброшенный на долгие годы, был покрыт налетом и такими же темно-красными пятнами.

– Амелия! – Он думал, что окликнул ее по имени. Но когда прислушался к себе, то услышал бессловесный крик, крик, вырывавшийся из сухого, потрескавшегося горла.

Он повернулся и пошел обратно по коридору, заглядывая в каждую комнату, не зная наверняка, что сделает, когда найдет ее. А потом он наткнулся на нее; она уже вернулась в детскую и стояла на коленях у колыбелей, прямо в красных лужицах.

Она не смотрела на него.

Через прутья колыбели Ланы она вглядывалась в скрючившееся там безжизненное тельце.

Ее волосы в беспорядке свисали по щекам, сворачиваясь над воротником, как будто заряженные статическим электричеством. Ее одежда была перепачкана и смята, покрыта огромными пятнами пота. Сколько бы ни длилось охватившее ее днем сумасшествие, оно нанесло ей тяжелый урон, прежде чем произошла кульминация – убийство двойняшек.

– Амелия, – негромко позвал он, стоя посреди комнаты, на полпути между колыбелями и дверью. На этот раз он не мысленно окликнул ее, а действительно заговорил с ней. Он перестал кричать. Пока.

Она подняла взгляд.

– Они никак не переставали плакать, – сказала она.

Хуже всего был ее голос. Он был совершенно нормальным. В нем не было ни малейших признаков сумасшествия. Он был холодный, грудной и, как всегда, чувственный. Прежде это было одной из ее самых привлекательных черт. Теперь это казалось непристойно и отвратительно.

– Ты убила их, – произнес он.

– Если бы только они не плакали так много, – повторила она.

Он не нашелся что сказать.

– Я завела дедушкины часы, – сообщила она. – Ты видел? – Она вытерла руку в красных пятнах о прядь волос. – Когда часы ходили, у нас не было никаких двойняшек. Теперь они снова идут, но двойняшки по-прежнему здесь. Я хочу, чтобы они ушли. Я хочу, чтобы все стало так же, как раньше.

– Часы не ходили пять лет, – заметил он. Это было совершенно бессмысленно. Его речи становились такими же безумными, как ее.

– Теперь они идут, – сказала Амелия. – И совсем скоро дело пойдет на лад. Все будет замечательно. Двойняшки уйдут, и я снова буду счастлива, и мы с Ли сможем разъезжать повсюду, как раньше. Двое детей – это более чем достаточно, Джейк. Ли согласится. Я просто-напросто обратила время вспять.

Он прошел остававшееся до нее расстояние, избегая смотреть на мертвых близнецов. И промолвил:

– Ты убила их!

– Обратила время вспять, – возразила она. Несмотря на растрепанные волосы и плачевное состояние одежды, лицо ее было торжествующе-красивым.

Это тоже показалось ему не правильным. Он хотел дать ей понять все это, а потом посмотреть, как она в один миг станет старой и уродливой.

– Ты кромсала ножом своих собственных детей, снова, и снова, и снова. Ты – убийца, Амелия.

– Разве ты не видел часы?

По какой-то причине, что была выше его понимания, он должен был причинить ей боль, и понял, что часы – направление атаки, в котором она наиболее уязвима. Он объявил:

– Часы не ходят!

– Ходят!

– Я только что заходил посмотреть на них, – сообщил он. – Они снова остановились.

– Нет.

– Детали заржавели.

– Нет!

– Часы никогда больше не пойдут.

Она вскочила на ноги, лицо ее внезапно перекосилось. Она оскалила зубы в дикой, широкой и злобной ухмылке. Ноздри раздулись. Ее глаза раскрылись широко и потрясение, уставились куда-то вдаль.

Он потянулся к ней.

Она попятилась, занесла нож и бросилась на него.

Джейкоб то ли забыл про нож, то ли подумал, что она его выронила. Она держала его у бока, наполовину скрытый ладонью и складками одежды. Он попытался отскочить назад, но не успел уклониться от удара. Лезвие распороло ему плечо и причинило жестокую боль, от которой он истошно закричал.

Он упал, схватившись за руку, чувствуя, как кровь побежала у него между пальцами. Забытье обрушилось на него, как огромная темная птица. Он знал, что должен перебороть его, иначе Амелия его убьет, пока он будет лежать без сознания. Но птица была слишком тяжелая и слишком настойчивая. Она устроилась у него на лице и заслонила собой весь белый свет.

К тому времени, когда он очнулся, он потерял с чашку крови или больше, хотя кровь из раны теперь текла лишь тоненькой струйкой. Он лежал в детской наедине с трупами, но ему безумно хотелось выбраться оттуда, даже если это означало привлечь Амелию шумом своих движений.

В коридоре он добрел до лестницы и стал спускаться вниз, настороженный густым сумраком на первом этаже. Но когда он добрался до нижней площадки, то понял, что волноваться теперь нечего. Она, должно быть, споткнулась на ковровой дорожке, пока бежала сверху, и упала на ступеньки. Ее шея была сломана, и она лежала на последней ступеньке неопрятной грудой.

Любопытно, что теперь, сознавая, что лично ему ничто не угрожает и что этот кошмар близится к концу, когда он сможет получить помощь, он отреагировал не так логично, как должен был бы. Он стоял там, над мертвым телом сумасшедшей женщины, и еще долгое время кричал, Как будто сотрясение воздуха могло изгнать из него отчаяние.

Сочельник, 1957 год.

Глава 8

Элайн закрыла дверь комнаты Джейкоба Матерли и прислонилась к косяку в поисках опоры. Она сумела усидеть на протяжении всей ужасной истории об убийствах в Сочельник и дождаться вместе с Джейкобом, пока вечерняя доза снотворного возымеет действие и он уснет. На протяжении всего этого времени она старалась напоминать себе, что ее собственная реакция не важна. Что имело значение – так это успокоить Джейкоба и не дать ему повода разволноваться еще больше. Он был, уже не говоря обо всем остальном, ее пациентом, единственной причиной, по которой она находилась здесь, средоточием ее новой жизни. Потому она сочувствовала ему и пыталась утешить его, прищелкивая языком и похлопывая рукой, загоняя свой страх глубоко внутрь, где он не смог бы его разглядеть. Теперь же, наконец вне поля видимости старика, страх поднялся и бешено забурлил в ней самой.

Что она делает в этом доме?

Да, тут есть работа, деньги, комната и питание – и чувство, что в первый раз в своей жизни она добилась успеха, встала на ноги. Но этого не достаточно, чтобы удержать ее здесь, ведь так? Она могла так же легко получить работу в более счастливом доме, вдали от столь долго вынашиваемого зла, которое нависло, словно саван, над владением Матерли. Прежде всего это было двойное убийство пятнадцатилетней давности и весь этот кошмар, который остался после него, остатки сумасшествия, которые никто никогда не сможет вытравить из этих комнат или из сознания людей, переживших последствия убийств. А совсем на поверхности было пьянство Пола Хоннекера, которое выводило ее из равновесия больше, чем она сама прежде думала. Ей никогда не нравилось находиться среди пьяниц, потому что они неуравновешенны, отрезаны от реальности, слишком склонны к пустому фантазированию. И еще был Деннис Матерли и его легкомыслие. Он и этот дом вместе внушали ей ужасную тревогу. И были, конечно, удары ножом, нанесенные Силии Тамлин. И возможно, самое страшное из всего – это упорство Джейкоба Матерли относительно того, что виновный – один из членов его собственной семьи.

Оставить.

Уехать прочь.

Найти другую работу.

Но она не могла этого сделать. Она не могла главным образом потому, что это было бы все равно что убежать от проблемы, отказаться посмотреть в глаза реальности. А она никогда не убегала. Ни от чего. Были времена, когда ее, еще ребенка, больно ранили и внушали страх холодность и бесчеловечность приюта и его персонала, так что она даже подумывала о побеге. Она мечтала о том, чтобы ее нашла богатая супружеская пара и взяла к себе в дом, кормила, и нежила, и одаривала любовью. Но вскоре она отринула эти мечты и научилась справляться с тем, что есть на самом деле. Теперь, много лет спустя, она не могла поддаться детскому порыву бежать от своих напастей.