Ледяная тюрьма, стр. 73

Он увидел, что у Смерти не тот облик, который ей приписывают: ее лицо — не голый череп, и это — не лицо мужчины. Смерть — женщина. Бледная, какая-то желтовато-выцветшая женщина с тяжелой нижней челюстью. Не чуждая какой-то странной красоты, прелести даже. Глаза милые, такие светящиеся, — серые лучистые глаза. Роджер изучал ее лик, как только он возник в воде, тут, рядом с ним. И чем больше он вглядывался в это лицо, тем яснее понимал: это — его мать, которая его многому научила, столько он узнал от нее. Это в ее объятиях он впервые услышал, что сей мир — место недружелюбное, коварное, и что есть такие исключительно злые люди, которые тайно руководят обыкновенными мужчинами и женщинами посредством вездесущих, всюдупроникающих и смыкающихся меж собой заговоров, имеющих целью не что иное, но сокрушение вольного духа во всяком, кто посмеет им противиться. А сейчас, хотя Роджер и постарался набраться силы, чтобы смочь противостоять тем заговорщикам, будто они явятся по его душу, хотя он защитил две диссертации и удостоился двух ученых степеней, чтобы набраться разума и знаний и, в случае необходимости, смочь перехитрить их, все равно они раздавили его. Они и не могли не победить, точно так и говорила ему мать: они победят, так же, как они побеждают всегда. Но проигрыш... в поражении не чувствовалось ничего особенно ужасного. Какая-то умиротворенность даже была — проигрыш принес мир в душу. Седоволосая, сероглазая Смерть улыбалась ему, а ему хотелось поцеловать ее, и она приняла его в свои материнские объятия.

Харри глядел, как труп, легкие которого были полны водой и который был отягощен свинцовыми грузилами, плыл за ними, совершая свое странствие на дно моря. Пузырьки воздуха вырывались из резервуара-баллона за спиной мертвеца.

23 ч. 30 мин.

За тридцать минут до взрыва

Напряженность обострила ум Никиты Горова и смогла заставить его взглянуть в глаза малоприятной, но неопровержимой правде. Дурака отделяет от героя, как это ясно виделось ему теперь, такая тонкая разделительная линия, что она еле-еле различима. До чего же ему хотелось совершить подвиг. Но ради чего? Зачем? Кому это нужно? Покойному сыну? Никакой героизм не способен изменить то, что уже прошло. Ника умер и похоронен в могиле. Он мертв! А вот команда «Ильи Погодина» — семьдесят девять человек — жива. И он за них отвечает. Совершенно непростительно рисковать их жизнями только по той причине, что ему, вот этаким более чем необычным образом, захотелось выполнить свой долг перед покойным своим сыном. Да он только строил из себя героя, на самом же деле был только глупцом.

Но вне зависимости от опасности, которая могла угрожать сейчас или появится в ближайшем будущем, и уж совсем независимо от того, что он мог бы сделать и делать, в настоящее время подлодке поручено выполнять задание по спасению людей — она выполняет задание Министерства. И, следовательно, не могут они пойти на попятный у самой цели. По крайней мере, не прежде, чем эти две течи в переборках обернутся чем-то более серьезным, когда, например, появятся какие-то признаки структурных изменений. Он втравил своих подчиненных в это дело, и теперь ему предстоит отыскать способ вытащить их из передряги и спасти свою собственную шкуру и их жизни, да еще так, чтобы это было не унизительно. Мужчины, да еще такие храбрые, ничем не заслужили унизительного поражения, и, конечно, провал — унизителен, но куда горше стало бы для них такое унижение, когда они теперь, безо всякой на то причины, вздумали бы поджать хвост и убраться восвояси. Да, наверное, он только строил из себя героя, но теперь-то ему просто не остается ничего иного, как представить их всех, всю свою команду, героями в глазах всего мира, и при этом доставить их домой целыми и невредимыми.

— Есть изменения? — спросил он у молодого техника, обслуживающего поверхностный эхолот.

— Никак нет. Аквалангисты не двигаются. Они ни на метр не опустились за последние минуты.

Капитан глянул в потолок, словно бы рассчитывая увидеть что-то наверху, несмотря на двойную стальную обшивку корпуса, не говоря уже о десятках метров вдоль туннеля. Что у них там делается? Что они сами там делают? Что-то неладно?

— Неужто они не понимают, ведь времени почти не остается? — возмутился Жуков. — К полуночи, когда заряды взрывчатки разнесут этот айсберг вдребезги, нас тут уже быть не должно. Нам придется убраться из-под него.

Горов поглядел на экраны выстроившихся в шеренгу на потолке рубки видеотерминалов. Потом глянул на часы, потрогал бородку и сказал:

— Если они не начнут спускаться через пять минут, то мы через пять минут начинаем готовиться к уходу отсюда. Еще одна минута промедления, и они все равно не успеют добраться до нас к полуночи.

23 ч. 38 мин.

Рита подплыла к Клоду и обняла его. Он в ответ тоже обхватил ее руками. В ее глазах блестели слезы.

Они прижались головами друг к другу: когда лицевые стекла масок плотно прилегали одна к другой, можно было разговаривать. Ее слова Клод услышал так, словно она была в соседней комнате. Плексиглас достаточно хорошо проводил звуковые колебания.

— Сегодня вечером Брайан не спотыкался и не падал. Его ударили сзади, а потом бросили на погибель. Мы не знали, кто его ударил. До самого последнего времени.

Когда Рита закончила свою речь, Клод сказал:

— А я-то дивился, что за бред?... И хотел помочь его попридержать, но Пит сунул мне эту лампу и оттолкнул меня в сторону. И я вдруг понял, до чего же я старый.

— Тебе же и шестидесяти нет.

— Я в тот момент ощутил себя более старым, чем на самом деле.

Она сказала:

— Надо поскорее спускаться. Лампу Питу передала я сама.

— Он-то в порядке?

— Все нормально. Нос только раскровянил, это когда тот хотел содрать с него маску. Да Пит это переживет.

— А что с Джорджем?

— Переживает, наверное. Потрясение, я думаю. Харри как раз объясняет ему про Роджера.

— У тебя слезы на щеках.

— Знаю.

— Что-то не так?

— Все так, — сказала она. — Харри — живой.

23 ч. 39 мин.

Снова встав в строй, то есть следуя за Клодом Жобером вдоль кабеля антенного фидера, Франц думал, что он хотел бы сказать Рите, если, конечно, они переживут ближайшую полночь.

Здорово ты управляешь собой. Ты — удивительная. Знаешь, я когда-то любил тебя. Да что там, до сих пор люблю. Не сумел забыть тебя. И я очень многому у тебя научился, только не знаю, заметно ли это? Расту потихоньку не без твоей помощи, старые привычки отмирают с трудом. Вот за последние месяцы я выглядел круглым болваном: и с Харри едва на рожон не лез, и от тебя держался подальше. Ясно, что любовниками снова мы не станем. Ведь я вижу, что у тебя с Харри, и понимаю, что такого почти не бывает. И знаю, что у меня с тобой даже близко ничего похожего не было. Но меня бы устроило, если бы мы остались хотя бы друзьями.

Оставалось лишь уповать на бога — может, он дарует ему жизнь, и тогда Франц сможет сказать Рите все это.

23 ч. 40 мин.

Брайан плыл вниз вдоль фидера антенны.

Его не очень беспокоила мысль о тикающих часовых механизмах, которые, сработав в полночь, взорвут бомбы у него над головой. В нем росла уверенность, что и он, и все остальные успеют добраться до подлодки и, значит, переживут взрыв. Сейчас его беспокоила только книга, которую задумал написать.

Основной темой, несомненно, должен быть героизм. Ему надлежит показать, что существуют два вида подвига, и объяснить различие между этими двумя видами. Есть такой героизм, когда подвига ищут — это, например, когда лезут на высокую гору или вступают в схватку с боевым быком на какой-нибудь корриде — и это лишь потому, что человеку захотелось выяснить, на что он способен. Да, такой — искомый — героизм имеет весьма важное значение. Однако этот род подвижничества куда менее ценен героизма непреднамеренного, когда человек совершает подвиг, не планируя ничего подобного и даже не замечая своего геройства. Харри, Рита и все остальные подчинили свою жизнь любимому делу, работе, потому что верили: то, что они делают, необходимо человеку, а о том, чтобы испытать себя, у них и мысли не было. И тем не менее они были героями, каждый божий день. В своем героизме они напоминали полицейских или пожарников, или же их можно было сравнить с миллионами и миллионами тех отцов и матерей, которые совершают незаметные, тихие подвиги, принимая на себя обременительные обязанности по содержанию и воспитанию своих детей. Таково же подвижничество священнослужителей, дерзающих проповедовать Бога миру, который испытывает сомнения в Его существовании и насмехается над сохранившими веру. Так становятся героями многие учителя, продолжающие работать в школах, кишащих насилием, и, несмотря ни на что, старающиеся внушить детям, что нужно знать, чтобы выжить в этом мире, который так немилосерден к неграмотным. Первый вид героизма — героизм искомый — отличается каким-то, пусть пристойным, но заметным оттенком себялюбия, но героизм неумышленный чужд себялюбию, в нем нет корысти. Брайан теперь понял, что это такое — незапланированный, неумышленный героизм, это — не мишура трескучей славы политикана или тореадора, но истиннейшая храбрость и глубочайшая добродетель. Словом, здесь — подлинная доблесть. Вот когда он закончит эту книгу, когда он разработает и проработает все свои мысли об этом предмете, тогда-то, наконец, он будет готов начать свою настоящую взрослую жизнь. Итак, он все решил: тема — тихий героизм.