Ледяная тюрьма, стр. 47

— Клянусь, что управлюсь так скоро, как это только можно, — произнес Горов еле слышно, обращаясь к фотографии.

Мальчик глядел прямо ему в глаза и улыбался.

— Я спасу людей. И успею до полуночи. — Горов с трудом узнавал собственный голос. — И не буду больше высаживать на чужие берега убийц и диверсантов. Теперь я буду спасать людей, Никки. И знаю, что смогу. Я не дам им погибнуть. Обещаю.

Он сильно сжал пальцами, которые от отлива крови побелели, фотографию.

Безмолвие в каюте угнетало, потому что это была тишина мира, того мира, куда пришлось уйти Никки, это была тишина утраченной навсегда любви, тишина будущего, которого никогда не будет, снов, которые снова и снова возвращаются.

По коридору кто-то шагал, насвистывая. Человек явно направлялся к двери каюты Горова.

Свист подействовал на капитана как отрезвляющая пощечина: Горов дернулся и сел прямо. Он вдруг понял, каким же он стал сентиментальным. Он переживал свою повышенную чувствительность как что-то недостойное. Сентиментальность не помогала и не могла помочь примириться с утратой, то, что Горов позволял себе расчувствоваться, оскорбляло дорогие его сердцу воспоминания о сыне.

Злясь на себя, Горов отложил фото. Потом поднялся и вышел.

Лейтенант Тимошенко в течение последних четырех часов был свободен от вахты. Он пообедал, потом вздремнул на пару часиков. И вот в восемь сорок пять, за четверть часа до урочного времени он опять вернулся в рубку центра дальней связи, готовясь заступить на вахту, которая продлится до часу ночи. Один из его подчиненных работал с техникой, пока лейтенант Тимошенко, сидя за рабочим местом в углу, читал журнал и потягивал горячий чай из алюминиевой кружки.

Капитан Горов, сойдя со сходного трапа, направился к Тимошенко.

— Лейтенант, по-моему, наступило время выйти на прямую связь с людьми на айсберге.

Тимошенко отставил кружку и поднялся.

— Что, снова всплываем?

— Через несколько минут.

— Хотите поговорить с ними?

— Доверяю это вам, — сказал Горов.

— А что я им скажу?

Горов наскоро поведал лейтенанту итоги обследования айсберга, то есть все то, что удалось понять троим дозорным на мостике во время обхода вокруг огромного острова изо льда, а именно: наветренная сторона безнадежна из-за бури, а подветренная сторона представляет собой отвесную стену, — и в общих чертах набросал план использования спасательного бакена со страховкой.

— И скажите им, что мы будем сообщать о каждом своем шаге.

— Есть.

Горов направился к выходу.

— Подождите! Они наверняка поинтересуются, есть ли вообще какой-то шанс на спасение. Что вы думаете, капитан, на этот счет?

— Шансы не слишком велики. Если честно.

— Значит, мне не стоит вводить их в заблуждение?

— Думаю, честность лучше всего.

— Так точно.

— Однако, знаете, убедите их, что мы постараемся. Мы готовы на все, что только под силу человеку. И мы сделаем то, что требуется, не так, так иначе. Что бы там ни было против нас, мы, с помощью божией, будем стараться, у меня такая решимость... за всю свою жизнь не припомню, чтобы я был таким решительным. Это вы им тоже скажите, лейтенант. Обязательно постарайтесь донести до них это. Обязательно.

20 ч. 57 мин.

Харри поразило, насколько свободно говорил русский радиооператор на английском языке. Можно было подумать, что говорит человек, учившийся, а то и добившийся ученой степени в одном из университетов в Британии. Конечно, официальным языком на станции Эджуэй был английский. Тут не было ничего из ряда вон выходящего: почти любая из международных или многонациональных исследовательских групп выбирала в качестве языка общения английский. Но было что-то удивительное в той безупречности, с которой изъяснялся на этом языке российский подводник. Правда, мало-помалу, особенно по ходу долгих объяснений Тимошенко насчет подветренной стороны айсберга — почему именно она представляется единственным вероятным маршрутом, по которому можно надеяться как-то подступиться к айсбергу — Харри привык и к беглой речи, и к английскому произношению русского офицера.

— Но если айсберг простирается на четыреста пятьдесят метров, — спросил Харри, — почему бы вашим людям не зайти с другого конца?

— К несчастью, море слишком бурное, а по краям айсберга оно почти такое же бурное, как и у наветренной стороны.

— Но эта затея со спасательным буем, — с сомнением в голосе произнес Харри, — я понимаю, там веревки, канаты. Но как зацепиться, когда и айсберг не стоит на месте, и лодку болтает?

— Мы попытаемся так подстроить ход лодки, чтобы ее скорость не отличалась от скорости айсберга. Иначе говоря, эти два физических тела будут неподвижны друг относительно друга. И тогда протянуть канат между айсбергом и лодкой станет не труднее, чем осуществить то же между двумя неподвижными точками. К тому же спасательный бакен — не единственное решение из возможных. Мыслимы иные варианты. Коль это дело не пойдет, придумаем что-нибудь еще. Вам нет нужды беспокоиться насчет этого.

— А не проще ли будет послать водолазов? Они могли бы пройти под днищем айсберга и выйти на более доступную сторону. Тем более что у вас должно быть аквалангистское снаряжение, аппараты скуба, например.

— И еще у нас есть несколько очень хорошо обученных ныряльщиков, — сказал Тимошенко. — Но все же море такое жестокое, что и с подветренной стороны к нему не подступиться. Тут такие волны и такие течения, что аквалангистов протащит слишком быстро. Это почти то же самое, что нырять в водопад.

— Знаете, мы не хотели бы, чтобы кто-то слишком рисковал своей жизнью ради нас. Какой смысл в спасении одних ценой гибели других? Судя по тому, что вы сказали, ваш капитан уверен в себе. Потому я склонен возложить все тревоги и заботы на вас. Так оно лучше будет. У вас есть еще что-нибудь для меня?

— Пока это все, — ответил Тимошенко. — Будьте у вашей радиостанции. Мы будем держать вас в курсе происходящего.

У всех, не считая Харри и Джорджа, нашлось что сказать по поводу связи с лодкой «Илья Погодин», и особенно насчет того, что сообщил русский офицер связи. Полярники делились своими идеями насчет помощи русским, в частности, некоторые думали, что могли бы помочь экипажу подлодки зацепиться за высокую стену подветренной стороны айсберга — и все это, казалось, каждый хотел высказать самым первым, не дай бог, чтобы кто-то опередил его. И как только что-нибудь дельное приходило кому-нибудь в голову, тот сразу же хотел уведомить об этом всех прочих. Ледовая пещера наполнилась голосами полярников, отзвуками и отголосками и раскатами эха этих отзвуков и отголосков.

Харри выступал в роли модератора конференции и, как и полагается распорядителю, не только охлаждал страсти, но и старался удержать товарищей от бессмысленных распрей.

А вот Джордж Лин не вступал в общий разговор, пока усилия Харри не погасили общее возбуждение. Но, заметив, что спорящие чем дальше, тем сильнее успокаиваются, Джордж наконец вошел в круг и встал лицом к Харри. Ему явно хотелось что-то сказать, но он ждал, потому что хотел, чтобы его непременно услыхали. Наконец, решив, что все, кто хотел высказаться, высказались, Лин риторически спросил:

— А что делает русская подлодка в этом закутке планеты?

— В каком еще закутке?

— Ты понял, о чем я говорю.

— Боюсь, что нет, Джордж.

— Она — не здешняя.

— Да мы в международных водах.

— Но до России отсюда очень неблизкий путь.

— Если подумать, то не очень.

Лицо Лина искажала злоба, а голос дрожал от напряжения.

— Но как они узнали о нас?

— Полагаю, они слушали эфир и следили за радиотелефонными разговорами.

— Вот именно. Точно так оно и есть, — произнес Лин с таким подчеркнутым упором на своих словах, словно торжествовал: он доказал истину. Лин поглядел сначала на Фишера, а потом на Клода, надеясь, что хоть кто-то из собравшихся его поддержит. — Радиограммы. Мониторинг. Подслушивание, если точнее. — Он обернулся к Роджеру Брескину: — А чего ради русским следить за обменом радиограммами в этой части света? — Когда Брескин лишь пожал плечами, Лин сказал: — Я скажу вам — зачем. По той же самой причине, по которой лейтенант Тимошенко так лихо изъясняется по-английски. «Погодин» совершает шпионский рейс. Это — богом проклятое шпионское судно, лазутчики они, и больше они никто. Вот все почему.