Ледяная тюрьма, стр. 29

В поезде, идущем в Калининград, он проспал всю ночь. Покачивание вагонов и ритмичный стук колес о рельсы, надеялся Никита, подарят ему крепкий, глубокий, без сновидений сон. Но надеялся зря: он просыпался дважды, с именем сына на устах, со сжатыми кулаками, в холодном поту.

Самое страшное горе для любого человека — пережить собственное дитя. Рушится весь природный порядок вещей.

Второго января он вывел «Илью Погодина» в открытое море, предстояло выполнить секретнейшее задание по электронному шпионажу. Из похода они вернутся только через сто дней. Горов готовился провести четырнадцать недель в глубинах Северной Атлантики и рассчитывал, что этого времени хватит, чтобы как-то стряхнуть с себя все еще мучившее его горе и непреходящую вину.

По ночам Ника продолжал посещать его, проникая через многотонные и многометровые толщи соленой воды над лодкой, преодолевая темные морские просторы и добираясь до самых недр души своего отца, мучая его одним и тем же вопросом, на который нечего было ответить:

— Почему ты бросил меня, папа? Почему тебя не было рядом, когда ты мне был так нужен? Почему ты не приходил — мне было так страшно и я звал тебя? Я тебе не нужен, папа, да? Я не нужен тебе? Почему ты не помог мне? Почему ты не спас меня, папа? Почему? Почему?

* * *

Кто-то тихонько стучался в дверь каюты. Но, подобно тому, как еле слышная нота отдается раскатами благовеста в пустоте внутри бронзового колокола, так и этот вежливый стук отзывался негромким, но внятным эхом в крошечной каюте.

Горов вернулся из прошлого и поглядел поверх фото в серебряной рамке.

— Кто там?

— Тимошенко. Разрешите войти?

Капитан отложил фотографию и отвернулся от стола.

— Входите, лейтенант.

Дверь отворилась.

— Мы получили ряд сообщений, которые необходимо предоставить лично вам для ознакомления.

— О чем?

— Касательно ученых экспедиции Организации Объединенных Наций. База у них называется станцией Эджуэй. Вспомнили?

— Разумеется.

— У них, кажется, неприятности.

14 ч. 46 мин.

Харри Карпентер закрепил стальную цепь в карабине, а карабинный зажим накинул на полукольцо, приваренное к раме снегохода сзади.

— Ну, теперь нам бы еще чуточку везения.

— Держит, — сказал Клод, подергав цепь. Он стоял на коленях рядом с Харри, спиной к ветру.

— А я и не боюсь, что она порвется, — в тон ему сказал Харри, устало вставая на ноги и потягиваясь.

Цепочка и впрямь выглядела слишком изящно — такую мог бы изготовить какой-нибудь ювелир. Но она выдерживает больше полутора тонн груза: ее испытывали на разрыв, подвешивая к ней тысячу восемьсот кило. Потому цепи придется как нельзя лучше справиться с поставленной задачей, тем более что под рукой все равно нет ничего получше.

Снегоход подогнали к вскрытой скважине буквально вплотную. За слегка запотевшим плексигласовым ветровым стеклом виднелось лицо Роджера Брескина, готового двинуть машину вперед, как только Харри, которого Брескин высматривал в зеркальце заднего вида, подаст знак.

Натянув снегозащитную маску на нос и губы, Харри просигналил Роджеру: «Давай!», а потом отвернулся от ветра и уставился на аккуратную круглую дырочку во льду.

С другого боку подле той же вскрытой скважины стоял на коленях Пит Джонсон, ждавший, когда снегоход отъедет и будет видно, как поднимается бомба и хочет ли она вылезти наверх вообще. Брайан, Фишер и Лин сидели в другом снегоходе, грелись.

Запустив двигатель и опробовав его, так что тот несколько раз взревел, Роджер отжал сцепление и нажал на газ. Машина сместилась на метр от места, где стояла. Двигатель нервно реагировал на потуги водителя, и на какое-то мгновение вой и чихание мотора заглушили визг ветра.

Цепь натянулась так туго, что Харри подумал: коснись ее, и она издаст самую высокую ноту, почище любого оперного сопрано.

Но бомба не шелохнулась. Не сдвинулась ни на единый сантиметр.

Цепь задрожала. Роджер подбавил газу.

Уже забыв, что говорил он Клоду, Харри стал бояться, что цепь вот-вот рванет.

Сани кряхтели и выли — предел мощности.

С треском, похожим на выстрел из ружья, звенья цепочки прорвали полусантиметровую толщу свежего льда, отделявшего тонюсенькую скважину от более широкого прежнего ствола, куда цепь успела вмерзнуть. Звенья выходили из скважины друг за другом, значит, и цилиндр с пластиковой взрывчаткой подался за ними, решив расстаться со своим ледовым ложем. Снегоход полз вперед, цепь подавалась все выше и выше, будучи невероятно туго натянутой, и бомбе не оставалось ничего иного, кроме как повиноваться и следовать за цепью, со скрипом и скрежетом обдирая внутреннюю поверхность скважины.

Пит Джонсон поднялся с колен и, когда к нему подошли Харри с Жобером, присел над круглой дырой во льду. Запустив узенький лучик фонарика в чернеющий под ним тонкий колодец, Пит дожидался, пока наконец из скважины не выглянул заряд. И тут он махнул Брескину — хорош, мол, кончай! Потом, ухватившись за цепь обеими руками, наполовину вытащил тубус со взрывчаткой из ствола, а подоспевший Харри подхватил цилиндр с днища, и общими усилиями они извлекли бомбу на свежий воздух. Потом положили ее на лед.

Одна готова. На очереди еще девять.

14 ч. 58 мин.

Гунвальд Ларссон как раз доливал в кружку с кофе молоко из консервной банки, когда пришел вызов с военной базы армии США в Туле, остров Гренландия. Отставив банку в сторону, Ларссон заспешил к радиостанции.

— Эджуэй слушает. Ларссон на связи. Понял вас. Слышу вас хорошо. Продолжайте, прошу вас. Прием.

У офицера-связиста в Туле был такой сильный и тягучий голос, что, казалось, не страшны ему даже электростатические помехи.

— Удалось ли вам услышать хоть еще раз ваших заблудших овечек?

— Нет. Мы не связывались. У них много работы. Госпожа Карпентер оставила радиостанцию, чтобы завершить розыски в развалинах лагеря. Надеется найти что-нибудь подходящее. Не думаю, что она скоро выйдет на связь. Разве что, если вдруг там что-то стрясется.

— Как погода на Эджуэй?

— Жуть.

— И тут так. И, видимо, будет еще хуже. Прежде чем кое-что станет улучшаться. Скорости ветров и высоты волн побивают все рекорды в соревновании между штормами Северной Атлантики.

Гунвальд уныло поглядел на радио.

— Уж не хотите ли вы мне сообщить, что эти траулеры ООН повернули назад?

— Одному пришлось повернуть.

— Но ведь эти тральщики МГГ еще два часа назад шли на север?

— Судно, которое называется «Мелвилл», старше «Либерти» [13] лет на десять-двенадцать. И хотя «Мелвилл», быть может, и в состоянии выбраться и не из такой бури, как эта нынешняя, но идти навстречу шторму, против ветра корабль не может. И машина не такая сильная, и конструкция не очень прочная. Капитан боялся, что если он не положит судно на обратный курс, то оно рассыплется.

— Однако он вроде бы все еще в штормовой зоне.

— Ну, моря даже там неспокойные.

Гунвальд провел рукой по вдруг повлажневшему лицу и вытер ладонь о брюки.

— А «Либерти» идет прежним курсом?

— Да. — Американец замолчал. Радио посвистывало, потрескивало электрическими разрядами, шипело, словно эфир изобиловал змеями. Потом тягучий голос произнес: — Смотрите. Знаете, на вашем месте я так бы не цеплялся своими упованиями за «Либерти».

— У меня нет другой соломинки.

— Да уж. Но шкипер этой второй посудины ненамного увереннее, чем капитан тральщика «Мелвилл».

— И, догадываюсь, вертушку в воздух вы пока пустить не можете, правда? — спросил упавшим голосом Гунвальд.

— Вся техника на приколе. Вертолеты в ангарах.

И добро на полет получат не скоро. Нам это, может быть, и не по вкусу, но что делать?

Громкоговоритель крякнул и щелкнул — электростатические поля.

Гунвальд ничего не сказал.