Ледяная тюрьма, стр. 22

— Вы что?! Вы соблазняете меня!

— Двадцатый век вот-вот кончится, знаете ли.

Пытаясь показать, что он способен посмеяться над собой, Харри сказал:

— Да, конечно, наверное, так оно и есть. То-то я смотрю, что иногда женщины в брюках попадаются.

— Вас это оскорбляет?

— Женщины в брюках?

— То, что я пробую вас завлечь. Не вывожу вас из себя этим?

— Святые небеса, нет.

— Я наглая, да? Нахальная такая...

— Да ничего подобного.

— По правде, ничего такого до сих пор я не вытворяла. Я имею в виду, что не в моих правилах вступать в близкие отношения с мужчиной после первого свидания. Не бывало такого.

— У меня тоже.

— После второго или третьего, если это имеет значение, тоже не случалось.

— У меня тоже.

— Но на этот раз все, по-моему, нормально, правда?

Он выпустил из рук бутылку, которая так и осталась во льду, и потянул ее к себе. Губы ее были сотканы из грез и сновидений, а тело ощущалось таким соответствующим его собственному, что, казалось, они заранее были уготованы друг для друга. В общем, сама судьба.

Весь остаток своего ученого слета они пропустили, проводя все время в постели. Даже еду в номер заказывать не хотелось. Они только разговаривали, любили друг друга и спали, словно накачавшись наркотиками.

Кто-то кричал. Он услышал свое имя.

Окаменев от холода, присыпанный снегом, Харри возвращался в действительность, пробуждаясь в неуютной своей постели от милых сердцу воспоминаний. Более или менее очнувшись, он поднял голову.

В заднем окне кабины снегохода он увидел уставившегося прямо на него Клода Жобера.

— Харри! Эй, Харри! — Голос едва-едва доходил до кузова, мешало стекло, выл ветер и работал мотор машины. — Гляди! Вперед! Огни!

Сначала до него не дошло, о чем это Клод толкует. Он окоченел, продрог и к тому же все еще пребывал половиной своего существа в номере роскошного парижского отеля. Потом он поднял глаза и увидел, что они движутся прямо на туманное желтое зарево, вспыхивающее какими-то искрами на падающих снежных хлопьях и лениво разливающееся слабыми отсветами по заснеженному льду. Харри поторопился вскочить и, хотя встал он только на колени, все равно, он изготовился к прыжку с прицепа в то самое мгновение, когда снегоход остановится.

Пит Джонсон вел снегоход по хорошо знакомому ровному ледяному плато, направляя машину к тому углублению, в котором стояли иглу. Вместо надувных куполов теперь лежали какие-то громадные блины, придавленные сверху здоровенными болванками льда. Но один снегоход был на ходу, мотор гудел, фары горели, а рядом стояли двое и махали руками.

В одном из полярников он узнал Риту.

Харри выскочил из прицепа, не дождавшись, пока снегоход остановится. Он упал в снег, кувыркнулся, вскочил на ноги и побежал ей навстречу.

— Харри!

Он схватил Риту и высоко, почти над головой, поднял на вытянутых руках, потом поставил ее на ноги, затем опустил свою снегозащитную маску, чтобы та не мешала говорить, но не смог вымолвить ни слова и только обнимал ее и прижимал к себе снова и снова.

И вот, наконец, дрогнувшим голосом, она спросила:

— Ты не ранен?

— Только кровь из носа шла.

— Больше ничего?

— А потом она перестала идти. Ты?

— Только перепугалась.

Он знал, что она всегда воюет со своими страхами перед снегом, льдом и холодом, и не переставал восхищаться ее неколебимой решимостью противиться своим фобиям и работать в том самом климате, который испытывает ее самым безжалостным образом.

— На этот раз у тебя на то были немалые основания, — сказал он. — Слушай, ты знаешь, что мы с тобой сделаем, когда выберемся с этой злосчастной горки?

Она помотала головой и сдвинула затянутые наледью очки на лоб, так, чтобы он видел ее милые зеленые глаза. Они были широко распахнуты и выражали любопытство и радость.

— В Париж поедем, — сообщил он ей.

Широко улыбаясь, она подхватила:

— В «Крейзи-Хорс-Салун».

— Отель «Георг Пятый».

— Номер с видом на сад.

— Шампанское «Моэ».

Он поднял свои очки на лоб, а она его поцеловала.

Подошедший Пит потряс его за плечо.

— Слушай, имей же совесть. Не у всех такие морозоустойчивые жены. Подумай и о других. И ты что, не слышишь, что я тебе кричу? «Вся банда в сборе», — вот что я кричу. — И Джонсон показал туда, где, преодолевая пургу, поспешала в их направлении пара снегоходов.

— Роджер, Брайан и Джордж, — с заметным облегчением произнесла Рита.

— Верно, — отозвался на ее слова Пит Джонсон. — Как-то не приходится рассчитывать, что к нам сюда в гости пожалуют чужаки.

— Итак, вся банда в сборе, — согласился Харри. — Но, бога ради, скажите мне, куда эта банда двинет теперь?

13 ч. 32 мин.

Шел четырнадцатый день рассчитанного на сто дней разведывательного похода российской атомной подводной лодки «Илья Погодин». Суть боевого задания — электронный шпионаж. И вот наконец лодка достигла той первой точки, откуда, по плану, надлежало вести наблюдение за обстановкой в эфире. Капитан подводного судна Никита Горов отдал распоряжения по ходовой части, приказав держаться умеренно склоняющегося к юго-востоку течения, так, чтобы лодка находилась к северо-западу от острова Ян-Майен, в шестидесяти четырех километрах от побережья Гренландии, и в тридцати метрах ниже уровня вечно штормящей поверхности Северной Атлантики.

Подлодка носила имя Ильи Погодина, одного из официозных Героев Советского Народа [8], и назвали ее так еще до того, как порочное чиновничество потерпело окончательный крах и тоталитарное государство рухнуло под тяжким грузом своей собственной недееспособности и продажности. Переименовывать субмарину не стали: частично потому, что морское дело крепко преданием; частично по причине слабости все еще очень неустойчивой квазидемократии, которая все еще опасалась чрезмерно задирать и без того обиженную и на все готовую старую партийную гвардию. Она хоть и была отодвинута от власти, но в любое время могла воспользоваться первыми признаками смуты, для того чтобы перехватить бразды правления и вновь распахнуть ворота лагерей уничтожения и учреждений, предназначенных для «перевоспитания несознательных элементов». Частично потому, что Россия теперь была так ужасающе бедна, до того разорена марксизмом и полчищами не забывающих о собственном кармане политиканов, что страна просто не могла позволить себе роскошь тратить немалые средства на перекрашивание лодок и кораблей и на внесение соответствующих изменений в регистрационные описи, гроссбухи и прочую документацию.

Горову хватало хлопот и с обеспечением должного уровня эксплуатации вверенного ему судна, тем более что хлопоты эти нередко оказывались пустыми. В эти щедрые на испытания времена после падения империи и без того голова капитана шла кругом: сохранность обшивки, исправность и безопасность ядерного реактора, надежность двигателей, столько забот, что просто некогда было расстраиваться еще и из-за того, что на корпусе субмарины красуется имя малопочтенного растратчика и расхитителя и равнодушного человекогуба, хранителя прежнего, ныне покойного и погребенного без слез строя.

Хотя «Илья Погодин» давно числился во флотовых росписях и успел несколько устареть, на подлодке никогда не устанавливали ракет с ядерными боеголовками, не считая атомных торпед, все же субмарина производила внушительное впечатление и выглядела могучим боевым кораблем. Сто десять метров от носа до кормы, бимс, от борта до борта, раздавался вширь почти на тринадцать метров, осадка непогруженной лодки составляла одиннадцать метров от киля до ватерлинии. Водоизмещение полностью погруженной субмарины превышало восемь тысяч тонн.

Юго-восточные течения почти не влияли на ход судна под водой. Лодка если и отклонялась от курса, заданного капитаном, то дрейф не превосходил восьмидесяти-девяноста метров.