Гиблое место, стр. 12
В жилах лежащей перед ним женщины течет не такая амброзия. И все же, если закрыть глаза и предаться воспоминаниям о тех днях, когда мать была еще жива, может быть, ему удастся хоть немного насладиться тем дивным покоем.., и уловить хоть далекий отголосок того волнения.
Не скидывая одеяла, Золт осторожно прилег на кровать и растянулся рядом с женщиной. Ее тяжелые веки затрепетали, она открыла глаза и взглянула на Золта. Ни один мускул на ее лице не дрогнул – наверно, ей казалось, что она еще спит.
– Мне нужна только твоя кровь, – тихо произнес Золт.
Отрешенное спокойствие, навеянное таблетками, как рукой сняло. В глазах женщины отразился ужас.
Золт встревожился. Сейчас она все испортит: зайдется криком, станет сопротивляться, и тогда уже невозможно будет вообразить, что это его мать, добровольно отдающая кровь сыну. Золт поднял тяжелый кулак и ударил ее по шее сбоку. Потом еще раз. Потом два раза в лицо. Женщина без чувств опустилась на подушку.
Золт забрался под одеяло, прижался к ней, взял ее за руку и впился зубами в ладонь. Лежа с ней на одной подушке, он смотрел ей в лицо и каплю по капле высасывал из раны кровь. Наконец он закрыл глаза и попытался представить на ее месте свою мать. И отрадный покой действительно снизошел на него. Но, хотя он давно не испытывал такого блаженства, ласковое тепло лишь обтекало его душу, не проникая внутрь. Там, внутри, было по-прежнему темно и холодно.
Глава 14
Всего несколько часов сна – и Фрэнк Поллард пробудился на заднем сиденье угнанного "Шевроле". Утреннее солнце светило так ярко, что он зажмурился.
Отдохнул он плохо, все тело затекло и ныло. В горле пересохло, а глаза были воспалены, словно он не спал несколько дней.
Фрэнк спустил ноги на пол, сел и откашлялся. Тут он почувствовал, что руки у него онемели. Оказывается, он сжимал их в кулаки – причем, как видно, давно, потому что разжать их удалось не сразу. А когда наконец Фрэнк с усилием разжал правую руку, сквозь пальцы посыпалось что-то черное.
Фрэнк удивленно уставился на черный порошок, осыпавший его джинсы и кроссовки. Потом поднял руку и принялся внимательно разглядывать прилипшие к ладони крошки. По виду и запаху – песок. Черный песок? Где он его набрал? Фрэнк разжал левую ладонь. И там песок. Фрэнк совсем растерялся. Выглянув в окно, он обвел взглядом жилой район, в котором остановился на ночлег. На лужайках из-под травы кое-где проглядывала темная земля, почва на грядках присыпана опилками, а под кустарниками – толстый слой щепок. Ничего общего с песком, который он зажимал в кулаках.
Лагуна-Нигель стоит на берегу Тихого океана. Может, это песок с широких прибрежных пляжей? Но на здешних пляжах песок белый, а не черный.
Онемевшие пальцы постепенно отошли. Фрэнк откинулся на спинку сиденья и еще раз посмотрел на черные песчинки, прилипшие к потной ладони. Песок, пусть даже черный песок, – штука вполне безобидная, но Фрэнк почему-то перепугался так, будто руки у него перепачканы не песком, а свежей кровью.
– Что за черт? Да кто же я такой? Что со мной происходит? – спросил он вслух.
Ему определенно нужна помощь. Но к кому обратиться?
Глава 15
Над Санта-Аной разгулялся ветер. Бобби был разбужен шелестом листьев за окном. Ветер свистел под карнизами, сотрясал крышу, кедровые доски кровли и стропила потрескивали и поскрипывали.
Щурясь спросонья, Бобби покосился на цифры, светящиеся на потолке, – 12.07. Дакотам порой приходилось работать по ночам, поэтому, чтобы отсыпаться днем, они установили на окнах светонепроницаемые жалюзи, и в спальне царила непроглядная тьма, а на потолок, как на экран, проецировалось изображение электронных часов. Светло-зеленые цифры маячили в вышине, словно загадочное послание из иных миров. Бобби прикинул: они с Джулией легли уже под утро и тут же уснули. Значит, сейчас двенадцать дня, а не ночи. Он проспал шесть часов. Лежа без движения, он гадал, проснулась Джулия или нет.
– Проснулась, – сказала Джулия.
– Ты что, умеешь читать мысли? Вот ужас.
– Никакой не ужас. Я же тебе жена.
Бобби потянулся к ней. Джулия охотно дала себя обнять.
Поначалу им было достаточно и такой близости. Но затем на них разом накатило единое желание. Они поняли друг друга без слов. Тела их сплелись.
Зеленоватое свечение на потолке было слишком слабым, Бобби не мог разглядеть Джулию. И все же он ее видел – руками. Видел восхитительную кожу, гладкую и теплую, видел точеные груди, видел изгибы, придававшие телу рельефность, видел упругие мускулы и переливчатую их игру. Так, должно быть, слепой ощупью постигает идеал красоты.
Мир за стенами дома вздрагивал при каждом порыве ветра; вздрагивало при каждом чувственном порыве тело Джулии. Наконец Бобби, не в силах больше сдерживать тугой напор, вскрикнув, выпустил из себя эту своевольную силу, и в тот же миг раздался натужный вскрик ветра. Хлопая крыльями, пронзительно пища, метнулась из-под карниза приютившаяся там птица.
Теперь они лежали рядом в темноте, дыша друг другу в лицо, касаясь друг друга чуть ли не с благоговением. Разговаривать не хотелось, да и не нужны тут слова: они только все испортят.
Алюминиевые жалюзи слегка вибрировали на ветру.
Скоро Бобби ощутил, как любовное послечувствие сменяется необъяснимой тревогой: беспросветный мрак давит на него, воздух становится удушливым и вязким, как сироп.
В голову полезли прямо-таки дикие мысли. Ему вдруг показалось, будто он только что обнимался вовсе не с Джулией – на ее месте была не то какая-то воображаемая женщина, не то сгусток этого самого мрака. А Джулию под покровом темноты будто бы унесла некая неведомая сила, и теперь ему никогда ее не найти.
Чушь, бред. И все-таки он приподнялся на локте и зажег бра над кроватью.
Джулия лежала рядом на высокой подушке и улыбалась. Безрассудные опасения Бобби несколько развеялись. Он облегченно вздохнул (оказывается, у него даже дыхание перехватило). Но хотя Джулия была с ним, цела и невредима – если не считать ссадины на лбу, – Бобби еще не совсем успокоился.
– Что с тобой? – спросила, как всегда, проницательная Джулия.
– Ничего, – солгал он.
– Голова болит? Плеснул в эггног слишком много рома?
Нет, похмелье ни при чем. Бобби никак не мог отделаться от странного предчувствия, что скоро лишится Джулии, что какой-то выходец из враждебного мира уже тянется к ней… Оптимист по натуре, Бобби обычно не был подвержен мрачным предчувствиям, поэтому он и принял свою безотчетную щемящую тревогу так близко к сердцу.
– Бобби, – Джулия нахмурилась.
– Да, голова болит.
Он склонился к ней и ласково поцеловал в оба глаза. Потом еще раз – чтобы она не разглядела его лица и не прочла в нем плохо скрытого беспокойства.
Встав с постели, Дакоты приняли душ, оделись и наскоро позавтракали у кухонной стойки: оладьи с земляничным джемом, один банан на двоих и по чашке черного кофе. В агентство сегодня решили не наведываться. Переговорив по телефону с Клинтом Карагиозисом, Бобби убедился, что дело "Декодайна" близится к благополучному концу и что их личное присутствие в агентстве не обязательно.
В гараже их дожидался "Судзуки Самурай" – маленький полноприводной спортивного типа грузовичок. При виде его Бобби повеселел. В свое время, собираясь его купить, Бобби убеждал Джулию, что это стоящее приобретение: машина сгодится и для работы, и для отдыха, к тому же цена приемлемая. На самом деле машина приглянулась ему потому, что водить ее – одно удовольствие. Джулия видела мужа насквозь, но "Самурай" и ей пришелся по душе – по той же причине. На этот раз, когда Бобби предложил ей сесть за руль, она решила не лишать его удовольствия вести машину самому.
– Я вчера наездилась, – объяснила она, пристегивая ремень с кобурой.
Ветер взметал и разносил по улицам сухие листья и стебли, обрывки бумаги и прочий мусор. На востоке вздымались вихри. Из каньонов вырывались стремительные ветры – в здешних местах их так и прозвали "санта-ана", по имени гор, где они возникают. Ветры обдували сухие, ощетинившиеся чахлым кустарником склоны холмов, которые еще не разровняли неугомонные местные строители, чтобы усеять тысячами однообразных деревянных оштукатуренных коттеджей, воплощающих калифорнийскую мечту. Беспорядочные могучие волны воздушного океана гнули деревья и катились на запад – туда, Где плескался настоящий океан. Туман совсем рассеялся, день стоял такой ясный; что с холмов можно было разглядеть остров Санта-Каталина в двадцати шести милях от побережья.