Ангелы-хранители, стр. 93

Нора круто развернула пикап и остановилась, поджидая Тревиса. Вести машину будет она.

Верно замечено: в определенные критические моменты, во время больших эмоциональных переживаний женщины лучше мужчин умеют взять себя в руки и делать то, что надо. Сидя на пассажирском месте и укачивая лежащего у него на руках завернутого в одеяло пса, Тревис был не в состоянии вести автомобиль. Его била сильная дрожь, и он понял: у него из глаз непрерывно катятся слезы с того самого момента, когда нашел Эйнштейна на полу в ванной комнате. У Тревиса случались тяжелые минуты во время службы в армии; и даже во время опаснейших операций, проводимых группой «Дельта», он никогда не поддавался панике или страху, но в этот раз все было по-другому: это ведь был Эйнштейн, это был его ребенок. Если бы ему пришлось сесть за руль, Тревис, наверное, сразу же врезался бы в дерево или съехал с дороги прямо в кювет. У Норы тоже в глазах стояли слезы, но она не сдалась им. Она кусала губы и ехала дальше, как если бы её специально готовили к участию в трюках во время киносъемок.

В конце грунтовой дороги они свернули направо и по извилистому шоссе «Пасифик коаст» поехали на север, в Кармел, где должен быть хотя бы один ветеринар.

Во время поездки Тревис разговаривал с Эйнштейном, стараясь успокоить и подбодрить его.

— Все будет в порядке, в полном порядке, все не так плохо, как кажется, ты будешь как новенький.

Эйнштейн захныкал и слабо заворочался на руках у Тревиса, и тот понял, о чем думает пес. Ретривер боится, как бы ветеринар не обнаружил у него в ухе татуировку, тогда он поймет, что она означает, и отправит его обратно в Банодайн.

— Не бойся, мохнатая морда. Никто не сможет отнять тебя у нас. Клянусь тебе, никто. Им придется сначала иметь дело со мной, и у них ничего не выйдет, ничего.

— Ничего, — мрачно подтвердила Нора.

Но Эйнштейн, прижатый в одеяле к груди Тревиса, отчаянно затрясся.

В памяти Тревиса всплыли слова, выложенные на полу в кладовке:

«СКРИПКА СЛОМАЛАСЬ… БОЮСЬ… БОЮСЬ…»

— Не бойся, — умоляюще произнес он. — Не бойся. Бояться нечего.

Несмотря на идущие от сердца заверения Тревиса, Эйнштейн дрожал и боялся, и Тревису тоже было страшно.

2

Остановившись на станции технического обслуживания на окраине Кармела, Нора отыскала адрес ветеринара в телефонном справочнике и позвонила ему, чтобы убедиться, что он на месте. Клиника доктора Джеймса Кина находилась на Долорес-авеню, на южной окраине города. Когда они доехали туда, было без нескольких минут девять.

Нора ожидала увидеть типичную, кажущуюся стерильной ветеринарную лечебницу и с удивлением обнаружила, что доктор Кин практикует у себя дома в симпатичном двухэтажном коттедже в английском стиле из камня и бревен с загибающейся по углам крышей.

Они еще торопливо шли по каменной дорожке к дому, неся Эйнштейна на руках, а Кин уже открывал им дверь, как будто высматривал, не едут ли они. Стрелка показывала, что вход в лечебницу находится с другой стороны здания, но ветеринар впустил их через парадную дверь. Это был высокий человек со скорбным выражением лица, желтоватой кожей и печальными карими глазами, но теплой улыбкой и обходительными манерами.

Закрывая дверь, доктор Кин сказал:

— Сюда, пожалуйста.

Он быстро провел их через холл с дубовым паркетом и длинной узкой ковровой дорожкой. Налево, за аркой, виднелась уютно обставленная жилая комната, которая действительно выглядела жилой, с подставочками для ног, стоящими перед креслами, настольными лампами, книжными стеллажами и вязаными шерстяными пледами, аккуратно перекинутыми через спинки некоторых стульев на случай зябких вечеров. В арке стоял пес, черный Лабрадор. Он серьезно посмотрел на них, как будто понимал всю тяжесть состояния Эйнштейна, и не последовал за ними.

Они прошли за ветеринаром вглубь дома и, свернув налево от холла, оказались в чистой приемной. Вдоль стен стояли шкафы из белой эмали и нержавеющей стали, сквозь стеклянные дверцы которых были видны пузырьки с лекарствами, сыворотками, таблетками, капсулами и огромным количеством различных порошковых ингредиентов, из которых составляют более экзотические препараты.

Тревис осторожно опустил Эйнштейна на смотровой стол и развернул одеяло.

Нора отчетливо увидела, что они с Тревисом ведут себя точь-в-точь как обезумевшие родители, принесшие к врачу умирающего ребенка. У Тревиса были красные глаза, хотя он больше не плакал, но непрерывно сморкался. Сама Нора, как только припарковала пикап перед домом и поставила его на ручной тормоз, больше не могла сдерживать слезы. Сейчас она стояла по другую сторону смотрового стола от доктора Кина, обхватив рукой Тревиса, и тихо плакала.

Ветеринар, очевидно, привык к проявлению сильных эмоций со стороны владельцев своих пациентов, потому что ни разу не взглянул на Нору и Тревиса и ни разу ничем не выказал, что находит их волнение и горе чрезмерными.

Доктор Кин прослушал сердце и легкие ретривера стетоскопом, пропальпировал его живот, осмотрел гноящиеся глаза с помощью офтальмоскопа. На протяжении всех этих и еще нескольких других процедур Эйнштейн оставался неподвижным, как будто парализованным. Только по его слабым завываниям и неровному дыханию можно было понять, что он все еще жив.

«Все не так страшно, как кажется», — повторяла про себя Нора, промокая глаза носовым платком.

Посмотрев на Нору и Тревиса, доктор Кин спросил:

— Как его зовут?

— Эйнштейн, — ответил Тревис.

— Сколько времени он живет с вами?

— Всего несколько месяцев.

— Ему делали прививки?

— Нет, — сказал Тревис. — Не делали, черт побери.

— А почему?

— Это… сложно объяснить, — сказал Тревис. — Но есть причины, по которым мы не могли сделать ему прививки.

— Все причины несостоятельны, — неодобрительно произнес Кин. — У него нет свидетельства, нет прививок. Вы поступили крайне безответственно, не оформив положенных документов и не сделав ему прививок.

— Знаю, — произнес Тревис упавшим голосом. — Знаю.

— А что с Эйнштейном? — спросила Нора, мысленно повторяя как заклинание: «Все не так страшно, как кажется».

Слегка поглаживая ретривера, Кин ответил:

— У него чумка.

Эйнштейна переложили в угол кабинета на толстый, в длину собаки матрац с полиэтиленовым чехлом на «молнии». Чтобы он не мог никуда уйти — если когда-нибудь у него будут силы двигаться, — его привязали коротким ремешком к кольцу в стене.

Доктор Кин сделал ретриверу инъекцию.

— Антибиотик, — объяснил он. — Против чумки нет эффективных антибиотиков, но они необходимы, чтобы избежать вторичных бактериальных инфекций.

Он также вколол иглу в одну из вен на лапе ретривера и подсоединил ее к капельнице, чтобы избежать обезвоживания. Когда ветеринар попытался надеть на Эйнштейна намордник, Нора и Тревис с жаром запротестовали.

— Я не боюсь, что он может меня укусить, — объяснил доктор Кин. — Это необходимо для его же пользы, чтобы помешать ему впиться зубами в иглу. Как только у него появятся силы, он начнет делать то, что всегда делают с ранами собаки: зализывать их и пытаться уничтожить зубами любой источник раздражения.

— Только не этот пес, — сказал Тревис. — Этот пес — особенный.

Он оттолкнул Кина и, подойдя к собаке, снял с нее приспособление, связывающее челюсти.

Ветеринар хотел было запротестовать, но потом передумал.

— Ладно. Пусть пока лежит так. Сейчас он, в любом случае, слишком слаб.

Все еще стараясь отрицать ужасную правду, Нора сказала:

— Но насколько это серьезно? У него были всего лишь очень слабые симптомы болезни, да и те исчезли через пару дней.

— У половины всех собак, больных чумкой, вообще не бывает никаких симптомов, — сказал ветеринар, убирая в один из шкафов пузырек с антибиотиками и бросая использованный шприц в мусорное ведро. — У других симптомы слабые, которые то появляются, то исчезают. Некоторые болеют очень тяжело, как Эйнштейн. Это может быть постепенно прогрессирующая форма болезни, а могут сначала появиться слабые симптомы, а потом… такое. Но во всем этом есть светлая сторона.