Ангелы-хранители, стр. 63

— Благодаря тебе, — заметила она.

— Скорее благодаря Эйнштейну, а не мне.

— Нет, больше всего благодаря тебе, — сказала Нора, и ее вновь вдруг охватила робость, которая так часто парализовала ее раньше. Она отвела от него взгляд и, уставившись на свой поднос с карточками, тихо проговорила: — Благодаря тебе. Я никогда бы не встретила Эйнштейна, если бы не познакомилась с тобой. А ты… заботился обо мне… беспокоился обо мне… разглядел во мне то, чего я сама не видела. Ты меня переделал.

— Нет, — сказал Тревис. — Ты слишком много всего мне приписываешь. Тебя нечего переделывать. Эта Нора всегда была там, внутри старой Норы. Как цветок, свернутый и спрятанный в глубине бесцветного крохотного бутона. Тебе просто надо было помочь… вырасти и расцвести.

Она не решалась поднять на него глаза. Ей казалось, что у нее на шее висит огромный камень и заставляет ее еще ниже опускать голову; Нора покраснела. Но все же нашла в себе смелость сказать:

— Это так тяжело — расцвести… измениться. Даже когда хочешь измениться, хочешь больше всего на свете, одного желания недостаточно. И отчаяния тоже. Это нельзя сделать без… любви. — Она перешла на шепот: — Любовь — это как вода и солнце, благодаря которым прорастает семя.

Тревис сказал:

— Нора, посмотри на меня.

Камень на ее шее весил, наверное, сто фунтов, нет, тысячу.

— Нора?

Он весил уже тонну.

— Нора, я тебя тоже люблю.

Каким-то чудом ей удалось поднять голову и посмотреть на Тревиса. Его карие глаза, такие темные, что казались почти черными, были теплыми, добрыми и красивыми. Она любила эти глаза. Любила высокую переносицу и узкую линию носа. Любила каждую черточку на худом и аскетическом лице.

— Мне надо было первому признаться тебе в любви, потому что мне это легче сделать, чем тебе. Мне необходимо было сказать тебе много дней, много недель назад: «Нора, Боже мой, я люблю тебя». Но я не говорил этого из-за боязни. Каждый раз, когда я позволяю себе полюбить кого-то, я его теряю, но сейчас, я думаю, будет по-другому. Может быть, ты изменишь все для меня, как я помог все переменить для тебя, и, вероятно, на этот раз мне повезет.

Ее сердце часто-часто забилось. Она с трудом дышала, но все же смогла выговорить:

— Я тебя люблю.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Нора была ошеломлена. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Одно то, что Тревис признался ей в любви и она смогла открыть ему свое сердце, делало ее счастливой на многие недели, месяцы. Нора надеялась, что у нее будет время для изучения внешней стороны любви, как если бы это было какое-то огромное таинственное сооружение вроде пирамиды, которую предстоит узнать и рассматривать во всех деталях, прежде чем осмелиться заглянуть внутрь.

— Ты выйдешь за меня замуж? — повторил Тревис вопрос.

Это было слишком скоро, ужасно скоро, и, сидя на кухонном стуле, Нора почувствовала головокружение, как на карнавале, и ей стало страшно. Ей хотелось сказать, чтобы он так не торопился, объяснить, что у них много времени и надо все как следует обдумать, но, к своему удивлению, услышала:

— Да. О да.

Тревис потянулся к ней и взял ее руки в свои.

Нора заплакала, но это были слезы радости.

Эйнштейн, хотя и был поглощен своей книгой, все же заметил: что-то происходит. Он подошел к столу, потерся об их ноги, довольно ворча что-то.

Тревис спросил:

— На следующей неделе?

— Поженимся? Но ведь нужно время, чтобы получить разрешение и все прочее.

— Только не в Лас-Вегасе. Я позвоню в церковь в Вегасе и обо всем договорюсь. Мы можем поехать туда на будущей неделе и обвенчаться.

Плача и смеясь одновременно, она сказала:

— Хорошо.

— Потрясающе, — проговорил улыбаясь Тревис.

Эйнштейн яростно вилял хвостом:

Да, да, да, да, да.

5

В среду четвертого августа по заказу клана Тетранья из Сан-Франциско Винс Наско отправил на тот свет одного стукача по имени Лу Пантанджела. Этот человек выложил на следствии все, что знал, и должен был в сентябре давать показания в суде против членов организации Тетранья.

Джонни Сантини Струна, выполняя поручение клана, проник в компьютерные файлы федеральных властей и выяснил, где обитает Пантанджела. Предатель проживал под защитой двух агентов в безопасном месте в Редондо-Бич, к югу от Лос-Анджелеса. После выступления в суде этой осенью он должен был получить новые документы и переехать в Коннектикут, но его собирались убрать гораздо раньше.

Поскольку Винсу скорее всего пришлось бы ликвидировать одного или обоих агентов, чтобы добраться до Пантанджелы, и дело обещало быть жарким, Тетранья предложили ему очень высокое вознаграждение в шестьдесят тысяч долларов. Откуда ему было знать, что убийство нескольких человек для Винса подарок: это делало работу более — а не менее — привлекательной.

Почти неделю он следил за Пантанджелой, каждый день меняя машины, чтобы его не засекли телохранители. Они нечасто позволяли Пантанджеле выходить из дома, но все же были более уверены в своем убежище, чем следовало бы, поскольку три или четыре раза в неделю разрешали ему позавтракать на людях, выбрав для этого небольшую тратторию в четырех кварталах от дома.

Пантанджела насколько мог изменил свою внешность. Раньше у него были густые темные почти до плеч волосы. Сейчас они были коротко острижены и выкрашены в светло-каштановый цвет. Он носил усы, но теперь сбрил их. Весил на шестьдесят фунтов больше нормы, но за два месяца, проведенных под присмотром телохранителей, похудел почти на сорок фунтов. И все же Винс узнал его.

В среду четвертого августа агенты, как обычно, в час дня привели Пантанджелу в тратторию. В десять минут второго туда же вошел Винс.

В центре зала ресторана стояло восемь столиков, а вдоль боковых стен было по шесть кабинок. Траттория выглядела чистой, но, на вкус Винса, слишком уж итальянской: красно-белые клетчатые скатерти; кричащие стены с изображениями римских развалин; пустые винные бутылки в качестве подсвечников; тысяча пластмассовых виноградных гроздей, свисающих, Бог ты мой, с прикрепленной к потолку решетки и призванных создать атмосферу беседки. Поскольку калифорнийцы обедают рано, по крайней мере по восточным меркам, они и завтракают тоже рано, и к половине одиннадцатого пик посетителей уже схлынул. Вероятно, к двум часам дня единственными посетителями здесь будут Пантанджела, его два телохранителя и Винс, что делало это заведение подходящим местом для убийства.

Ресторан был совсем небольшим, и в это время не работала распорядительница; специальная табличка предлагала посетителям самим занимать места. Винс прошел через зал мимо Пантанджелы с агентами и расположился в соседней кабинке.

Винс тщательно продумал свой туалет. На нем были веревочные сандалии, красные хлопчатобумажные шорты и белая майка с изображением голубых волн, желтого солнца и надписью «Человек из Калифорнии», очки с зеркальным покрытием. В руках он нес открытую брезентовую пляжную сумку с надписью «Мое барахло». Проходя мимо и заглянув в сумку, можно было увидеть туго свернутое полотенце, флакон с лосьоном для загара, небольшой приемник и расческу, но никто бы не заметил спрятанной на дне автоматической винтовки «узи» с глушителем и магазином на сорок патронов. Темный загар помогал ему добиться нужного впечатления: очень крепкого, но стареющего любителя серфинга, свободного, бесхитростного и, возможно, бездумного малого, целые дни проводящего на пляже, из тех мужчин, которые в шестьдесят лет стараются казаться молодыми и пребывают в полном упоении от собственной персоны.

Винс равнодушно скользнул глазами по Пантанджеле и его телохранителям, заметив, что они внимательно посмотрели на него и сочли незаслуживающим внимания и безобидным. Отлично.

В кабинках были высокие обитые материей стенки, и со своего места ему было не видно Пантанджелу. Зато хорошо слышно, как он и его сотрапезники время от времени перебрасываются словами, в основном о бейсболе и женщинах.